– Пусть же Тиха-удача сопровождает тебя в твоем походе! – проговорил он. – Как надеюсь я, что мы еще свидимся однажды, и я смогу воздать тебе хоть чем-то…
Он не договорил – потемнело лицо. Он что-то предчувствовал или понимал, сын Посейдона, и это не относилось к миссии Геракла. Утешься, герой Афин. В Элизиуме нет скорбей, и возвращения сюда тебе стоит бояться меньше, чем возвращения домой.
Благородство из Тесея все же выветрилось не настолько, насколько надо бы: он задумал проститься и с другом.
– Я принесу жертвы Щедрому Дарами и его царице и буду умолять их о твоем прощении, Пейрифой! Надежда жива в моем сердце, что однажды…
–- А ты не мог бы сейчас? – перебил его друг. – Вот и Геракл Могучий к Аиду собрался. Если бы ты с ним…
Тут в венах у афинского героя закончилось благородство, он развернулся и заковылял к выходу из моего мира. Не дослушав. С большой скоростью. И не оборачиваясь.
Пейрифой провожал его стонами и мольбами, Гермес прыскал со смеху, Алкид скреб бороду и выглядел таким хмурым и таким… Гераклом, что Пейрифой не посмел тревожить просьбой и его.
– Не медлите, - послышался голос от входа. В проеме маячила стройная фигура Афины. – Путь до дворца Владыки долог и нелегок, я буду сопровождать вас.
Я вернулся к колеснице, не обнаруживая своего присутствия. С такими провожатыми сын Громовержца попадет в мой тронный зал раньше меня самого… впрочем нет, нужно ж еще подвигов насовершать. Два-три обещания теням, которые еще не успели хлебнуть из Леты; замахнуться мечом на какое-нибудь почившее чудовище (жаль, Алкид вошел не там, где я поставил гидру на страже). Афина при этом будет играть роль олицетворенного благоразумия (ей не приедается), Гермес станет копировать сестру, нацепит маску мудрого и серьезного проводника… пусть разбираются.
За чем же все-таки ко мне Алкид?
Жену я застал в тронном зале, тщательно поправляющую медные локоны.
– Они далеко? – было первое, о чем она спросила.
– Идут мимо Стигийских болот, – отозвался я. Умолчал о том, что идут – это несколько тысяч, потому что за Алкидом на очень почтительном расстоянии следовала толпа теней, которую не отпугивали даже сдвинутые брови Афины.
– Значит, я не ошиблась – и Тесей все же возносил мне моление о прощении с земли?
И когда только успел – за те минуты, пока моя колесница преодолела расстояние от колонского входа до дворца?
Тронный зал подозрительно быстро наполнялся свитой. И теми, кто к свите не принадлежал – надеюсь, хотя бы чудовища Гекаты явятся не все. Сама Трехтелая уже успела занять удобное место…
– Конечно, это задание Эврисфея, – пробормотала Персефона. – Его могли послать что-нибудь доставить из твоего мира… кого-нибудь.
Танат и раньше стоял и хватался за меч, а теперь вцепился в него и начал тащить с пояса. Эреб, о чем я думал…
«Убийца, тебя здесь нет».
Стиснул зубы, выпятил подбородок: «Не желаю показывать себя трусом!»
Плевать мне, кем ты желаешь себя показывать, те времена давно прошли. Знаю я, твою сдержанность, когда дело касается тебя лично, а мне потом с Зевсом и Мойрами объясняться… Вон отсюда работать!
Исчез. И свита что-то поредела. Первой рванула на выход Эмпуса, прорычав о том, что вот, мол, дело какое-то любовное. Потом унеслись Керы, крича что-то о новой войне наверху. Понемногу из тронного зала исчезли все, кого можно было хоть с натяжкой отнести к чудовищам, кто не исчез – либо зашился глубже во мрак, либо держался поближе к двери, Гелло ворочался за спинкой моего трона.
Время шло, страх перед Алкидом Неистовым витал в воздухе, да еще Геката бормотала себе под нос нарочито отчетливо: «Эреб, сделай так, чтобы его послали сюда не за Персефоной, а то вместо одного Неистового тут станет двое».
Алкид вступил в залу, докрасна накаленную слухами о нем, неспешной походкой человека, который проделал дальний путь. Афины с ним не было: провожала только до входа во дворец, Гермес держался чуть позади, видно, изнывая от желания взлететь. Все же дотащил подопечного короткой дорогой.
Жена смотрела на прославленного героя с восхищением. Я мысленно приподнял чашу: «Хорошая работа, брат». Найдите мне второго твоего сына, который был бы так похож – и так непохож на тебя…
И мощные плечи – отцовские, а манера их чуть сутулить – нет. И брови кустятся так же грозно: сдвинет – и молния из взгляда! – а он их не сдвигает, и нет взгляда-молнии, там ничего не блестит, там только внимательное, равнодушное спокойствие ремесленника, человека, который покорился своей Ананке.
И в достоинстве сквозит обреченность – это у него откуда? Что он такого видел, знает, почему смотрит как…
Я увидел, как перевела взгляд с Геракла на меня и обратно Персефона, как подскочили ее брови – и заставил себя не заканчивать мысль. Подумать о том, что у Геракла есть еще отцовская черта: рядом с ним становишься меньше. Хочется заслониться или хоть шлем-невидимку надеть. Только вот не от величия того, кто стоит перед тобой, как в случае с Зевсом Вседержителем – а из-за ощущения собственного ничтожества. Потому что это достоинство без гордости, эта тяжелая поступь без признаков царственной выправки, эти скрытая усталость и скука во взгляде – это все наводит мысль не о воине, а о рабочем, который забивает скот на мясо. Привели рабочего куда-то, а где скот-то? Этот, что ли? Или этот? Когда уже приступать?
Впервые за невесть сколько лет мне захотелось поерзать на троне.
Поклонился он низко – давая в подробностях рассмотреть оскаленную львиную голову, откинутую на плечи.
– Не гневайся, Владыка умерших! – пророкотало по бронзовому залу.
Слова словно приложили не к тому голосу и не к тому телу. Геракл и сам их стеснялся, видно, Гермес его научил, что говорить, ишь, сияет за плечом сводного брата, слушая, как тот выговаривает заученную речь…
– Не по своей воле я стою перед тобою! Великий Аид, не сердись на мою просьбу, ибо…
А в глазах: «Гидре было легче головы открутить! Не сбиться, не сбиться…»
– Оставим церемонии, герой, – перебил я. – Говори сам. Что заставило тебя оставить свет солнца и спуститься в мое царство?
Уж конечно, не желание проведать любимого дядюшку.
Геракл шумно выдохнул свое облегчение – будто цепи сбросил.
– Эврисфей, Владыка, – чтоб его в Тартар… Воля богов ведь – чтобы десять подвигов. Ну, а я… послали – пришел.
Я худо считаю или плохо осведомлен о верхнем мире?
– Разве ты не совершил уже десять подвигов?
– Не засчитал мне два, – и по привычке поскреб бороду. – Сюда послал – получится девять.
А ведь хорошо послал. Богатая фантазия у Эврисфея. Попадет ко мне – поставлю казни придумывать.
– Что же он хочет из моего царства?
– Да привести ему надо… – Гелло заскулил за троном, остальные замерли. – Стража твоего приказал привести. Цербера. Владыка, не по своей воле – но уж как есть, так есть…
…до такой фантазии и мне далеко. Захотел, не умирая, увидеть стража моих врат? Что ж не Таната приказал притащить?
– Своих собак у него нет, что ли, - в тон мыслям хихикнул Гермес. Вроде, и незаметно хихикнул. А видно: стоит за плечами у Геракла воля Зевса. Благодари, Владыка, небеса, что Цербера попросили, а не жезл.
– Ну что ж, бери.
Алкид открыл рот, чтобы поблагодарить, согнулся в полупоклоне – мимоходом взвесив в руке любимую дубину. Напряглось левое плечо: как там лук, не заскучал?
Ну уж нет. Разговор шел о Цербере, а не о шкуре, костях… что там еще от него останется?
– Но я отдам его тебе лишь с условием, что ты укротишь моего стража голыми руками и отведешь его в Микены живым. Тебе придется оставить оружие, герой.
Нахмурился – слегка. Обвел серыми глазами бронзу стен, то ли что-то прикидывая, то ли сомневаясь, а может, ожидая еще каких-то указаний…
– Где можно палицу положить?
Как же у некоторых героев все просто.
Палица была оставлена здесь же, в зале, вместе с мечом, луком и стрелами – под присмотром Гермеса, который в случае чего должен был возвращать добро хозяину. Геракл, освободившись от оружия и спросив меня дополнительно, можно ли оставить при себе львиную шкуру, обвел зал еще одним взглядом: удивительно цепким и деловитым, человека, который знает, что сейчас начнется рутина… работа.
– Где собака? – как будто собрался гончую натаскивать.
- У врат, которые вы миновали, - я кивнул Гипносу. – Тебя проводят.
Геракл еще поблагодарил, смерил взглядом Гипноса, как бы припоминая что-то («я – брат», – торопливо вставил бог сна) и той же ровной походкой потопал на выход.
– Медовые лепешки ты ему не приказал оставить, царь мой, – заметила Персефона.
Я кивнул.
– Потому что у него их нет.
Застонал Гермес, глядя на оружие, которое ему поручено было оберегать.
– Вот знал же, что что-то забуду!
Почти сразу же поднялась Геката: наверняка не могла пропустить такое зрелище. За ней убыла вся ее свита, потом Онир с Морфеем, Ахерон с женой…
Остальные держались напряженно и ловили каждый звук в воздухе.
Ждать пришлось недолго: Гипнос провожал на славу.
Жуткий вой взрезал тьму моего мира, заставил пригнуться асфодели и затрепетать – тени. Вой перешел в почти такое же громкое рычание, а за рычаньем вслед катился бас, который, наверное, расслышали только я да еще жена:
– Кусаться, зар-раза?!
Потом клацнули челюсти, гавкнуло, бухнуло – явно спиной в скалу – и бас мощно заругался с фиванским акцентом, а остатки свиты кинулись на выход с намерением – не пропустить…
Гермес сощурился, ловя то, что для меня было полными звуками, а для него – отдаленным эхом…
– Нет, п-постой… – шипел голос сына Громовержца у моих врат. – Я т-тебе… огнем? Порву пасть… пасти! Ах ты… ну, я сейчас…
Психопомп сгреб палицу, меч и лук и рванул к алмазным вратам, бормоча, что такого не увидеть – это… это…
Персефона замерла на троне, барабаня пальцами по искусно сделанному в форме головы пса подлокотнику.
– Ты не пойдешь смотреть?
А это совместимо с достоинством Владыки умерших? Который успел повидать Титаномахию, Тифона, гнев в глазах Зевса и утробу собственного отца? Смотреть, как какой-то полубог пытается голыми руками побороть порождение Тифона и Ехидны…
Порождение Тифона и Ехидны взвыло так, что бронза тронного зала откликнулась укоризненным гулом.
– А я обещал… что прищемлю… - удовлетворенно выдохнул голос Геракла. – Куда?! Стой, с-с-скотина!
– Ви-и-и-ии! – звук был каким угодно, но уж точно не собачьим.
Я сдался и поднял шлем, предлагая жене руку.
Мы почти успели.
Перед вратами на алмазных столпах витал дух восторга, смешанного с легким непониманием. Еще там витало дыхание – шумное, переходящее временами в сипение или хрип. Геракл и Цербер завязались в узел, образовав какой-то новый, не виданный моим миром вид чудовища, и теперь пялились друг на друга: четыре глаза против двух. Левая голова моего стража валялась без сознания. Дракон на хвосте, откашливая языки дыма, пытался вцепиться герою в ляжку, но как-то без запала – запал был основательно отбит…
Борода у Геракла слегка обгорела, а на львиной шкуре выделялись отметины мощных челюстей – кожа покойного брата оказалась Церберу не по зубам.
Одна львиная лапа еще и сейчас находилась в глотке у пса.
– Буф, –отрывисто и полузадушенно раздалось из свободной пасти.
– Сам такой, – отозвался герой, охаживая пса по голове кулаком. Взбугрились мышцы под львиной шкурой: он просто его душил, оказывается! Навалился, сдавил, сколько мог – и душил!
Средняя голова, не дожевав львиную лапу, упала рядом с левой, колени Цербера подогнулись… Какое-то время Алкид пытался выпутаться из узла их тел.
– Вроде как сделано, – сказал он и уселся на Цербера, вытирая потное лицо львиной лапой. – Кусачий…гад.
Все молчали. Даже Гермес, у которого слова находились всегда, стоял с разинутым ртом. Геката себе такого не позволила, но вот два ее призрачных тела…
Прошумели легкие крылья, и Гипнос, слегка рисуясь, спрыгнул на землю.
– А ты – уже? А я тебе веревку принес – не за загривок же ты его потянешь… И медовых лепешек. Кормить будешь. Дай ему, может, подобреет.
– Спасибо, – отдуваясь, проговорил Алкид. Взял лепешку, разорвал, половину отправил за щеку. Другую протянул дракону: – На, жри, чего там…
После тихой подсказки: «Не туда!» – с размаху загнал лепешку в правую пасть стража и осведомился угрожающе:
– Будем дружить?
Эреб и Нюкта! Мне показалось, голова закивала, давясь лакомством…
Голос Гермеса впервые на моей памяти прозвучал почти что робко:
– А он хоть встанет, чтобы идти?
Геракл, обвязывавший веревку вокруг второй шеи, окинул тушу Цербера тем же деловитым прищуром и махнул рукой:
– А если даже нет. Допру…
Уже когда мы вернулись во дворец, я услышал, как Геката говорила кому-то из свиты своих мормолик:
– Не знаю, куда его этот царек пошлет в следующий раз. Надеюсь, не в Тартар. Кто знает, что он оттуда принесет…
* **
Персефона не вернулась на поверхность, к матери. Хохотала и отмахивалась в ответ на расспросы стигийских: «Мама подождет! А вдруг Тесей решит вернуться на привычное место? Или вдруг Цербер все-таки съест по дороге великого сына Зевса – и придется за него вступаться перед Владыкой?! Как это – зачем вступаться? Да затем, что Танат тоже присутствует на судах! И вообще, я, если ко мне взывают герои – я должна быть в моем мире… ну вот, герои взывают».
Кора лукавила: взывал к ней только сидящий на троне у входа Пейрифой. Зато уж и взывал изо всех сил, будто отыгрывался за все время, пока просидел на камне бок о бок с другом Тесеем.
Герой уповал на милость владычицы сперва громко, потом осипшим горлом, потом просто стенал (зато жалобнее Гипноса в те времена, когда ему приходилось ходить пешком!), все одно и то же: умолял простить за глупость и самонадеянность «ничтожного смертного».
– Царь мой, – сказала Персефона огорченно. – Если он будет постоянно взывать – мне придется так и остаться в подземном мире.
Я пожал плечами: ничего не имею против. Вот Деметра – эта может огорчиться. Привычно убить несжатые колосья, вымазать лицо, облечься в черные одежды… встречайте зиму посреди лета!
Второй раз в гости она вряд ли явится, разве что вот Зевса с молниями прихватит с собой.
Герой, скрючившийся на сером камне, дрогнул, поймав мой взгляд.
– Позвать Убийцу?
Возможность проткнуть герою глотку до того, как взять его прядь, поднимет первому учителю настроение. Испорченное после визита Геракла в родной мир.
– Слишком быстро, царь мой.
– Пусть Эриний прихватит.
Кора целую минуту делала вид, что серьезно рассматривает это предложение. Герой забыл хрипеть: сжался, закаменел, притворившись частицей мертвой скалы: я не я, нимфа не моя, и вообще, я поймал взгляд ужасной Медузы…
– …Медуза! Жаль, конечно, здесь не остался Тесей, он похож на Посейдона… но думаю, и так сойдет. Моя служанка скучает, я же вижу. Ей нужен кто-то, кто…
Я кивнул: поступай, как знаешь. Ушел, избегая недоуменного взгляда зеленых глаз: разве это не забавно? Разве не развеет вечную скуку подземного мира?! Разве я не рад, что она здесь – не с матерью?
Взгляд не хотел отпускать. Преследовал, где только мог. Настырным охотником устремлялся следом.
– Царь мой, а ведь он был совсем не против – этот Пейрифой… Посмотрел на Медузу (конечно, в ее настоящем виде). Усы подкрутил, выпрямился даже. Говорит: а давайте! Раз уж такое дело… Медуза рассказывает: наговорил ей, какая она красавица. Посейдона ругал: мол, разве он умеет обращаться с такой прелестницей?! Нет, царь мой, Медуза сама не против: все-таки развлечение…
Взгляд легким осколком лета, зеленым листиком тополя скользил по моему безучастному лицу. Пробегал по неизменно нахмуренным бровям: что не так? Оглаживал мимоходом складку у губ – складка так и осталась, даже когда Пейрифой падал в ноги и умолял: «Верните на каменный трон! Или лучше что угодно…»
Убийце в ноги падал. За Эриниями со слезами гонялся. Наверное, не переставал взывать: жена все так и не торопилась в Средний мир.
Все так же смотрела.