Забыв о болячках, восприняла отсутствие памяти омертвлением какой-то части мозга. Успокаиваясь, что и так жить можно, полагала, если суждено выйти, держать лишнего не будут. «Если нет, зачем память», – согласилась она с внезапным убеждением.
Для абсолютной отрешённости выстроила стратегию существования, на принципе невмешательства: она не интересуется окружением, оно – ею. И то, словно приняло условие игры. В камеру никто не заходил, еду просовывали в нижнее окно двери. Роза часто оставляла пайку нетронутой, благодаря чему хвостатое соседство жирело. Взирая на обнаглевших крыс, в глубине себя, радовалась их присутствию. Мохнатые существа скрадывали жуть одиночества. Она разговаривала с ними, принимая за благодарных слушателей. Наблюдая за зверьками, воспитала в себе кротость, считая, что живут они взаперти, и ничего…
Проходили дни, недели, сколько их протопало через жизнь – не тревожило. Только когда рука случайно касалась волос, улыбка сожаления коробила сурово стиснутые губы.
Глава 8
Забытый скрип двери прогнал дремоту. Роза поспешно поднялась. Поток воздуха холодком пробежался по икрам. Отблеск света резанул по глазам.
– Встать!!! – оглушил оклик.
Привыкать к свету не пришлось: плотная стена незнакомых лиц заполнила дверной проём. Догадка, что явилось начальство, подтвердилось, так как на пороге возник господин холёной внешности. Его глаза сузились, взгляд устремился вглубь камеры. «Этот – главный!» – сообразила узница.
– Ну-с … значит-с, Роза-с… – протянул он.
Розе показалось, что слова эхом отлетали от стен и ударялись о её голову.
– Роза-с…аромата-с полный процент-с, – цедил тот сквозь зубы.
Ей хотелось заткнуть пузатому гостю рот. Он словно считал её мысли и поднёс к носу нежно-белый платок. Господин рванул бы из камеры, да долг обязывал раз в год терпеть подобные мучения. Служащие жалели страдальца, видя, как тот потеет, подавляя брезгливость.
Пауза затягивалась…
Напряжение нарастало, подталкивая осуждённую проявить себя. Она следила за каждым движением представительного господина. Глаза выедала серая дымка волнения. Непреодолимая сила толкала к безумству. «Тихо, тихо», – уговаривала себя Роза, и чем больше – тем сильнее распирало нетерпение.
Смотрительница, знакомая коротышка, предчувствуя опасность, незаметно для остальных, пригрозила дубинкой. Это и послужило пусковой кнопкой. Со словами:
– Дяденька!!! Дяденька!!! – в мгновение ока Роза очутилась у ног начальства, изо всех сил вцепилась в брюки, называя почему-то мужчину дяденькой.
От неожиданности служащих пробил столбняк…
Первым пришёл в себя начальник тюрьмы Григорий Фёдорович. Но и он, топчась в неуверенности, то и дело поправлял кривые очки, ужасаясь собственному бездействию.
Заключённая продолжала терроризировать инспектора, требуя немедленно сообщить, кто она и почему здесь. Голос срывался на фальцет, прошивая током позвоночники служащих.
– Помогите! Помогите!! Люди вы или нет?! – звенело отчаяние, закладывая всем уши.
Самозабвенный вопль проникал в души, люди невольно впитывали боль и сильнее ощущали скованность. Только главному проверяющему было не до сострадания. В нём пульсировала неприязнь к человекообразному существу: как… оно смеет трогать его бесценные брюки!
Роза, уткнувшись в мужские колени, рыдала. Он не смел оттолкнуть: к состоянию брезгливости прибавилось опасение, что штаны вот-вот оголят зад. К своему стыду, уже чувствовал, те медленно сползают. Мысль о казусе сковывала, окружение закрывала оранжевая пелена гнева.
Проверяющего бесило, почему никто из охраны не спешит на помощь? «Дармоеды!» – кричал здравый смысл, а из пересохшего горла вырывалось лишь шипение. Лоб разгневанного инспектора заливал пот, стекая на помидорно-красные щёки. И не имелось возможности обтереться: приходилось двумя руками держать брюки, узница, продолжая рыдать, тормошила его с неистовой силой.
Наконец начальник Замка Цветов Григорий Фёдорович сообразил, что необходимо оттащить осуждённую. Он резко наклонился, потянувшись к Розе. Тут как нарочно, беднягу перекосило от резкой боли в пояснице. Не ожидая подобного вскрикнул, что заглушил крик арестантки: несчастного, на нервной почве, прострелил радикулит.
Новая напасть ввергла публику в следующий вираж растерянности. Зато Роза перестала мешать жалобы с требованиями, переключившись на проклятия, насылая их на всех сразу.
Инспектор понял, помощи не дождаться и попытался обрести свободу, энергично пошевелил бедрами. Послышался треск ткани, а заключённая, словно приклеилась. От отчаяния мужчина издал грудной звук, так как от злобы слова застряли в горле.
Хрипение инспектора, сходное с предсмертным, всколыхнуло лес человеческих рук. Они устремились к отчаявшейся женщине. Кто-то ухватил горемычную и отбросил в сторону. Роза забилась в угол, понимая, что находится уже за пределами интереса толпы.
* * *
Григорий Фёдорович изо всех сил подавлял боль, расползающуюся по всему телу. Его сознание раздвоилось: «Как опростоволосился, жуть постыдная!» – причитала одна половина мозга, другая – пытаясь загладить ситуацию, предлагала немедленно уничтожить паскудную бабёнку.
Но откуда было ему знать, что данный отрезок судьбы предрешён тем. Кто пишет сценарий для «театра» планеты Земля. И что именно в этот миг сплетается его роль трагика с судьбой ненавистной женщины.
От досады Григорий Фёдорович был готов содрать с узницы кожу и съесть на глазах у всех, лишь бы оплошность осталась незамеченной. Проделывая в воображении задуманное, выпалил следующее:
– Уважаемый, Виталий Семёнович! Она новенькая, не прижилась, но сегодня же, в Розарий воткну!
Виталий Семёнович заспешил к выходу, пыхтя горячим паром.
– Как глупо получилось, – сокрушался начальник тюрьмы, стараясь не отставать за взбешённым инспектором.
– Мы ей в Розарии умишко-то взрастим, она своё получит. Не сомневайтесь Виталий Семёнович! – выдавал бедняга обещания и хотел, выпрямить спину, но последовал очередной спазм мышц.
– Ой!… – вырвался предательский стон.
Виталий Семёнович словно ждал момента:
– Ты… у меня сейчас пополной огребёшь, Жора!!! – взревел он, нависнув медведем над невезучим начальником.
Григорий Фёдорович отпрянул от испепеляющего взгляда. Инспектор живо подтянул брюки. Однако, все заметили полоску шёлковых трусов в сине-зелёный горошек. Фёдорович прижался к Чугунной Бабе, передав по эстафете не дружелюбный взгляд. Та приготовилась писать заявление об увольнении.
– В Розарии соки выжму. Ох… высушу сучку! – грозился он, отойдя от боли. – Там… гадину, наукам жизни обучат! Ещё как отшлифуют! – вопил в запале, не подозревая, что выдаёт пророчество не только для заключённой но, и себе тоже.
Именно полученный Розой опыт в Розарии, забросит его в перипетии судьбы, которые не приснились бы в кошмарном сне.
Вздыхая каждый на свой лад, служащие придерживались следа рассерженного Виталия Семёновича. Григорий Фёдорович, плёлся, опираясь на мощную руку Чугунной Бабы.
«Хоть бы пронесло, иначе несдобровать», – печалилась она, сокрушаясь, что вовремя не отреагировала на выходку арестантки.
Тут её осенило:
– Григорий Фёдорович, а давайте прикинемся, мол, машина здохла и всякое такое… Шоферюгу беру на себя. Упоим обоих, чтобы по утряне мамку не помнили. А? – предложила она, чуть ли не видя себя уже в длинной очереди безработных.
Высказанная мысль приспела кстати, хотя нос начальника недовольно сморщился, глаза выдавали обратное. Смотрительница ухватила настрой и добавила:
– Всё сама обтяпаю!
– Жесть!… Облажалась и меня подставила, да уж… расстарайся, – проворчал тот.
Она вздохнула и ускорила шаг.
– Куда по-пё-рла? – коснулось женского слуха болезненное кряхтение.
Но смотрительница уже намётывала план предстоящей попойки.
«Охамела стерва. Ну, гады, все попляшут, пусть только боров отчалит… всем раздам на магарыч», – негодовали начальствующие мысли.
Между тем толпа, во главе с инспектором, скрылась за поворотом…
– К медичке отволоки, пусть чем-нибудь наширяет, нету мочи терпеть. Сама – как условились, – отдал Фёдорович распоряжение и погрузился в омут предстоящих страданий: медицинский кабинет превратился в комнату пыток, мир исчез в непреодолимом страдании.
Глава 9
Для арестантки событие, как мизансцена пронеслась на одном дыхании. Она поднялась с пола, отряхнулась и отправилась досыпать. На пути попалась крыса, стегнув жирным хвостом, метнулась под стол. Роза, почесав ногу, пробубнила:
– Размотались… предатели… где раньше были? Нет, чтобы выдрать господам глазищи. Заныкались трусы проклятые…
Ворчала она не со зла, скорее для заполнения давящей пустоты. Тут… на что-то наступила, нагнулась, подняла небольшой серый кусочек.
– Так это от штанов, – догадалась она и представила лицо господина при виде крупной дыры.
Роза, зажав в кулаке мягкий клочок ткани, раскатисто рассмеялась. Камера словно ожила: мрачные стены посветлели, излучая тепло. Неожиданное веселье образовало голубое пространство, изгнав гнёт из углов. Смех, проникая в камни, словно согрел и просушил их. Пространство наполнилось благоуханием и уютом. Да и узница пропиталась чудной невесомостью: хотелось вальсировать, парить в вихре пьянящих ощущений.
Вскоре вновь вернулось разочарование. Смех как бы устал, покинул камеру. «Почему хорошее заканчивается, скука всегда рядом. Ненасытная сволочь? Как всё достало!» Роза швырнула находку на стол. Пытаясь хоть немного облегчить бремя, затянула мотив. Он вспомнился накануне, расшевелив ленивую память. Не задумываясь, узница орала несвязные фразы, чтобы избавиться от размышлений. Те, не на шутку, взялись подкидывать вопросы: «Если Розарий, то там – Розы. Здесь что, всех звать Розами?» – рассудила она, и, не выдержав, закричала:
– Проклятье! Проклятье!!!
Бросившись к двери, заколотила по бездушному металлу голой пяткой. Нахлынуло подзабытое неистовство: схватив со стола миску, укусила за край. Вид двух дыр и ломота в скулах охладили пыл. Боль от зубов переместилась в затылок. Роза намочила волосы под краном. Вода заспешила за шиворот, студя шею. Стряхнув капли, напустилась с бранью на холод.
От безысходности камера с содержимым скарбом воспринялась за агрессивно-удушливую субстанцию, дышащую громче, чем сама арестантка. Казалось, что ожившая безнадежность намеревается лишить последнего рассудка. В глазах потемнело. Ногами овладела дрожь. Подкатила тошнота и вырвало.
Стремясь избавиться от дурного настроения, Роза замахала руками, полагая таким образом изгнать прозрачного и коварного врага. Хотя его победа не страшила, ведь единственной мечтой оставалось желание не быть вообще, то есть, избавиться от постылой жизни. Но уверенность в наступлении немедленной смерти отсутствовала, вселяя опасение, ухудшить без того плачевное положение.
Роза понимала, по сути, сопротивляется беспокойству о будущем, полагая, затянувшийся кошмар когда-нибудь кончится. Ведь не зря пугают каким-то Розарием.
Усевшись на кровать, прислонилась к стене, обняв колени, уткнулась в них лбом. Теряясь в догадках, думала: «Неужели нет живого существа, желающего выручить из беды. Ведь я в беде?… В беде… Что же такого натворила? Может, мир вообще состоит из подобной жути? Откуда знать, если имени не помню?» Она в который раз пробовала представить, что находится за стенами камеры.
Как наяву, пугающими тенями, поплыли человеческие образы, хмурые, равнодушные. Внезапно возник мужчина, смеющийся в ворот пиджака. Захотелось заглянуть ему в лицо. Роза всматривалась до рези в глазах. Миражи фигур наплывали… исчезали… Устав от напряжения, плюнула на затею. Стараясь прогнать наваждения, обтёрла лицо рукавом.
– У! Шакалы, лазают, а тут подыхай, – погрозила она кулаком иллюзорным посетителям. И сообразила, что видение явило незнакомцев.
«Точно! Тут их не видела, значит, мозги… морокуют, родные! Глядишь, вспомню всё». Роза представила промелькнувшие образы, но вновь возник провал. «Ух, как всегда», – шумно выдохнула она. Взгляд коснулся брошенного на стол лоскутка.
Досада буравчиком впилась в сердце и выдала идею: «Если я впрямь бешеная? Вон вцепилась в мужика, чуть насмерть не затрясла. Если память отняли, проводя опыты? Вокруг бутафория… блеф? Меня Розой обозвали. Кстати! Камеры у них грядки с горшками. Не случайно».
Роза спрыгнула и принялась маршировать. Опасения разрастались чередой и одно уродливее другого.
Она продолжала бы пугать себя дальше, но размышления резко развернулись: «Опять страсти-мордасти. Спать буду», – успокоила себя и ощутила в желудке слабое подсасывание. «Этого не хватало!» Мысль, сосредоточенная на чувстве голода, обернулась сюрпризом: – «Вот те раз, пробуждается то, отчего пытаюсь освободиться. Проклятая жизнь отступать не желает. Подпитки требует, зараза! Но уж дудки… в мои планы такое не входит».
Она набрала в рот воды. Прислушалась, как прохлада расползалась по дёснам. Когда та согревалась… глотала. Забава немного отвлекла. В дверном замке раздался щелчок. «Обед? Что-то рано», – поморщилась Роза, представляя вид еды. «Пожалуй, надо уяснить раз и навсегда, надо есть, или…» Настырное урчание утробы распорядилось в пользу обеда.
Тишину в коридоре нарушил негромкий разговор. Прислушалась…
За дверью медлили… «Почему обед? Может, захотели разобраться за штаны», – от возникшего подозрения бросило в жар. Нахлынула жалость к никчёмной жизни. «Приехали… вначале навалился голод, теперь подыхать жаль. Никудышное дело человек, в любом дерьме за живот цепляется».
Дверь открылась. То, что предстало на пороге, повергло в изумление. На такое арестантка не рассчитывала, да и что могла изменить. Приходилось разглядывать контрастную белизну одеяния гостьи на фоне грязно-серой стены.
Роза размышляла, что больше выводит из равновесия – естественное любопытство или тревога с раскаянием за утреннюю нелепость. Понимая, как смешно выглядит с обвисшими плечами, вытянутой шеей и открытым от удивления ртом, всё же не отрывала взгляда от субтильной дамочки. «Допрыгалась. Расплата пожаловала. Чёрт! Неужели, я «того»? По-другому – всё сейчас и разъяснится. А блондиночка красавица», – от надсады Роза сглотнула слюну.
Молодая женщина кардинально отличалась от других посетителей. Она источала цветочный запах духов, светясь белизной накрахмаленного халатика. Перекинутый через шею фонендоскоп подчёркивал статус. Маленький молоточек, поблескивающий в руке, служил последним штрихом к портрету незнакомки.
Привыкнув к облику гостьи, Роза откинула изначальную мысль, что видит ангела. Подавив желание заглянуть, нет ли у той крыльев, почувствовала облегчение, появилась надежда: нежданный визит развеет секрет. Хотя, пришлось признать, перед ней живая плоть, возможно, не с ангельскими намерениями.