— Да, — кивнул доктор Кин. — Мистер Хатауэй в настоящее время находится в санатории. Несколько дней назад полицейские подобрали его, идущего по дороге… в бреду.
Мы с Элизабет обменялись пораженными взглядами. Мы знали, что Рэнсом эксцентричен. Но — безумен?..
— Нет, он не сошел с ума, — спокойно сказал Фраули.
— Одежда его была изорвана, — продолжал доктор Кин, — и он болтал о монстрах… о желтых, похожих на змей монстрах, которые напали на него.
Я тут же подумал об Африке, но старик, словно угадав мои мысли, помотал головой.
— Нет, это не он. Африка, в общем-то, достаточно безопасен. Послушайте, мистер Робсон, Рэнсом сейчас находится в этом санатории, и они говорят, что он сумасшедший. Но я-то знаю, что это не так. Что-то едва не убило вашего кузена.
Кин сказал, тщательно выговаривая слова:
— Ну, вряд ли я стал бы это утверждать…
— Вы верите в это, — нахмурился Фраули, — иначе не приехали бы сюда, чтобы заняться расследованием. А я — знаю. Я живу в этих горах почти шестьдесят лет. В них всегда обитало зло, но оно было заперто. Заперто, пока ваш кузен не выпустил его на свободу.
Я ничего не сказал, только вслушался в шум на улице, где раздавались какие-то звуки — скрип гравия под ногами? Но из окна никого не было видно.
— Почему он жил отшельником в этом доме? — продолжал Фраули. — Разве так бы поступил нормальный человек? Он там экспериментировал. Пытался овладеть элементалями, обитающими в здешних горах. Эти места не для людей. Индейцы никогда не заходили в эту долину. Это было табу. Они называли ее Запретным Местом. И на то была причина.
— Ну, не знаю, — сказал доктор Кин. — В конце концов мне действительно не стоило ехать сюда. Но бред мистера Хатауэя… — он замялся и бросил на меня примиряющий взгляд, — ну, у меня сложилось об этом свое мнение, и я, наконец, решил сам сюда приехать, хотя и был уверен, что не найду здесь никаких подтверждений. Но не знаю, здесь есть что-то такое…
— Я тоже почувствовала, — внезапно сказала Элизабет. — Как только мы въехали в горы. Словно одеяло висит в небе или лист стекла. Что-то, чего нельзя увидеть или потрогать… но можно ощущать.
Фраули облизнул губы.
— Вы тоже чувствуете, — прошептал он. — Видит Бог, это реально. Иногда я слышал из дома вашего кузена такие звуки… Рэнсом совершил прорыв! — внезапно пронзительно закричал он. — Вы что, не понимаете? Он совершил прорыв! В этих горах есть нечто скрытое, нечто древнее и очень злое. Вы почувствовали это, — кивнул он в сторону Элизабет. — Но вы — городские жители. Вы и понятия не имеете, как отчетливо я, живущий в этих горах столько лет в одиночестве, чувствую их присутствие… А затем ваш кузен, дурак, попытался отпереть запертые врата!
Он вскочил на ноги. Я непонимающе уставился на него.
— Он получил то, чего добивался. Они теперь стали сильнее, потому что он помог им вырваться. Его студия… разве вы сами не чувствуете? Разве не ощущаете, как вас засасывает и оглушает этот дом… Последние ночи я вынужден запирать двери на ключ. Что-то есть у него в студии на чердаке…
Его прервал какой-то шум и грохот, которые становились все сильнее. Удары, стук камней…
Мы уставились друг на друга. Я вспомнил звуки, которые слышал несколько минут назад, и рванулся к двери. Доктор Кин последовал за мной.
Моей машины не было. Из под обрыва доносился грохот и поднималось облако пыли. Элизабет дотронулась до моей руки. Я обернулся и увидел страх в ее карих глазах.
— Все в порядке, — тупо сказал я. — Это был… наверное, это произошло случайно.
Фраули хрипло закашлялся, трясясь, белый, как бумага. Затем вернулся в дом, и я услышал, как зазвенел стакан. Затем он вышел, вытирая рукой губы.
— Вы думаете, они услышали меня… — прошептал он себе под нос. — Ну, что я говорю о них?
— Чепуха, — покачал я головой. — Этот Африка…
— Просто удача, — заявил доктор Кин, — что у меня есть машина, иначе бы мы все остались здесь, не так ли? Мне очень жаль, приятель. Нелепая случайность.
— Вам следует посмотреть, — весьма мрачно сказал я, — все ли в порядке с вашей машиной.
Кин пораженно уставился на меня. Затем развернулся и быстро пошел прочь. Я оглянулся, прежде чем последовать за ним, но никого не было видно.
— Вы не сможете их увидеть, — прошептал Фраули. — Не сможете… если они сами не захотят.
— Если я все же увижу Африку, — сказал я ему, — то отправлю его вслед за машиной.
Фраули предостерегающе покачал головой:
— Оставьте его в покое. Они рассердятся, если кто-нибудь причинит ему вред. Он… он их дитя, знаете ли.
— Что вы имеете в виду? — спросила Элизабет.
— Ну… никто не знает, кем был его отец. И вы сами видите по его внешности…
По дороге навстречу нам мчался доктор Кин, пенсне свисало у него с лацкана. У меня по спине пробежал холодок.
— Бензин исчез… полностью. Я не смог завести машину, — выдохнул он.
— Вот вам и удача, — проворчал я. — До цивилизованных мест тридцать миль… Мы не сможем пройти их по такой жаре. У вас, конечно, нет телефона, Фраули?
Тот помотал головой.
— А разве у вас нет машины? — спросил Кин. — Или хотя бы бензина?
— Нет. Прежде я пользовался машиной Рэнсома. Но не так давно с ней что-то случилось, мы так и не отремонтировали ее.
У меня появилась идея.
— Значит, у Рэнсома должен быть запас горючего?
— Ну… Да, большая бочка в гараже. Но вы же не отправитесь туда?
— И зачем я вообще приехал сюда? — покачал головой доктор Кин. — Кроме того, где еще мы сможем достать бензин?
Фраули схватил меня за руку, и я обернулся. Он смотрел мне в глаза с обеспокоенным выражением на морщинистом лице.
— Я думаю, ключи находятся в студии на чердаке. Но минутку, сынок. Я знаю, что во все это трудно поверить… Но вы же не захотите подвергать свою жену опасности, не так ли?
— Я не боюсь! — заверила Элизабет.
— Здесь нет никакой опасности, — возразил я старику. — Мы быстро вернемся.
Во всяком случае, я понимал, что Элизабет не хочет оставаться одна на горе, пока мы с Кином идем на поиски бензина. Но Фраули не отпускал мою руку.
— Не ходи туда, сынок, — с нажимом продолжил он. — Ваш кузен выпустил их… и теперь они в доме. У них есть какая-то цель, ужасная цель, которую мы и представить себе не можем. — Его костлявые пальцы больно стиснули мне запястье.
Я резко выдернул руку. И мы все втроем направились к дому, оставив Фраули смотреть нам вслед…
Глава III
Черви размером с человека!
Я смерил взглядом дом. Это было старое трехэтажное здание, длинное и уродливое, содержащее, как стало известно позднее, всего десять комнат, не считая просторной студии, которая занимала почти весь чердак. Вниз по склону в сторону дома тянулась ржавая железная труба, видимо, трубопровод, снабжающий кузена водой. Окна были настолько грязными, что через них ничего не было видно.
Гараж оказался запертым. Доктор Кин вспомнил о словах Фраули, что ключи должны быть в студии Рэнсома на чердаке. Странно, что парадная дверь дома оказалась не на запоре и со скрипом открылась, когда я толкнул ее.
Внутри было сумрачно. Нас окутало какое-то затхлое зловоние. Элизабет закашлялась и шагнула назад.
— Фу! — сказал я. — Здесь воняет, как в могиле.
Я тут же пожалел о своих словах, потому что Элизабет немедленно заявила:
— Я не пойду туда, если ты не возражаешь.
— Ладно, — поспешно ответил я, довольный, что она так быстро сдалась.
— Ничего, если я тут осмотрюсь? — спросил доктор Кин. — Я не буду ничего трогать.
Я согласно кивнул. Постепенно глаза привыкли к полумраку, да и вонь уже не так била в нос. Я переступил порог и вошел.
Дверь в студию наверху тоже была не заперта. Я осторожно открыл ее, вглядываясь в темноту. Темнота на чердаке оказалась столь плотной, что я ничего не мог разглядеть. Она была почти материальной, как эбонитовая стена, стоявшая передо мной. Я пошарил в карманах в поисках спичек и зажег одну. При ее свете я заметил электровыключатель возле двери и щелкнул им.
Свет тут же залил чердак. Я заморгал, потом сообразил, что ток, очевидно, поставляли аккумуляторы. Ведь электрические провода не были протянуты по этим пустынным местам.
Пол на чердаке оказался голый, без всяких ковров, покрытый местами какими-то темными пятнами. У стены стояла потертая кушетка, подставка для кистей, красок и прочих атрибутов живописца. Тут же находился мольберт, но без холста. А затем, на дальней стене, я увидел последнюю картину Рэнсома Хатауэя.
Это было ужасно!
На ней была изображена пещера, обширная, мрачная, почему-то похожая на туннель метрополитена. На переднем плане виднелся алтарь, на котором горело синее пламя. Темнота, казалось, напирала со всех сторон, ожидая момента, когда пламя замерцает и погаснет.
В темноте не было ничего ясно различимого, кроме случайных отблесков на влажных стенах, но Хатауэю удалось с какой-то дьявольской искусностью передать впечатление присутствия неких жутких существ, затаившихся вне островка света, созданного пламенем. Они были, как я уже сказал, почти неотличимы от мрака, только местами виднелись проблески желтой кожи, одутловатой, словно отечной, да едва заметный блеск глаз, казавшихся глазами мертвецов, но все же светящихся каким-то ужасным потусторонним светом.
Неудивительно, что Хатауэй не мог продать свои картины! Дорэ и Гойя отходили на второй план при виде его ужасной живописи. Кузен был художником, вытаскивавшим на свет божий все скрытое в природе Зло и изображавшим его с садистским наслаждением.
Затем дыхание замерло у меня в горле. Я услышал, как что-то поднимается по лестнице на чердак!
Картина взволновала меня. Это было единственным объяснением моих следующих действий. Я съежился, как загнанный в угол зверь, и резко распахнул дверь.
За ней, разумеется, стояла Элизабет.
— Извини, — сказала она, уставившись на мое бледное лицо. — Я напугала тебя, Джим? Я волновалась. Вы так долго не появлялись…
Я даже не почувствовал, сколько времени провел на чердаке. Элизабет прошла мимо меня, и я услышал внизу торопливые шаги. Потом на лестнице появился доктор Кин.
— Ну, — поинтересовался я, — нашли что-нибудь?
— Только вонь и паутину, — отрицательно покачал головой он. — И довольно много странных картин. У вашего кузена они развешаны по всему дому. Я рассмотрел одну — на ней стояло название «Охота», — и она заставила меня поежиться. Жуть какая-то!
Только тут я заметил маленькие бисеринки пота у него на лбу. Кин снял пенсне и принялся старательно протирать его.
Я повернулся, но Элизабет рядом не было. Затем я услышал ее слабый вскрик — она тоже увидела картину.
— Не смотри на нее, — вскрикнул я, бросаясь к ней.
— Не трогай меня! — странным голосом резко бросила она.
Я пораженно уставился на жену. А потом застыл на месте.
Прямо у меня на глазах она изменялась! Что-то странное, неопределенное, словно неосязаемая завеса, окутывало молодую женщину — темная завеса, кружащаяся, корчащаяся. Элизабет, казалось, боролась с ледяным ветром, который дул на нее с картины. И лицо ее тоже изменялось.
Я не могу это описать. Это было подобно тому, что происходит с пейзажем, когда солнце заходит за облачко. Какая-то завеса окутала мою жену, как, мелькнула мысль, саван…
Внезапно все вдруг закончилось. Или это было лишь мое воображение? Я ни в чем не был уверен, но страх охватил меня, когда я схватил Элизабет за плечи и легонько встряхнул. Она странно посмотрела на меня и спросила:
— В чем дело?
Когда завеса исчезла, странное выражение тоже покинуло ее лицо.
— Ты… Мне показалось… — пробормотал я и замолчал.
— Картина, — поежилась она. — Джим… Рэнсом действительно безумен.
К нам подошел Кин.
— Недоделана, — сказал он, — но что-то есть в картинах вашего кузена… — доктор задумался, затем медленно продолжил: — Я помню, как Хатауэй повторял в санатории одну вещь… Повторял много раз. Он кричал снова и снова: «Я не могу удержать их в картине!»
— Что? — недоверчивый смешок замер у меня на губах.
Поскольку я стоял лицом к нему, то повернулся, чтобы взглянуть на картину, от которой я старательно отводил глаза.
— Что случилось? — спросила Элизабет, поскольку я тупо стал повторять:
— Это… освещение… вот именно. Все дело в освещении…
Я должен был заставить себя поверить, что все дело в освещении, что прежде я не видел картину отчетливо. Потому что, разумеется, картины не меняются. По крайней мере, обычные картины.
А эта изменилась! Игра света? Так говорил я, но не мог убедить даже себя. Дело было не в свете. Изменилась картина. Это было невозможно, но я видел, что неясные прежде существа из тьмы вышли вдруг в холодный синий свет, беспощадно показавший их во всех чудовищных деталях!
Слизняки, черви — величиной с человека! Желтые, раздувшиеся, бесформенные, вызывающие тошноту, которую каждый испытывает при виде ползущего слизняка. Эти существа и были слизняками, превращенными каким-то ужасным образом в омерзительные подобия человека.
Синий свет на картине стал ярче, и теперь было видно отверстие прохода в стене пещеры, из которой выползало одно из этих существ, чтобы присоединиться к остальным. Его дряблые, бескостные руки свисали вдоль туловища, одна короткая нога была поднята, чтобы сделать шаг. Гладкое желтое лицо блестело от какой-то маслянистой слизи, а странно человеческий рот был полуоткрыт, обнажая два блестящих клыка — точно таких же клыка, как у этого монстра, Африки!
Я не стану даже пытаться передать весь тошнотворный ужас, который внушила мне эта картина. Дрожа, я шагнул назад, почти ожидая, что существа на картине развернут свои уродливые головы и уставятся на меня.
— Джим! — донесся до меня голос Элизабет.
Я заставил себя успокоиться. Не к чему было пугать жену. В конце концов я же всегда могу убежать от картины? Безрассудная храбрость, которая всегда является следствием трусости, заставила меня остаться в студии — и смолчать.
Кин странно посмотрел на меня.
— Все в порядке, — заверил я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Тут очень жарко.
Так оно и было. В помещении стояла жара, как в духовке. Кин не выглядел успокоившимся, но кивнул и подошел к столу.
— Смотрите, — сказал он, — вот это, наверное, и есть те ключи.
Он позвенел ими, довольный, что есть повод уйти, и поспешил покинуть студию, я последовал за ним. Внезапно я вспомнил про Элизабет и обернулся. Она стояла перед картиной, уставившись на нее с тем же странным, пугающим выражением лица. Я вернулся к ней.
По пути я услышал, как Кин спускается по лестнице. Хлопнула дверь. Я коснулся плеча Элизабет. Она повернулась, и я обнял ее.
— Джим, я боюсь, — прошептала она. — Эта картина… она просто завораживает меня.
— Пойдем, — сказал я. — Как только мы выйдем на воздух, тебе станет лучше.
Она кивнула. Мы вместе пошли к двери.
И тут я услышал, как кто-то идет вверх по лестнице. Кто-то, очень спокойно идущий в полумраке.
— Кин! — резко позвал я.
Тишина. Затем свистящий, невыразительный голос с каким-то отталкивающим, воркующим акцентом произнес:
— Бедный Африка…
Я уловил отблеск желтой кожи. Резкое дыхание становилось все громче. Зеленые глаза, горящие в темноте, уставились на меня.
— Славная леди, — проворковал монстр.
И засмеялся.
Глава IV
Сквозь картину
Не имелось никакого способа запереть дверь, а мебель была слишком легкой, чтобы соорудить баррикаду.
— Оставайся здесь, — попросил я Элизабет. — Я попытаюсь его остановить.
— Нет, Джим! Ты не сможешь…
Я решительно закрыл за собой дверь и стал спускаться, чтобы встретить Африку. Красный туман гнева ослепил меня, когда я бросился на него. Прикосновение к влажной, слизистой коже было противно. Он попытался устоять, но я был слишком тяжел, и мы оба покатились по лестнице. Я позвал Кина, но тут же решил, что не стоит зря тратить силы. Мне они еще пригодятся. И снова меня поразили змеиные способности этого существа. Его мышцы, казалось, скользили под кожей, и если у него и были кости, то я не мог их нащупать. И он был феноменально силен. Мы ударились о стену у подножия лестницы, и я услышал, как он что-то проворчал. Затем почувствовал, как его большие пальцы пытаются найти мои глаза.