Магистр ордена хвастался, что собрал под свои знамёна восемнадцать тысяч воинов. И все эти восемнадцать тысяч пришли под Псков только для одного — стереть с лица земли Псков и уничтожить его князя.
Когда Довмонт с посадником и боярами всмотрелись пристальней, то поняли, что там, в Завеличье, не одни только конные рыцари — пришло немало и пеших: из эстов, латов, ливов — их пригнали рыцари силой под стены крепости. Самих же рыцарей набиралось тысяч на пять, но и такое войско было против Пскова немалым.
— Коли Господь так рассудил, будем отбиваться, — сказал князь.
Всю ночь в храме Пресвятой Троицы длился молебен. Храм был забит клириками, прихожанами из граждан. Молились за победу псковского оружия над врагами латинянами. Довмонт привёл дружину под утро, когда его место на стенах заняли ратники.
Князь положил свой меч перед алтарём и долго молил Бога, чтобы были дадены ему силы для отражения вражеского нашествия, чтобы удары его были для врагов смертоносны.
Воинов благословлял сам престарелый игумен Исидор. Собственными руками игумен надел заново на князя освящённый молитвами меч.
Днём Довмонт, наблюдавший со стены за действиями врага, решился на отчаянную вылазку.
Стенобитные орудия, подвезённые по реке, были перетащены на берег и стояли все вместе. Их было шесть. В шести местах одновременно магистр собирался проломить крепостную стену, в шести местах его рыцари должны были прорваться в русский город.
Теперь он важно ехал верхом, в окружении телохранителей, вдоль нового рва, прокопанного у стены, ведущей от Великой к Пскове, и намечал места, где эти орудия устанавливать. Остановившись на берегу Псковы, он о чём-то заговорил со своими приближёнными, указывая вдаль мечом. Это был наилучший момент для нападения на осадные орудия.
Довмонт быстро сбежал со стены, махнул сигнальщику-трубачу, чтобы тот трубил тревогу, и приказал быстро раскрыть ворота.
Полусотня его дружинников переминалась верхом наготове вблизи узкого прохода внутри стены.
Довмонт вырвался за ворота первым и галопом направил своего вороного к Великой — туда, где торчали стенобитные орудия. Следом за ним мчалась его дружина. Не отставал и Лукас. Сразу за ним устремились ратники, которых вёл старый воевода. К орудиям они добрались почти без сопротивления. Ошеломлённые внезапным налётом, пешие воины — эсты, латы — растерянно смотрели на их бешеную скачку. Но у орудий была своя охрана, и здесь сразу завязалась схватка. Потому Довмонт и взял две силы в прорыв: дружинники дрались с охраной, ратники, спешившись, топорами рубили и валили орудия.
Одно удалось завалить скоро. Нелепо перекувырнувшись, оно полетело в реку, и тут же его понесло течением.
Это была первая большая схватка у стен крепости. Рыцари, зная свою силу, дрались уверенно. Первые моменты неожиданности прошли, к ним со всех сторон спешили новые отряды.
«Завязнем тут, тяжко будет пробиваться», — подумал Довмонт.
Одновременно рухнули в реку два следующих орудия, за ними ещё одно. Остались лишь два. Его дружинники разбили охрану, но всё новые отряды наваливались на них. Надо было немедленно уходить назад, под защиту стен, но штурмовые орудия были порушены не все, а если они станут действовать, то и стены могут не устоять. Ратники же, мешая друг другу, никак не могли их развалить.
Лукас бился одновременно с двумя рыцарями. Довмонт стал пробиваться к нему, чтобы помочь старику, но неожиданно рядом с Лукасом оказался воевода. Он и сбил на землю одного из противников Лукаса. Однако и на него тут же нашёлся противник. Рыцарь, примчавшийся со стороны, прямо с ходу ударил его копьём. Воевода покачнулся, выронил меч.
— Заслоните воеводу! — крикнул князь ратникам. Они заваливали уже два последних орудия.
Воевода схватил левой рукой протянутый ему кем-то из ратников меч и хрипло прокричал князю:
— Пора бы и назад!
Довмонт понимал это и сам. Только путь к воротам был уже не столь открыт, как сюда. На них направлял рыцарские отряды сам магистр.
— Назад! Назад! — командовал князь, но рыцари наседали на них со всех сторон.
Уже и ему самому досталось чьим-то мечом по голове. Удар пришёлся вскользь, но в ухе гудело. Он сбивал своим вороным рыцарских лошадок, бил мечом направо и налево, рубя чужие доспехи, однако продвинулись они к воротам едва-едва.
Ещё немного, и рыцарская сила удвоится, удесятерится, их же будет всё меньше, — из полусотни дружинников и теперь многие поранены. Даже старый Лукас держится еле-еле и не машет мечом так ретиво, как в начале схватки. Да и дружинники тоже слабеют.
На этот случай был с Василием уговор — им навстречу на помощь вырвутся из ворот свежие силы. Только что-то он медлит, а князю уж и знак о помощи не подать. Орудия-то порушены, только будет ли кому оборонять крепость?
И в этот последний миг надежды увидел Довмонт, как распахнулись ворота и две сотни его всадников вырвались из них, чтобы пробить проход своему князю с дружинниками.
Почувствовав подмогу, и дружинники стали драться так, словно только вступили в бой. Лишь старый Лукас совсем обессилел и хрипло просил по-немецки:
— Чёрт побери! Не бросайте меня, князь.
Он уже валился на бок, и тогда кто-то из дружинников подхватил его и пересадил на свою лошадь вперёд себя. Рыцари продолжали напирать, но до ворот оставалось немного, и дружинники Довмонта, отбивая их, держали узкий проход, чтобы дать уйти сначала раненым, потом ратникам с воеводой. Потом проход стал смыкаться, и князь, в числе последних прорвавшись в ворота, тут же приказал их захлопнуть. Гулко бухнула о землю решётка, которую ковали под присмотром старого рыцаря Лукаса, заскрежетал подъёмный мостик через ров.
Несколько рыцарей прорвались вслед за князем в проход, они тут же под хохот дружинников были сброшены с лошадей. Их повязали и вывели на стену для показа врагам.
Довмонт тоже поднялся на стену. Стенобитные орудия больше не торчали на берегу.
Воин и сам приучен свои раны залечивать. Сколько их у бывалого дружинника — не счесть. Бывало, сядет дядька Лука свои шрамы пересчитывать, Довмонт прежде любил слушать его рассказы: этот шрам за эту битву, этот за эту, тот за ту. И обязательно найдутся один-два, о которых уже и не вспомнить, где ими наградили. Но если есть рядом хороший лекарь, то воин ему не сопротивляется. С лекарями раны проходят быстрее.
Старого Лукаса сразу отнесли к врачевателям. Довмонт отдал им часть своих хором, понимая, что при такой осаде раненых будет немало. Только не ожидал, что первым туда попадёт бывший рыцарь.
Лукаса положили на дубовом полу, сняли доспех, пробитый в разных местах. Ран у него было несколько, по виду не опасных. Но Ибн Хафиз озабоченно сказал несколько слов Убайду на своём языке, отодвинул крест и прильнул ухом к седовласой груди старика. То же сделал после него и Убайд. После этого они по очереди подержали старика, определяя, как бьётся пульс.
— Что там? — спросил князь.
— У него было старое, рваное сердце. С таким сердцем сидят посреди домашнего уюта в окружении любящих родственников, а не идут воевать, — ответил Ибн Хафиз. — Этот человек уже давно брал у меня лекарства, чтобы успокоить сердечную боль. Боюсь, оно больше ему не понадобится.
— Так плох?
— Очень плохо, — скорбно ответил врачеватель, — думаю, надо позвать супругу.
Довмонт приказал осторожно перенести Лукаса в иное место, сюда же сами пришли другие раненые.
Врачеватели немедленно стали ощупывать, обрабатывать их раны. Пришёл и воевода.
— Ну, князь, не думал, что вырвемся! — сказал он весело.
— Что рука?
— Да я и левой могу драться — не впервой, — ответил воевода, морщась, потому что в это время Убайд обрабатывал ему рану каким-то густым настоем. — Едко!
— Едко, зато заживёт скоро, — словно ребёнку, стал объяснять воеводе Убайд. — Такого лекарства у вас нет, это — мумиё, его собирают в горных пещерах.
— По мне, где угодно, лишь бы зажило скорей.
— Дней через пять сможешь взять меч.
— Ну, за пять дней или они нас, или мы их, — сказал воевода и оказался не прав.
Скоро привели супругу Лукаса. В княжеские хоромы она вошла боязливо, сложив руки на большом животе. Следом тоже испуганно, словно спотыкаясь, шла девочка.
Супруга, которая уже раз оставалась вдовой, увидев лежащего на полу Лукаса, всё поняла и сразу запричитала. Лукас услышал её, приоткрыл глаза и, медленно приподняв руку, перекрестил.
— Прощай, жена, береги наше дитя и прости за то, что ухожу столь скоро, — слабым, но торжественным голосом проговорил умирающий рыцарь.
Он поводил глазами, увидел князя, стоящего в стороне, и позвал его.
— Князь, прошу тебя, не забудь о моём ребёнке. — Ему трудно было говорить, он замолчал, чтобы отдохнуть. — И спасибо тебе, ты позволил умереть старому Лукасу мужской смертью!
Прежде Довмонт никогда крепости не оборонял, только штурмовал их. Он знал, что осаждённые за стеной мучаются, но лишь радовался этому. «Пусть помучаются посильнее!» — говорил он, смеясь. Да и осады обычно были короткими: дня два-три, и можно праздновать победу.
Не то было теперь. Когда он проводил линию, вдоль которой строили новую стену, многие бояре удивлялись: нужно ли такое пространство? Теперь они же жаловались на тесноту.
— Не слишком ли князь добр, кто просился, всех и укрыл! — ворчали некоторые. Но что было делать — не отдавать же беззащитных людей рыцарям. Теперь все они жили скучившись, многие спали на земле, бок к боку, знакомые и незнакомые, с малыми детьми и старухами. Кто-то из первых, когда ещё пускали со всем имуществом, и скотину сумел провести. Теперь всюду под ногами носились куры, и орали дурными голосами коровы — го ли от голода, то ли от страха. Ибо так тесно один лишь человек может жить, да и то недолго.
Посадник, ещё не отошедший после потери сына, сбился с ног, чтобы накормить их и напоить. Хорошо, Довмонт зимой предложил запасы хлеба хранить в стенах крома, да колодец обширный был в кроме тоже.
Стенобитные орудия удалось развалить, но осада только начиналась.
Довмонта позвали на башню, и он увидел, что мост наплавной достроен. Более узкий и более хлипкий, чем делали для себя псковичи, но его и делали не надолго — только на время штурма, а после, когда сотрут город, будет и мост ни к чему. По нему узкой цепочкой уже переходили Великую новые рыцарские отряды. Но шатёр магистра пока оставался на той стороне. Сшитый из больших кусков красной и белой ткани, он выделялся яркостью и размерами.
— Где же новгородцы? — спросил посадник у князя так, словно князь должен был это знать.
В Новгород дважды посылали гонцов за помощью. Быть может, их перехватывали в пути? Ответа от князя Юрия Андреевича не было. Не мог он не ответить, если сам предупреждал об опасности.
— И мы им всегда помогали, и они нам, — как бы оправдываясь за непонятное молчание новгородцев, проговорил посадник. — А теперь и гонцов не послать.
С башни хорошо был слышен стук топоров. Рубили в междуречье, со стороны У сохи — старинного высохшего рукава Псковы.
— Лестницы ладят, — догадался Довмонт, — как подтащут, так начнут штурм.
— Ты, князь, поспи, а то тебя не хватит, уже почернел. Говорят, тебе мечом по голове досталось.
— Голова цела, значит, мало досталось, — отшутился Довмонт.
— Я серьёзно прошу, поспи. Город на тебя надеется.
Но Довмонту некогда было думать о сне. Надо было перетащить камни на стену и сложить их кучами для метания. Могут понадобиться и котлы со смолой, но тогда и дрова надо на стене сложить. А как поворачиваться? Ещё неплохо выставить лучников со щитниками. Один прикрывает щитом себя и товарища, а второй стреляет. Магистр тоже додумался о лучниках и призвал своё пешее воинство из побережных народов. Похоже, скоро уже по стене не погуляешь. Главное же, надо думать о ночной вылазке.
Лестницы ладили тоже люди из побережных народов. Все они были плохо одеты и рядом с рыцарями выглядели неказисто. Даже пограбить дома посадских у них не получилось — всё, что могли, взяли рыцари.
Довмонт выставил на стены ратников с луками и щитами. Когда лестницы стали подтаскивать ко рву да ещё и строить мостки через него, в рыцарское воинство полетели стрелы. Некоторые попадали в цель, и работа их замедлилась.
Потом по приказу магистра лестницы так и оставили в куче и стали обстреливать с земли всех, кто стоял на стене. Когда Довмонт созвал защитников вниз, в каждом щите торчало по нескольку стрел.
К счастью, стало темнеть.
— Была бы зима, было бы легче отбиваться, зимой и темнеет быстро, — сказал воевода.
А Довмонт снова с досадой вспомнил Раковор: не решились тогда князья штурмовать, а там главные силы и немецких и датских рыцарей собрались. А взяли бы крепость — не стояла бы сейчас палатка магистра в псковском Завеличье.
Ночью Довмонт решил сделать вылазку сам. Если рыцари собрались утром штурмовать, то магистр ночью даст им поспать. Самое время для вылазки. Он ещё раз поднялся на башню; всюду — и в Завеличье и в Запсковье — горели костры. Воинство готовило пищу.
Для вылазки князь приказал приготовить три сотни факелов.
Полторы сотни дружинников да сотню ратников отобрал он сам. Да ещё полсотни мужиков из посадских.
— Факелы не роняй, чтобы под меч не попасть, будем рубить каждого, кто без факела. На всякий случай, ежели факел погаснет, кричи дурным голосом, что свой, и беги к воротам, — учил он свою дружину и ратников. — После сигнала «назад» — не задерживайся, но давку у ворот не создавай.
Поначалу князь думал дождаться, пока погаснут костры. Но костры не гасли, хотя тени возле них исчезли. Воинство разбрелось по палаткам, под навесы, у костров же оставили дозорных. Он ещё помедлил немного, а потом тихо, без сигнала трубы, дал команду выходить.
Первыми вырвались из ворот его дружинники. Они проложили путь к огромной куче из мостков и лестниц тем пятидесяти, что были набраны из посадских. Следом показались и ратники.
Ратники с факелами в руках оберегали посадских. Те крушили построенное рыцарским воинством до заката. Довмонт со своими дружинниками, с факелами в руках, спешил вдоль линии костров и рубил каждого, кто попадался под руку. Скоро откуда-то от дальнего костра сигнальщик протрубил тревогу.
Рыцари выскакивали полуодетые, и поначалу, пока они разбирались да соображали, что происходит, с ними было справляться легко. Но скоро все они похватали копья и, ощетинившись ими, выстроились кругами.
Несколько дружинников, увлёкшись охотой за бегающими в полутьме людьми, едва не напоролись на эти копья.
Довмонт приказал трубачу, который был поблизости, дать сигнал к отходу.
Их даже никто не преследовал, не то что днём. Посадские вместе с ратниками порушили всё, что было свалено, и даже успели эту кучу поджечь. К ней тоже никто из воинства не бежал, не тушил. Даже раненых у них было лишь несколько человек, но и это были посадские, которые в суете попали топорами друг в друга. Штурма сегодня под утро можно было не опасаться, однако Довмонт понимал, что другой столь удачной вылазки уже не получится.
Магистр, рассвирепев, приказал поставить лучников вдоль всего рва и стрелять в каждого, кто только высунет голову над стеной. Теперь наблюдать за воинством можно было только из башен.
В то утро после отпевания похоронили у стены храма старого Лукаса. И жена его, снова ставшая вдовой, с тяжёлым животом, с лицом, опухшим от слёз, держа за руку молчаливую девочку, долго не отходила от могилы супруга.
— О будущем ребёнка не тревожься, — сказал ей князь, когда вернулся после ночной вылазки, пришёл в храм и увидел её в дальнем приделе у гроба покойного мужа, — это станет моей заботой.
Днём снова стучали топоры в стороне Усохи. В узкое окошко башни Довмонт видел, как воинство подбирает тех, кого порубили ночью, уносит их по мосту в Завеличье.