Подошедший вместе с одним из своих подчиненных инспектор держал в руках нечто похожее на длинный тонкий прут.
– Доброе утро, капитан Драммонд, – бодрым тоном начал он. – Что ты думаешь об этом?
При внимательном рассмотрении предмет оказался обломком верхнего звена составной удочки длиной примерно в три фута. Но самый большой интерес вызвало небольшое дополнение к нему – коробочка, надежно прикрепленная к удочке на дюйм ниже ее конца. Деревянная рамка кубической формы с ребрами около двух дюймов длиной была туго обтянута муслиновой тканью. А к одному ее краю крепилась превосходная леска, проходящая дальше, как ей и положено, через главное кольцо удочки и теперь свисающая до самой земли.
– Как ты сам можешь убедиться, – сказал Эндрюс, – если дернуть за леску, коробочка откроется. А если не дергать, то не откроется, потому что крышка удерживается изнутри вот этой резинкой.
– Где ты это взял? – спросил Драммонд.
– Вытащил из кустов, в которых днем прятался Дженкинс. Мало того, вчера там ничего не было, иначе бы Дженкинс непременно ее увидел.
– Значит, ее сломали вчера ночью. Вы нашли следы?
– Нет. Но там земля твердая, как доска, так что мы и не надеялись на какие-то подсказки.
– И какой ты сделал вывод, Эндрюс?
– Совершенно очевидно, что эта вещь не могла появиться там сама по себе. Должно быть, прошлым вечером кто-то бродил здесь с удочкой, к которой эта коробочка была прикреплена. В темноте она зацепилась за кусты и сломалась, а то, что находилось в коробочке, высвободилось из нее. Это что-то, капитан Драммонд, предполагалось просунуть через окно в комнату – в комнату графа Динара. И уже там раскрыть коробочку. «Оружие не поможет», помнишь? Но когда он сломал удочку, коробочка раскрылась и весь план провалился.
– Может быть и так, но я бы не оставил эту штуку в кустах, даже сломанную, – задумчиво проговорил Драммонд. – Эта маленькая муслиновая коробочка так хорошо изготовлена, что ее можно использовать снова, с другой удочкой.
– И все же ее там оставили.
– Да. Но я не уверен, что это произошло по пути к окну. Возможно, этот человек исполнил задуманное, но затем его что-то спугнуло, и он сломал удочку, возвращая ее назад, когда коробочка уже выполнила свою задачу и больше не была ему нужна.
– Весьма остроумно, капитан Драммонд, но ты упустил из виду один момент. Ты забыл, что я ночевал в комнате графа, и можешь мне поверить – никто не забрасывал вчера ночью коробочку в мое окно.
– Нет, старина, я об этом не забыл, – спокойно возразил Драммонд. – Но как бы там ни было, главное – здоровье графа не пострадало, судя по его разговорчивости за завтраком.
Инспектор с подозрением взглянул на него.
– Ты чем-то недоволен?
– Я? Нет, – ответил Драммонд. – Хотя должен признаться, что жестоко ошибся.
– Так что тебя беспокоит?
– То, что килты у кэмеронцев были красного цвета.
Инспектор посмотрел на Элджи. Элджи посмотрел на инспектора.
– Ему полегчает, когда он выпьет пива, Эндрюс. С капитаном Драммондом такое время от времени случается.
К вечеру гости разъехались, и через несколько дней Драммонд забыл об этой истории. Он ошибся: его подозрения оказались чересчур фантастическими. Но, так или иначе, граф де Динар в полном здравии вернулся в Париж, а только это на самом деле и имело значение. С ним не случилось ничего страшного в замке Оксшотт, так что инспектор Эндрюс заслуживал всяческих похвал. Насколько мог знать Драммонд, остальные также не пострадали. Поэтому он был едва ли не потрясен, когда, зайдя однажды вечером домой переодеться к ужину, застал инспектора в своей гостиной.
– У тебя найдется для меня несколько минут, капитан Драммонд? – деловито спросил инспектор.
– Разумеется, Эндрюс, сколько угодно. Я так понимаю, – добавил он, – что-то случилось?
– Случилось что-то настолько странное, что я сразу приехал к тебе. Помнится, ты остался чем-то недоволен, уезжая из замка, но так ничего и не рассказал. Теперь ты просто обязан все выложить.
– Продолжай, – спокойно сказал Драммонд.
– Ты когда-нибудь слышал о желтой лихорадке? – спросил Эндрюс.
– Слышал. Это тропическая болезнь, – ответил удивленный Драммонд.
– И очень опасная болезнь. Как правило, с фатальным исходом. Знаешь, кто ее переносит?
– Не сказал бы, – признался Драммонд.
– Комары. Точнее, москиты. – Эндрюс выдержал выразительную паузу и продолжил: – Помнишь, в замке было много комаров?
– Да, много, – согласился Драммонд.
– А помнишь ту муслиновую коробочку?
Драммонд кивнул.
– А нашу версию о том, для чего она была нужна? Чтобы доставить нечто – мы тогда не знали, что именно, – в комнату графа.
Драмонд кивнул еще раз.
– Так вот, мы были правы, – сказал инспектор. – Более того, ты был прав, предполагая, что удочку сломали уже после того, как она побывала в окне, а не до того.
– Я был прав?
– В той муслиновой коробочке, капитан Драммонд, были тропические москиты, переносящие возбудителей желтой лихорадки. А владелец удочки действительно сумел забросить ее в комнату и выпустить насекомых. Только не в ту комнату. Сегодня днем мистер Стэдмен скончался от желтой лихорадки в клинике тропических болезней.
Молчание было долгим. Драммонд встал и принялся расхаживать по комнате.
– Если помнишь, – продолжил Эндрюс, – в ответ на мои возражения о том, что ночной посетитель в моей комнате так и не появился, ты заявил, что не забыл об этом. Теперь ты должен все объяснить. У тебя есть какие-то соображения, почему он заглянул к мистеру Стэдмену? Или это была случайность?
– Нет, это была не случайность, – мрачно произнес Драммонд. – Совсем не случайность. Это я его туда послал.
– Ты послал? – Инспектор вскочил со стула, как ужаленный. – Ради бога, что ты хочешь этим сказать?
– Надеюсь, ты понимаешь, что я не взял его за руку и не отвел туда, – со слабой усмешкой ответил Драммонд. – До этой минуты я вообще не знал, что он там побывал. Я никогда не видел его и не разговаривал с ним. Но при всем этом именно я послал его. Слушай, Эндрюс, сейчас я все тебе расскажу.
Помнишь окно в бильярдной с широким подоконником? Перед тем как мы отправились спать той ночью, на него поставили поднос со свежеокрашенными игрушечными солдатиками. Стэдмен раскрасил их для маленького мальчика и велел нам не прикасаться к ним. Они были расставлены в одну колонну – двенадцать пехотинцев и грузный фельдмаршал на лошади. Один из солдат оказался горцем, и я особенно заинтересовался им из-за спора с раскрасчиком по поводу цвета килтов. И этот горец стоял прямо перед всадником.
Затем неожиданно объявили, что граф де Динар должен перейти в другую спальню. Он начал протестовать, но в конце концов подчинился, и все легли спать – все, кроме меня. Мне не спалось, так что я уселся с книгой в алькове бильярдной. Я так надежно спрятался, что вернувшийся Стэдмен меня не заметил. Он подошел к окну, постоял там не больше мгновения и снова вышел.
И когда я, выждав немного, в свою очередь добрался до окна, то обнаружил весьма странную вещь. Тот горец, который так заинтересовал меня, поменялся местами с фельдмаршалом. Теперь у него не висело над затылком конское копыто, зато хвост болтался у него прямо перед глазами. Другими словами, фельдмаршал переместился на одно место вправо. Почему? Зачем Стэдмену понадобилось приходить в бильярдную и переставлять всадника?
– Боже мой, – прошептал Эндрюс. – Боже мой!
– Теперь ты все понял, да? – так же мрачно спросил Драммонд. – Стэдмен никогда не интересовался свинцовыми солдатиками10 и не разбирался в них. Но услышав, что маленький Билли их очень любит, придумал оригинальный план, как указать расположение комнаты графа. Только что раскрашенных солдат нельзя было передвинуть с места на место, а поднос стоял на подоконнике так, что любой мог заглянуть с улицы и увидеть, где находится фельдмаршал. На нашем этаже было тринадцать комнат, и тринадцать солдат стояли на подносе. Когда граф перебрался в соседнюю спальню… – Драммонд пожал плечами. – Не знаю, почему Стэдмен решил убить его, – задумчиво продолжил он. – Вероятно, ты скоро это выяснишь, Эндрюс. Если так, то сообщи мне.
Потрясенный Эндрюс смотрел на него в полной тишине. – Но почему Стэдмен сам попался на свою уловку? – спросил он наконец. – Его спальня была третьей с другого края.
– Знаю. Но видишь ли, фельдмаршал переместился еще раз. Когда я выключил свет и пошел спать, перед ним стояли всего двое солдат. Давай-ка я тебе чего-нибудь налью.
Артур Конан Дойл
Представлять читателям самого Артура Конан Дойла, к счастью, совершенно не требуется. Поэтому скажем несколько слов лишь о его текстах, включенных в этот сборник.
«Случай в полку» – довольно редкий образец детектива «не холмсианского», а вдобавок и достаточно неканонического. Впрочем, удивляться такому совпадению не приходится: ведь истории о Шерлоке Холмсе, собственно, и задали канон как таковой. Некоторые реалии этого рассказа требуют пояснения для современных читателей. Так, джезали – длинный мушкет афганских горцев: оружие, при всей своей примитивности, очень мощное, дальнобойное и точное. Англичане успели познакомиться с ним в нескольких войнах: именно пулей джезали был ранен… доктор Ватсон (по «Этюду в багровых тонах» – в плечо, по «Знаку четырех» – в ногу). Упоминание о винтовке Ремингтона связано с однозарядной моделью 1867 года, состоявшей на вооружении без малого трех десятков стран, включая и Египет времен Араби-паши11. Винтовка Бердана (знаменитая «берданка») по происхождению такое же американское оружие, как и продукция Ремингтона, однако вскоре она была принята на вооружение в русской армии, где неоднократно модернизировалась. В данном рассказе афганцы стреляли по англичанам именно из российских берданок, полученных ими в рамках пресловутой «Большой игры», то есть многолетнего состязания между тогдашними сверхдержавами за верховенство на центральноазиатских просторах. Это действительно было более опасное оружие, чем джезали и ремингтон.
Гурко12 и Красный Принц (прозвище Фридриха Карла Гогенцоллерна) – авторитетные полководцы, пользовавшиеся уважением не только союзников, но и геополитических оппонентов. Оба участвовали во многих кампаниях, но с первым герой Конан Дойла должен был встречаться во время русско-турецкой войны 1877— 1878 годов, со вторым же несколько ранее, на франко-прусской войне 1870—1871 годов.
Что касается карточной игры, то она в рассказе описана грамотно, но, по мнению специалистов, несколько натужно. Это явно взгляд со стороны. В число увлечений сэра Артура входили самые разные спортивные игры – но ни одна из карточных…
Второе произведение, «О Холмсе и спиритизме», еще более необычно. По жанру это скорее эссе, чем что-либо еще; однако оно ни разу не публиковалось не только в переводах, но даже в английских изданиях, потому что… никогда не было написано! В оригинале это – кинематографическая запись, сделанная за несколько месяцев до смерти Конан Дойла; кинематограф тогда еще был немой, так что речь записывали на установленный рядом с камерой граммофон. (Фактически она начинается с фразы: «Я должен сказать пару слов. Просто чтобы проверить звук, как я понимаю».)
Между прочим, эта лента – самая длинная съемка Конан Дойла кинокамерой: сохранились еще несколько пленок, но на них писатель появляется на считанные десятки секунд. И только ее сопровождает запись звука…
В первых кадрах сэр Артур (он все еще крепок и статен, хотя жить ему оставалось около полугода) выходит в сад, под ногами у него крутится ирландский терьер, не скрывающий своей великой любви к хозяину. Конан Дойл кладет на столик книгу, которую принес с собой, снимает шляпу и небрежно бросает ее поверх книги; затем садится в плетеное кресло (собака тут же располагается рядом и кладет морду ему на колено, играя роль почетного слушателя) и начинает рассказ. Закончив его, ласково поглаживает пса, произносит: «Ну что же, до свидания» – и, сопровождаемый осчастливленным терьером, уходит к виднеющемуся на заднем плане дому…
Но получилось не «до свидания», а «прощайте». Это интервью стало последним из тех, которые давал Конан Дойл, – и единственным, которое потомки могут видеть и слышать.
Что касается той части рассказа, в которой сэр Артур говорит о спиритизме, то давно отмечено: в таких вопросах он проявлял поистине рыцарскую доверчивость, не очень-то уместную в мире уже слишком далеком от рыцарства. Так что его фраза «Я говорю о том, с чем я имел дело, что я видел, что я слышал собственными ушами, причем в присутствии свидетелей», увы, нуждается в расшифровке: всякий раз, когда становятся известны протоколы этих спиритических заседаний, оказывается, что именно Конан Дойл никогда ничего не видел и не слышал, при этом целиком полагался на показания «свидетелей», которые, разумеется, во многих подробностях описывали ему свои собственные «наблюдения». Кавычки необходимы в обоих случаях.
Что поделать: когда речь шла о контактах с духами (особенно если это были «прекрасные молодые люди», павшие на полях сражений Первой мировой, где сам сэр Артур тоже потерял младшего брата, старшего сына, шурина и двух племянников), создатель Шерлока Холмса словно бы превращался в доктора Ватсона…
Случай в полку
Это была крайне деликатная история. Думаю, у нас в Третьем Карабинерском полку ее забудут нескоро – то есть вообще не забудут.
Нравы в Третьем Карабинерском были столь же свободны, сколь тверда дисциплина, так что если в полк прибывал простой и недалекий служака, склонный жить исключительно по уставу, – что ж, ему в этом смысле тоже предоставлялась полная свобода действий, и его армейская карьера абсолютно не страдала. Но все же есть предел тому, что полковник, при всем своем великодушии, считал допустимым. А коль скоро полковник был ярым сторонником честной игры во всех значениях слова, то и в первоначальном значении, то есть за карточным столом, о нарушении ее, разумеется, не могло быть и речи. В таких вопросах даже тень подозрения – нечто абсолютно чудовищное.
Ну сами посудите. К библейским заповедям и ко всякому писаному кодексу можно относиться примерно так же, как к залпам арабских ружей при Кассасине13: ты учитываешь их значимость, принимаешь к сведению, но идешь сквозь них с этакой веселой беззаботностью, ведь, в конце концов, рисковать жизнью – это твоя профессия, не так ли? Но неписаные кодексы, законы чести высятся гранитными бастионами меж руин заповедей и уставов. Они краткие, ясные и порой неудобные, но горе тому, кто их нарушит.
А раз уж в любом случае следует поступать по законам чести, то среди этих законов есть и вот какой: карточные долги надо платить. Поступать иначе попросту не спортивно. Это все равно что белое перо14 – а такими перьями карабинеры сроду отмечены не были и вовек не будут.
Короче говоря, кодекс был прост, в каком-то смысле даже примитивен, однако соблюдался свято – чем далеко не всегда могут похвастаться более сложные и развитые системы.
Если уж и был в офицерском собрании человек, который мог считаться у юных субалтернов живым эталоном кодекса, то таковым следует считать майора Эррингтона. Он был человек в возрасте, то есть старше всех остальных карабинеров и не моложе полковника (который нам, юнцам, тогда казался стариком); прошел добровольцем через две войны, после одной из них еще какое-то время работал как военный атташе; имел на теле рану от пули, выпущенной из винтовки Бердана, – а у нас, надо сказать, эту винтовку всегда считали куда более неприятной штукой, чем афганские мушкеты-джезали или даже те ремингтоновские винтовки, которыми были вооружены солдаты Араби-паши.
Все мы прошли Египет и Судан, но только майор мог мельком обмолвиться о том, как он рядом с Гурко пересекал Балканы или проехал мимо свиты Красного Принца всего за два дня до Гравелота15. И каждый из нас смущенно опускал взгляд, каждому казались мелкими наши победы над фуззи и патанами16, каждый невольно задумывался о том, как мог выглядеть мир, если бы вместо министерства иностранных дел всем заправляли молодые офицеры Третьего Карабинерского, – и каждый приходил к выводу, что этот мир был бы гораздо лучше. Во всяком случае, энергичнее.