Печальная узница, сидя на табурете, прислушивалась к удаляющимся шагам, пытаясь вычислить длину коридора. Это удалось, о чём пожалела: расстояние как бы увиделось, отчего камера сузилась, ощущения соединились в животе тоскливым комом. Он заурчал. Женщина попробовала не думать о ноющей плоти, мечтая убить мысли.
Неуёмное сознание брало своё, навязывая размышления, накручивало нервы и будоражило дух. Один взгляд оставался преданным: метался в надежде найти отвлечение от назойливых дум.
Ожили мысль о еде, с ощущением горечи во рту.
– Фууу… – состроила брезгливую гримасу узница и махнула рукой, задев на столе миску.
Та полетела в таинственный мрак, приземлившись на что-то мягкое, так как не последовало стука о каменный пол. Это мягкое зашипело. Взгляд заключённой уловил мелькнувшую зеленовато-красную искорку.
«Ой!… это крыса!» Победила испуганная догадка остальные мысли. Женщина молнией залетела на каменную скамью, забившись в угол, зажмурилась, затаив дыхание.
Возникло ощущение, что она тонет в пучине вязкой тьмы. Выручила усталость век: пришлось расслабиться. В сознание полезли звуки, наполнившие комнату чавканьем, шуршанием и почесыванием. Воображаемые слуги опасности приблизили дыхание зверька. Захотелось, избавиться от неприятных ощущений. Она нащупала одеяло и залезла под него.
– Роза, Роза, Роза… – начала повторять первое, пришедшее на ум слово, не открывая глаз, верила, оно отвлечёт от враждебных шорохов.
«Если меня и впрямь так звать? Почему, всё-таки ничего не помню?» – всплыли старые вопросы и тоже не спасли. Крысиная возня оказалась сильней, заставляя прислушиваться. Женщина закрыла ладонями уши.
Страхи, наступая живой махиной, подбирались к голове и сознание тупело.
– Помогите, помогите, – зашептали губы, она взялась раскачиваться в такт голосу.
Мерещилось, что бормочут не только губы, но и другие органы. Монотонный лепет блокировал слух. Тяжесть ночи отступила, удалось одолеть крысиную угрозу и увлечь за собой воздух. Чувствуя кожей прохладное вращение, женщина качалась и качалась, мыча под нос:
– Ммм… мммм…
Бессмысленные звуки разносились по камере…
Так продолжалось бы и дальше, если не сухость во рту. Вспомнив о кружке с кипятком, сочла, тот мог не остыть. К мысли о тепле подталкивал озноб. Дробь зубов отдавалась в висках. Узница подошла к столу и нашла кружку.
На счастье вода не остыла, тепло обдало приятной волной. Стараясь не пролить ни капли вернулась, смакуя, мелкими глотками, выпила половину. Появилась приятная нега, клоня в сон. Допив остаток, швырнула посудину на пол. Натянула на голову одеяло, скрутилась под ним калачиком.
…Безжалостное сознание не собиралось отдыхать и в минуты сна, проявляясь в виде кошмара: снилось, как старалась вспоминать. От напряжения голова распухала. Появились смотрительницы. Чугунная Баба с огромной, на всю грудь, сверкающей медалью склонилась над ней, придавливая весом награды. Она же, пыталась изо всех сил освободиться, почти выворачивалась, но другая – пухлая коротышка толкала голову обратно и требовала называться Розой. Она вновь вырывалась… Голова звучно колотилась мячом о медаль. Каждый удар усиливал в ушах звон, делая сознание тупей. Смотрительницы долго мучили её. В конце концов, она не выдержала, и согласилась с именем Роза, проснувшись от смеха победительниц.
Осознав, что сон позади, почувствовала, как включился беспощадный кошмар яви: голова раскалывалась, сковывал холод, хуже всего, что предстояло покинуть нагретое место. С потребностью организма не поспоришь. Вздохнув, женщина бросила взгляд на окно.
Первые лучи восходящего солнца едва касались стекла. «Хоть там скоро будет светло», – подметила она и села, не снимая одеяло, присмотрелась, нет ли серых тварей. Решив, что голос отпугнёт их, громко застонала и направилась к унитазу.
Липли к ногам камни пола, или подошвы клеились к ним, не волновало. Она стремилась громче шлёпать. Хотелось, быстрей возвратиться на скамью, хотя понимала, жёсткое ложе слабое убежище от серых хозяев. Да и сам камень, как она не спешила, подсунул разочарование: остыл.
Новые усилия согреться разогнали сон. Она лежала, глядя в потолок, прокручивая разговор смотрительниц. «Если потеряла память от вчерашней истерики, не помнила бы самой истерики. Нет! Из головы выветрились события до того, как проснулась на этой коечке. Судя по разговору, здесь я недавно», – размышляла женщина.
Больше всего занимала мысль о сумасшедших. Возникло подозрение, не больна ли она? Прислушалась к себе… и решительно отбросила сомнения. Затем вглядывалась во мрак стен и щурилась. Увы, не возникло ни единой картинки, ни малейшего проблеска – полный провал… затмение… бездонная яма. Вот на что походил орган, отведённый природой для воспоминаний. Разочарование и щемящая тоска заполнили каждую дольку мозга, пугая пуще грызунов.
…Лежать надоело, принялась маршировать и нашла пустую миску.
– Схрумкали, сокамерники! Быстро я с хвостатыми смирилась. Хоть бы меня сожрали. Может имя принять? Роза так Роза… вроде неплохо. Мне что… холодно или жарко… Буду Роза.
Затем узница, по имени Роза, направилась к раковине помыть миску, открутила барашек. Вода потекла слабой струйкой и воспринялась колючей, будто состояла из микроскопических кусочков льда. Прохлада взбодрила. Роза закружилась на одном месте и делала это, пока не почувствовала в ногах дрожь. Утомившись, рухнула на скамью, слушая, как разгорячённая кровь бродит по венам.
Чувство усталости вскоре прошло. Вылезли давние терзания, навязывая требования: добиться любым способом причины нахождения в каменном мешке, среди бездушной охраны. Она сообразила, если вспомнить не получается, следует ждать случая. «Ждать, ждать и ждать!» – приказала себе и напустилась на судьбу, ругая заодно невезучесть. Незаметно перешла на просьбы, взывая в пустоту, моля о часе покоя, вспомнила сон. Он нахлынул беззвучной волной, возвращая притупившуюся головную боль. Роза помассировала виски.
Если бы легко удавалось избавиться от чувств, человек не познакомился бы с депрессией. Забавно, ведь люди со всеми проявлениями в руках Божьих. Получается, проще уступить боли и унынию. Так нет! Побеждает борьба: трепещется в сердцах до последнего вздоха, и правильно, иначе как укрепить силу. Пусть упрямство несёт новые проблемы, с нескончаемым выбором, принуждая надеяться только на себя. Именно так, человек растит в себе несокрушимый Дух Воина.
Роза ловила себя на мысли: «Вдруг то, что всплывёт, страшней реальности». Чтобы забыться, укрылась с головой, терпя духоту до звона в ушах. Вихрь однообразных гудящих звуков подхватил сознание. Оно последовало в неведомое пространство. Липкая испарина покрыла согнутую, продрогшую фигуру. Всё стихло.
…Очнувшись, Роза не поняла: уснула, или кто-то, услышав молитву, подарил короткое забвение. Глаза не открывались, а наступивший день упорно будил охоту жить. Солнечный зайчик посланником света заиграл на щеке нежным теплом. Она вспомнила момент до провала и то, как закуталась в одеяло. Сейчас, то лежало рядом. «Значит, раскрылась во сне», – обрадовалась она тому, что не находилась в обмороке. Заботливая частичка солнышка растрогала: ресницы дрогнули, на долю секунды приоткрылись глаза, в карем блеске мелькнуло наслаждение в знак признательности доброму гостю. Веки вновь сомкнулись, сливаясь с общей гримасой печали. Лучик подрожал на бледном женском лице и упорхнул в соседнее помещение, надеясь, там ему дольше порадуются. Застойная атмосфера камеры пропиталась настроением обитательницы.
Глава 7
Явилась новая смотрительница, бросила на стол кусок хлеба и удалилась. Не взглянув на лежащую, подумала: «Везёт же нахалкам, дрыхнут, тут тащишься ни свет ни заря на стоклятой «Марусе», раздолбанной колымаге». Смотрительница ворчала на казённую машину, возившую её на работу, и на тех, за кем приходилось присматривать. За долгие годы службы свыклась с видом осуждённых, но, не соглашалась с самим фактом нахождения женщин в тюрьме. Она полагала, что Господь определил им место у домашнего очага. Поэтому утверждала, если кто-то из женщин не в силах блюсти людской закон, обществу следует искать другой метод наказания, а не своевольничать.
Надзирательница медленно плелась, шаркая подошвами старых сапог. Иногда останавливалась, крестилась, благодарила Господа за то, что избавил её от гордыни. И искренне сожалела, что страдания в тюрьме не учат разуму.
Она достигла стены, где находился тайничок, приподнялась на цыпочки. Просунула руку в нишу, вытащила сумку, сшитую из разноцветных лоскутков ткани. Заглянула внутрь, потрясла, определяя вес, озабоченно покачала седой головой. Настроение поднялось, как только доложила в самосшивку хлеба. Поняв, что содержимое пора забрать домой, представила обожаемых рябеньких курочек. Те весело потряхивали красноватыми гребешками, спеша к кормилице. «Радость моя. Будя вам угощенье, будя», – улыбнулась смотрительница, умилённая представленной картиной, добавила ещё несколько ломтей. Перед этим понюхала один. Запах свежей выпечки внушил чувство сытости. Ей показалось, что ощутила благодарность, испытываемую курами. Завязав тряпичные ручки, опустила запас обратно. Находя, что вскормленники самые преданные существа, отправилась дальше.
* * *
Окружающая тишина умиротворяла. Роза убивала время, грея собой каменную лежанку. Иногда проваливалась в желанное забытье и радовалась, что никто не беспокоит, итак, до позднего вечера.
…Стемнело. Наступила пора ночного обхода. Утренняя надзирательница, обнаружив нетронутую пайку, наградила заключённую вниманием.
– Живёхонька-ль? – поинтересовалась она.
Не услышав ответа, направилась к скамье. Подойдя, приподняла резиновой дубинкой край одеяла. Свет от направленного в лицо фонаря вынудил веки дрогнуть. Смотрительница вздохнула. Роза осознала, приятно, когда о тебе волнуются. Одиночество отступило и мелькнула мысль: «Не снится ли всё?»
– Хвала Господу! Что ж голодом себя моришь?
Роза вслушивалась в пожилой голос…
– Еда тут и так к родимой подталкивает. Аль впрямь собралась туда? Зачем с пустой утробой… – смотрительница, не закончив фразы, закашлялась.
Надрывный кашель заставил узницу открыть глаза. Она поспешно огляделась, осознав, что не спит, спросила:
– Вам плохо? Надо кого позвать… Я сейчас.
Роза кинулась к двери.
– Не-е-т, – прохрипела надзирательница, испуганно махая рукой, – пить, пить дай.
Роза нашла на полу кружку, налила воды и протянула женщине. Та осторожно сделала несколько глотков. Кашель стих, оставив дыхание тяжёлым. Смотрительница, расправив плечи, била себя кулаком в грудь, точно намеревалась расправить лёгкие. Переведя дух сказала:
– Спасибо.
– Да что там, – махнула Роза рукой и, по обыкновению, улеглась.
Та промолчала. Роза осталась лежать.
– С этим миром можно распроститься… согласна. Чего в нём славного? – завела та разговор.
– Именно, – согласилась Роза.
– Ну-у… об энтом ранее чаять надо! До того, как сюды загремела, теперича что биться о стену. Его, Родимого, остаётся молить, – смотрительница перекрестилась.
Роза обрадовалась, вот… он момент удачи: с ней беседует сердечный человек, сейчас узнает всё о себе.
– Молись, милка, молись, – добавила смотрительница, – гляжу, молодка совсем. За что к нам гостевать определили, да ещё в самый гадючник сунули?
Розу словно оглушили обухом: выходит ошибалась, полагая, для тех, кто за пределами её каменного мешка, не секрет, почему она здесь. От внезапного открытия навернулись слёзы.
– Почто молчком корпишь? – пытала собеседница.
Розе ничего не оставалось, как ответить:
– Не знаю… я не помню себя.
Смотрительница удивлённо приподняла брови и вытянула в задумчивости собранные пучком губы. Роза, положив подушку под спину, прижала подбородок к коленям.
– И вы туда же, я-то… размечталась.
– Не помнишь, ну-ну…Бог с тобой.
– Что сделать, чтобы поверили?
– Я-то верю, но от моей верушки памяти не прибудет. Помолись… не гнушайся.
– Помолилась бы, да говорю, ничего не помню. Скорей не молилась никогда, если здесь.
– Энто верно! Только молитве память к чему? Ты, горемычная, сердцем, сердцем проси! Он, Родимый, всякого прощает, авось тебя услышит, – смотрительница коснулась пальцем области сердца и немного помолчав, добавила: – Так доходчивее нежели тексты заученные шпарить. Мы все под Ним ходим. В Его руках Благословенных выживаем. Мир – он чистый. Мы, грешники, запоганили Свет Божий, ещё, бесстыжие, милости просим. Грехи-то отмаливай. Ой, видно много… коль сподобилась в эдакую дыру угодить.
Роза готова была разрыдаться в любую секунду. Смотрительница это чувствовала и наложила крестное знамение на себя и на узницу.
– Не тужи, ты бабёнка добрая… хоть жизнь тебя и киданула. Случись приступ, будь он неладен, в другом горшке, так зараз извели бы нехристи. Не то, что водицы принесть. В тебе нет ненависти, как погляжу. За это Он будет милостив. Немало вашего брата… о-хо-хо повидала! Можа, до твоего светлого дня доживу. Коли, Он позволит… Ох, покондыляю… то, как моя смена одна мотаюсь. Сократили служивых: средств нет жалование платить, а те, что остались всё болеют и болеют. Будто я, перечница старая самая здоровая, и мне всё одно, где кони двинуть. Начальство нанытьё внимания не обращат: рискую, куда денешься… до пенсии месяц – другой остался, сдюжить треба. Ну, прощевай… а поесть надыть! – взгляд смотрительницы пробежал по столу.
– Хлебушка скопилось… не съешь ведь…
– Заберите, то крысам достанется.
Та сгребла кусочки в целлофановый мешочек, вытащенный из кармана. Закрывая дверь, продолжала рассуждать:
– Печалится бабёнка. А как же! Хорошему люду тюрьма хуже смертушки, энто быдле дом родной, – гремя ключами, подалась к другой камере.
Роза испытала опустошенность, словно ушедшая – захватила с собою все вопросы и надежды.
Так уж устроен мир, в нём всему свой срок. Человек должен испить отпущенные ему горести и радости, признавая в этом мудрость.
Вот и узница продолжала помогать унынию, доедать себя. Прошла не одна смена пожилой смотрительницы. Роза не пыталась заводить разговор, просиживая целыми днями, закутавшись в одеяло. Иногда ела, не ощущая вкуса, и бессмысленно сверлила взглядом точку в пространстве.
Память продолжала бродить по неведомым закоулкам сознания. Мышцы привыкли к твёрдой скамье. Жизнь будто замерла, только рост волос выдавал течение времени. Первые недели трогала щетину. Потом поняла, наличие немытой шевелюры является причиной к раздражению, цепляющей болезненную струнку души. Роза пыталась не думать, во что превращается. Ведь за безучастием притаилось спокойствие, помогающее мирно взирать на пустые стены.
…Однажды появилась ревностная «блюстительница чистоты», решившая проучить неопрятную узницу: отходила непокорную дубинкой, не услышав рыданий, плюнула на затею.
Когда мучительница покинула камеру, Роза задумалась, почему дважды не испытывала боли? Ущипнув себя, взвизгнула, смачивая слюной синяк, долго ругалась…