Дружинники Димитрия Александровича ехидствовали, слушая жалобы новгородских ратников:
— Теперь-то видите, каково нам — и тронуть нельзя, и добро, ежели просит, отдай. У вас так неделя, а у нас — годы.
Князья обсуждали, как обезопасить себя от внезапного удара других рыцарей — немецких.
— Они часто в одном союзе выступают, — говорил Юрий Андреевич, оставленный княжить Ярославом Ярославичем в Новгороде. — А потому предлагаю всю немецкую слободу взять в залог. Пусть посидят в темнице до конца похода.
— Такое делать нельзя, — разумно отвечал князь псковский Довмонт. — Жители не виноваты, они рыцарей знать не знают. А вот ежели их, невинных, всех в темницу, так уж после этого не только немцы на нас поднимутся.
Князь Димитрий Александрович Переяславский был с князем псковским согласен. Ему всё больше нравился Довмонт своею разумностью.
Вдруг нагрянули послы из Ливонии, от Риги и Дерпта. Словно угадали, что спорили как раз о них.
— Прослышав о ваших сборах в поход на датское рыцарство, ливонское рыцарство заявляет, что желает остаться в дружбе с Великим Новгородом и ему нет никакого дела до ваших с ними распрей. Помогать датскому рыцарству немецкое не станет.
— Какая-то здесь хитрость, — сказал Довмонт после встречи с послами.
— И мне их слова подозрительны. Не ходили прежде немецкие рыцари так на поклон, — подтвердил Димитрий Александрович.
— А пусть клятву дадут, — предложил новгородский тысяцкий Кондрат. — Хотят — крест целуют, или на Библии своей.
Послы, назвавшиеся именитыми баронами, поклялись на Библии в долгой дружбе.
— Что делать? Протянутую руку не отталкивают, — сказал посадник Михаил.
На княжеском совете составили ответную грамоту, обещали дружбу и мир и отправили в Ригу и Дерпт своих именитых людей послами.
— Я татар назад отсылаю, объяснил их баскаку, что с датчанами и так легко управимся, своей силой, — объявил Димитрий Александрович.
Собрались выходить, но запуржило, и решили переждать непогоду. Наконец тучи раздвинулись, появилось солнце, оно уже заметно грело щёки. Тогда и двинулись.
Чтобы двигаться быстрее, договорились идти тремя путями, огибая Чудское озеро, вдоль балтийского пути. Новгородский полк тянул за собой обозы с башнями и орудиями для пробивания крепостной стены.
Довмонту эти места были неизвестны, с датскими рыцарями он прежде не сталкивался.
— Пошли, князь, вместе, двумя полками, — предложил Димитрий Александрович.
Перед выходом старый воевода Лука Литвин, так теперь его звали в Пскове, проверил ещё раз у каждого дружинника шубу, тёплую обувку. В долгих зимних переходах в худой одежде на победу и не надейся.
Довмонт вспомнил, как против него однажды просидел в засаде со своим войском молодой литовский князь, который не желал подчиниться Миндовгу. Они стерегли дружину Довмонта с ночи, и под утро неожиданно ударил мороз, те же, что были в засаде, оделись кое-как, наспех и пролежали на заледенелой земле, не двигаясь, всю ночь. А когда появилась дружина Довмонта, им навстречу вышло странное, посиневшее от холода войско — и руки и ноги у них едва двигались, сами они были задумчивы и угрюмы. Такими их и взяли в плен.
Псковичи хорошо снарядили и своих ратников, которых вёл посадников сын Лубок, и дружину Довмонта. Кожухи-шубы, мехом внутрь, тёплые рубахи, сапоги, рукавицы были у каждого. А если кто нечаянно потерял или прогулял — Новгород город большой, соблазнов много, — тому Лука Литвин, строго выговорив, вручал новое, что было в запасе.
Князья часто ехали вместе, лошадь к лошади. Хотя войско было велико и можно было не опасаться внезапного нападения, они, как и подобает, выставили охранение спереди и сзади. Но ни один враг не пересёк их путь, даже местные жители на всякий случай прятались при их приближении, уводя в лес скотину, а потом с облегчением возвращались в свои дома.
Князья о многом переговорили, пока были в пути. «Такого бы мне брата Бог послал, — думал Димитрий Александрович, — с ним бы вдвоём и Русь подняли из пепла да унижения».
— Ты на великого князя обиду не держи, — просил он, — сам пойми, каково ему было, когда псковское вече его сына прогнало, а тебя поставило. А едва увидел, как псковичи тебя полюбили, так и смирился.
— Да я и не держу. Скажу только, что и мне теперь Псковская земля дороже родной. А раз так, то и брата Новгорода я всегда обороню.
Вблизи Раковора, на берегу реки Кеголи, встретились все полки. Серые башни и стены крепости были хорошо видны на горизонте. Осталось перейти реку по заснеженному льду, обложить крепость и пробить стены.
Все они шли не таясь: датские рыцари наверняка узнали заранее об их приготовлениях, а столь большое войско зимой спрятать невозможно. Не переходя реку, остановились на ночной отдых в палатках. Князья в большой палатке Димитрия Александровича обсудили ещё раз, кому идти к воротам встречать вражескую вылазку, кому с какой стороны штурмовать стены.
Поздно вечером Довмонт снова вместе с Лукой Литвином и Лубком проверяли, кто как снаряжен на завтрашний день. Лука нашёл, что у тех ратников, что шли с мечами, не все мечи острые.
— Меч ногтем пробуют, остёр или нет, — поучал он молодых парней, — доставай камень да точи скорей, пока тебе глупую башку не срубили.
Ратники с виноватым видом потянулись за точильными камнями и принялись затачивать свои мечи.
— Ты и щиты проверь, — посоветовал Лука Литвин. — Нет хуже, если ремень сорвётся.
Сам же дядька Лука неожиданно заболел. То ли холод его где пронизал, то ли съел не то. Он долго крепился, но, когда остались вдвоём, всё же не выдержал:
— Неможется мне, Довмонтушко, не будь завтра сечи, залёг бы.
— Ты и так заляг. В обозе ляг, накроем тебя шубами, или боишься, без тебя крепость возьмём?
— А тебя кто обережёт?
К ночи, выставив дозорных, большой лагерь заснул. А проснувшись, увидели то, чего не ожидали никак.
— Княже! Княже! — будили Довмонта испуганные дозорные. — Вставай, посмотри, что на холмах делается!
На другом берегу, на плоских, невысоких заснеженных холмах, выстраивались полки немецких рыцарей. Почти все они уже были одеты в доспехи, уже развевалось знамя самого магистра ордена Отто фон Роденштейна, и князь Довмонт и Димитрий Александрович, тоже разбуженный в своей палатке, сразу узнали его.
— А это что ещё за хоругвь? — удивился Довмонт, указывая на другой стяг, с кровавыми крестами.
— То стяг епископа дерптского Александра.
— Поверила курица топору, что больно не будет, — с горьким смехом проговорил новгородский посадник Михаил, — вот и все их клятвы про мир да про дружбу — перед нами выстроены.
— Откуда их столько набралось? — удивился Димитрий Александрович, отсчитывая на глаз сотни. — Долгие у нас были сборы, они же сумели тайком собраться, да ещё и нас провели. А я татар во Владимир отослал! Что делать будем, князья?
— Биться, — ответил спокойно Довмонт, — или не затем мы пришли? Указывай, Димитрий Александрович, где кому вставать, когда реку перейдём, чтоб потом сумятицы не было.
Реку по заснеженному льду переходили быстро, так же спешно, помогая друг другу, надевали доспехи и сразу вставали на заранее намеченные места. Князь Михаил Ярославич на левом крыле, князь Юрий Андреевич в центре, князья Довмонт и Димитрий Александрович встали на правом. Святослав Ярославич, заняв было центр, подвинул свою дружину поближе к Довмонту.
«Зря он это», — подумал Довмонт, но было уже поздно. Одетые в панцири немецкие рыцари, выставив копья, ряд за рядом, прижавшись плечом к плечу, надвигались на них, и перестраиваться было уже поздно.
Довмонт успел оглянуться ещё раз назад, чтобы увериться, стоит ли ополчение чуди с Ладоги. Ополчение стояло между левой рукой и центром, как и уговаривались. Спасибо, хоть они не напутали!
— Как ты, дядька Лука? — спросил негромко князь своего воеводу. — Ежели неможется, шёл бы в обоз.
— О моей немочи забудь, — ответил также негромко старый воевода, — буду биться с тобою рядом.
Железные полки рыцарей медленно спускались с холмов, теперь их отделяло широкое снежное поле.
— Ежели мы готовы, так и не пойти ли нам навстречу?! — нетерпеливо прокричал князь Юрий Андреевич.
Довмонту и самому хотелось скорее ринуться на врагов и смять их железный строй. Но впереди была снежная целина.
— Нельзя нам первыми: кто первый пойдёт, тот из сил выбьется! — сказал он Димитрию Александровичу. Димитрий Александрович, который только-только собрался дать команду идти вперёд, сразу понял и прокричал иное:
— Пусть их идут к нам по снегу, а мы угощение приготовим!
В полках засмеялись, и ждать стало легче. Рыцари же немецкие продолжали месить сугробы, хотя спускаться вниз было им всё же легче.
— Хорошо ещё, суздальский полк да тверской не отправил по домам, что бы мы были с тобой против этакой силы! — проговорил Димитрий Александрович, наклонившись к Довмонту и наблюдая за приближающимися рыцарями. — Ну хитрецы, специально послов направили, чтобы нас сюда заманить! Свиньёй выстраиваются! — крикнул он войску. — А мы их челом нашим!
Рыцари, спускаясь вниз, вытягивались острым клином. Они двигались не спеша, хорошо обученным строем, выставив вперёд пики.
И вот осталось совсем немного; сделалось тихо, только перестук многих ног лошадей да негромкий лязг доспехов, когда кто-то задевал мечом или пикой собственный панцирь или соседский.
— Бей их! — прокричал Димитрий Александрович, скорее уже для себя. — Лучники!
Между всадниками выбежали на шаг-два вперёд лучники — новгородские, псковские, а то и из чуди. Стрелы у них уже были на тетивах. Мгновенно натянув луки, они пустили их в надвинувшихся врагов. Многие стрелы, проскребя по металлу, бессильно упали на снег и были тут же растоптаны, но несколько десятков попали в цель, пробили железо и торчали из доспехов.
Лучники успели пустить ещё по нескольку стрел, выведя из строя новых десятка два врагов, и также быстро попятились назад. Дружины мгновенно сомкнули строй.
Первые ряды железных рыцарей вклинились в центр строя. Уже кого-то сбили с лошади, а кто-то упал, но вскочил и пытался стянуть врага.
Довмонту никогда прежде не приходилось видеть столь огромную рать. Да и русским князьям тоже.
Разве что отцам их, а скорее дедам, когда они осмеливались вступать в единоборство с десятками татарских тысяч и растворялись, словно капля, уроненная в озеро.
«Не отобьёмся — тут все и ляжем! — подумал он и ударил по первой пике, направленной ему в грудь. — Эх, жаль, меч не тот!»
Пику удалось отбить, но сам всадник сидел крепко. Однако пластинчатый металлический доспех, что прикрывал голову лошади, слегка сдвинулся. Довмонт резко рубанул мечом по лошадиной голове, лошадь прошла ещё несколько шагов, сделала неуверенный шаг в сторону, мешая рыцарский строй, и рухнула на колени. Рыцарь же полетел через её голову вниз — под копыта своего войска.
Довмонт ощутил прилив весёлой ярости, которая всегда приходила в разгар сечи.
Его дружинники, ратники держались стойко, сбивали рыцарей с лошадей, но взамен подступали новые.
— Довмонтушко! — предостерегающе крикнул где-то слева и сзади дядька Лука.
Довмонт быстро повернулся на крик и увидел направленный на себя арбалет.
Вслед за рыцарями шли арбалетчики, каждый из них выбирал себе противника, чтобы уничтожить его. Один из них, поместившись между лошадьми, и нацелился в князя.
Арбалет не лук, он пробьёт любой доспех. Дядька Лука успел достать своим копьём стрелка: копьё, ударив сзади, проломило ему мгновенно шею.
— Так мы их, как тараканов! — крикнул старый воевода. Он тоже был весел от ярости.
Но тут сбоку на него налетел важный рыцарь в богато украшенном плаще поверх доспехов. Рыцаря со всех сторон оберегали всадники.
Он что-то выкрикнул по-немецки и мгновенно наехал своим конём на лошадь дядьки Луки. Воевода покачнулся, и тогда второй всадник, появившийся неожиданно с другого бока, рубанул по шее старого воеводу.
Довмонт в это время отбивался от двух рыцарей, наседавших на него с разных сторон, и, если бы не дикий вороной его конь, не быть бы ему в живых. Лишь на одно мгновение он мог взглянуть в сторону дядьки Луки и увидел, как седобородая голова воеводы отделилась от туловища и, переворачиваясь, стала падать на землю, под лошадиные копыта.
— Да что же это! — прокричал Довмонт, словно прося справедливости у неба.
Кто-то из его дружинников тут же сбил с лошади убийцу дядьки Луки, а Довмонт вдруг увидел свой собственный меч.
Сначала он не поверил этому. Тот самый богато украшенный рыцарь — у него и конь был одет в золочёный доспех — держал в руке меч, который принадлежал прежде Довмонту, который столько раз выручал его в сечах и которому почти в мальчишестве Довмонт дал тайное имя Палван, что значило на языке коваля, привезённого из далёких земель, «богатырь». Довмонт узнал его по ножнам из зелёного бархата, с золочёными лавровыми ветками.
Рыцарь в нарядном плаще уже выбрал себе жертву, и этой жертвой был он, Довмонт. На Довмонте тоже развивался сзади, поверх доспехов, плащ, русские его называли «корзно». Он был княжеского окраса — алым. И рыцарь собирался убить князя собственным его же мечом.
Что-что, а свойства своего меча князь знал хорошо. Он перерубал всё. Нет, он не станет подставляться под собственный меч. Довмонт немедленно направил своего широкогрудого коня на врага, одновременно, перебросив меч в левую руку, ухватил кий — булаву с тяжёлым навершием и острыми шипами. Своею-то булавой он не раз проламывал доспех врага, проломит и этот. Только бы не споткнулся конь его об извивающиеся под копытами человеческие тела.
И конь не подвёл, не споткнулся, как черпая молния он налетел на врага. Вражеский рыцарь ожидал боя на мечах. Его конь от удара слегка присел на задние ноги, это было мгновением, нужным для размаха кием. Отведя правую руку с булавой вширь, Довмонт резко ударил ею чуть ниже золотого рыцарского оплечья и почувствовал, как булава, прорубив металл, вошла в тело.
Правая рука рыцаря сразу бессильно повисла. Он перехватил меч Довмонта в левую руку, но Довмонт сразу понял, что левой рыцарь владеет хуже.
Рыцарские телохранители уже оттеснили его, но и Довмонтовы дружинники, ратники не дремали тоже, бой пошёл между ними. Довмонт же снова стал пробиваться к рыцарю.
То, что надумал он, было не только опасно, но и невозможно. Однако как раз все рыцарские телохранители были заняты, сам же рыцарь потерял увлечение боем, да и правая рука у него была обездвижена.
Довмонт почти поравнялся с ним, чёрный дикий конь встал вплотную с рыцарской белой лошадью, пытаясь укусить её в защищённую холку, и Довмонт, крепко обняв рыцаря, словно близкого друга, сдёрнул его с лошади и перебросил вперёд себя, на своего коня.
Рыцарь попытался ударить металлическим затылком, но Довмонт, по-прежнему обнимая его правой рукой, выхватил левой тот кинжал, который когда-то дарил Гердене, и, отклонившись назад, размахнулся, с силой ударил, пробил доспех и всадил клинок в рыцарскую спину. Тело, которое он держал впереди, мгновенно обмякло. Он успел выхватить из руки его, а теперь снова свой меч. Конь в это время отбивал, страшно скалясь, чью-то атаку. Довмонту было некогда смотреть по сторонам, он расцепил пояс, на котором висели ножны — те самые, зелёного бархата, с серебряным позолоченным наконечником, — спихнул рыцаря вниз, сразу нацепил ножны на себя и, ощутив знакомые тепло и уют рукояти, взмахнул обретённым мечом.
И вовремя взмахнул, потому что один из телохранителей, срубив пешего псковского ратника, нацелился копьём как раз в него. Довмонт сумел откачнуться от копья и, сблизившись, старым своим другом Палваном прорубил ему доспех. Сеча была жестокой.
Ратники, и новгородцы и псковичи, падали рядами. Но, упав, даже на грязном с большими кровавыми пятнами снегу они продолжали сражаться. Оттуда, снизу, раздавалось и яростное рычание, и стоны, и мальчишеский визг. Кто-то кому-то кусал ухо, кто-то кому-то вцепился зубами в нос.