Эти слова были встречены с восторгом, и Элевтера, окрылённая поддержкой слушателей, стала обличать эллинов ещё более рьяно и нетерпимо.
— Наш гость в своей речи восхваляет горожан за их сдержанность, учтивость и хорошие манеры. Это не что иное, как попытка исподволь назвать нас дикарями. Но разве мы таковы, сёстры? Мы, женщины, не подчинённые мужчинам, со всех сторон окружены теми, кто хотел бы ввергнуть нас в это жалкое состояние. Вы дивитесь нашей жестокости? Но тогда как другие народы борются за сохранение их родной земли, нам приходится отстаивать наши тела и души, которые мужчины при первой же возможности поработили бы так же, как они сделали это во всех прочих краях. Я слышала, о, афиняне, что некогда ваши собственные жёны и матери были равны мужчинам. Да, до того как у вас установились «благородные городские обычаи», женский голос был равен мужскому. Однако вы — это сделал ваш царь Кекроп — принудили женщин к покорности и молчанию. Тал Кирте никогда не потерпят ничего подобного, и всякий надеющийся сделать наших сестёр своей собственностью получит самый жестокий и суровый отпор! Мы держимся особняком от прочих народов и полагаемся не на друзей и союзы, а на собственную решимость и силу духа. Защищаем ли мы себя, как дикие звери? Да, но кто не защищался бы на нашем месте! Отвергаем ли мы нажим? Да, но так повели бы себя и вы! Враги окружают нас со всех сторон, и даже из-за моря к нам являются воры вроде вас, желающие украсть нашу свободу!
Она взглянула на Тесея в упор.
— Запомни, пират, покушающийся на нашу вольность: если у других племён готовность умереть за свой народ является добродетелью, которую прививают и внушают, у нас дело обстоит не так. Для воительниц свободного народа верность и самоотверженность естественны так же, как для стаи волков, и лишить нас этого можно, лишь забрав наши жизни. И я, как и любая из дев, с радостью отдам свою жизнь во имя сохранения нашей вольности. И если свободному народу суждено пасть, то мы погибнем все. Земля пропитается нашей и вашей кровью, но никогда мы не уступим чужакам святой вольности, которую чтим так, что называем себя её именем, тал Кирте!
Тысячи слушательниц выразили оратору восхищение оглушительными криками, но нашлись и недовольные: по их мнению, обвинения, адресованные Тесею, ни на чём не основаны, не говоря уж о том, что они отнюдь не соответствовали духу гостеприимства.
Сама Элевтера, поняв, что несколько перебрала с гневными выпадами, закончила выступление и сошла с помоста.
Антиопа по праву одной из цариц предложила Тесею, коль скоро он пожелает, продолжить свою речь и привести ответные доводы, на которые Элевтера сможет впоследствии возразить. Такой подход одобрили все.
— Я благодарю выступавшую сейчас деву, — промолвил Тесей, учтиво поклонившись своей противнице, — за её прочувствованный панегирик степной жизни. Многое не вызывает возражений, однако она затронула тему смерти, каковую хотел бы развить и я. Немало вещей разделяет обитающие на земле народы, объединяет же нас одно: все мы смертны. Рано или поздно эта мельница перемалывает в муку каждого. Сознание своей смертности возвышает человека над бессловесной тварью: лишь мы одни знаем, что обречены умереть. По природе своей человек дик и является, в сущности, таким же свирепым хищником, как лев или волк. Однако осознание конечности своего существования не только отличает нас от этих животных, но и накладывает на нас определённые обязательства. Да, божество создало нас охотниками, и мы остаёмся такими, какими сотворены. Но, отделив людей от прочих своих творений, боги тем самым дали им иное, великое предназначение. Мы должны подняться, возвыситься от низости к благородству, от невежества к просвещению, от варварства к цивилизации, от звериного начала в себе — к истинно человеческому! В минувшие эпохи люди не ведали никакого закона. Человек истреблял себе подобных, убивал даже собственных родичей, а жестокостью и кровожадностью превосходил самых свирепых хищников. Впрочем, не буду более занимать ваше время, расписывая проявления дикости. Подумайте о другом, друзья мои. Есть неколебимый закон, перед коим склоняются даже бессмертные боги: высшее превосходит низшее, и новое сменяет старое. Подобно тому, как титанов и сынов Геи сменили Зевс и олимпийцы, так и роду человеческому, и мужчинам и женщинам, подобает заменить животные инстинкты разумом, жестокость — гуманностью, а вожделение — любовью.
Свою речь Тесей закончил восхвалением милосердия Ипполиты, Антиопы, даже Элевтеры и всего свободного народа. По его словам, даровав ему и его людям убежище, девы-воительницы поступили в соответствии с заветами Зевса Странноприимца, а стало быть, проявили не низменное, животное начало, побуждающее к беспощадной жестокости, но высокую гуманность, свойственную существам цивилизованным и одухотворённым.
С этими словами царь Афин сошёл с помоста, и раззадоренные полемикой слушатели стали вновь вызывать Элевтеру, желая услышать, сможет ли она опровергнуть доводы столь умелого оратора.
Элевтера, однако, заметила, как смотрела Антиопа на Тесея на протяжении всего этого спора, и поняла, что её подруга тронута красноречием чужестранца и склонилась на его сторону. По этой и некоторым другим причинам она отказалась говорить и, заявив, что является воительницей, а не оратором, предложила, чтобы от имени свободного народа выступила царица Антиопа. Втайне Элевтера надеялась, что, сделав афинянина и Антиопу противниками в публичном споре, она сможет задушить зарождавшееся между ними чувство. Она полагала, что пред лицом всего племени царица не дерзнёт принять сторону чужестранца, а выступив с возражением, настроит его против себя.
Я стояла слева от Антиопы и прекрасно видела её лицо. Хотя Антиопа отлично поняла, какие соображения скрываются за просьбой Элевтеры, деваться ей было некуда: шумное одобрение народа не позволяло царице отмолчаться. Потому она выступила вперёд и заговорила:
— Сёстры и матери, дочери, союзники и друзья, я взошла на этот помост не для того, чтобы опровергнуть доводы нашего афинского гостя собственными, но сделала это по призыву и требованию соплеменниц. Поэтому я буду высказывать не свои соображения, как поступал этот эллин, — тут она учтиво поклонилась в сторону Тесея, — но поделюсь с вами тем, что идёт от сути моего естества, что истекает из глубины моего сердца. Сердце же подсказывает мне, что человечество не способно подняться к богу путём совершенствования нравов, накопления знаний и усугубления умений: этот путь не приближает к богу, но отдаляет от него. Наш гость называет божьи творения зверями; я же скажу, что нам стоило бы гордиться этим именем. Давайте сделаем их нашими наставниками — будем учиться у земли и её стихий, у её четвероногих чад и крылатых властителей воздуха. Они явились от лика создателя и говорят на его языке, не нуждаясь ни в толмачах, ни в наставниках. Из всех тварей земных лишь люди отдалились от бога, причём отдалили их те самые искусства, которые наш гость считает возвышающими и облагораживающими. И чем больше овладевают ими люди, чем больше предаются они суетному мудрствованию, тем дальше уходят они от начала начал. Эллин, взирая на небо и степь, видит то, что сотворил бог. Я вижу самого бога. Нужны ли нам иные школы, нежели школа ветра и неба, зимы и лета, рождения и смерти? Творец мира есть единственный наш учитель, и в его книге уже написано всё, что нам нужно знать. Наш друг объявляет город высшим достижением человеческого разума, с помощью коего человек способен подняться из дикости к некоему высшему состоянию. В ответ я призываю его взглянуть на эту скалу. Или на это море. Сотворено ли одно или другое человеком? Нет, с тех пор как восходит солнце и проливаются дожди, человеку не удалось создать ровным счётом ничего. Ни неба, ни земли, ни зерна, ни лошади, ни даже камня. Скажу больше, даже богохульственные мысли посещают человека лишь по божьему же попущению, и человек не делает ни единого вздоха иначе, кроме как по милости небес. А бог зажигает и гасит луны и звёзды, и свечу нашей жизни задувает единым дуновением!
Пока она говорила, Тесей не сводил с неё глаз, и, хотя лик его оставался непроницаемым, было ясно: он чувствовал, что слова, которыми Антиопа опровергала его доводы, действительно зарождались в недрах её сердца, а потому, хотя они и должны были падать на него как удары хлыста, они воспринимались им как поцелуи. Как видно, Тесей не просто был сражён стрелой Эроса. В лице носительницы совершенно чуждых ему представлений он встретил нечто такое, о существовании чего в людях вообще не подозревал. Узрев пред собою дух, не только равный его собственному, но даже превосходящий его, афинянин готов был склониться — склониться не столько перед женщиной, как бы ни восхищали его её красота и иные достоинства, сколько пред величием того духа, глашатаем и устами которого ей выпало стать.
Сама же Антиопа, поняв это, отдалась на волю стихии, воодушевлявшей и направлявшей её речь, так что слова её ударяли по слушателю, как гребень чесальщика по нитям, тогда как он сносил и терпел их, приемля в своём молчании. Это позволяло ей восходить в своём стихийном красноречии на всё новые и новые вершины, даруя возлюбленному новую и новую радость.
— Говоря о наших равнинах, гость назвал их «пустынями», — продолжила Антиопа, — но пусть он оглядится по сторонам и присмотрится к этой «пустыне» внимательнее. Её семена и травы питают нас, ветры её вдохновляют и воодушевляют нас, почва баюкает нас, даруя нам отдых. Неужто мы должны «возделывать» её? Я никогда не позволю моему народу заняться земледелием, ибо земледельцу не дано мечтать, а без мечты не имеет смысла жить. Возделывание земли не облагораживает человека, но принижает его, ибо утверждает в его уме святотатственную мысль о том, будто бы земля принадлежит ему. Нет же, нам ничто не принадлежит! Даже мы сами, ибо наша жизнь с самого нашего рождения принадлежит богу! Назвать что бы то ни было своим — безумие! Такие мысли порождают алчность, стяжательство и скаредность. Это отделяет брата от брата, побуждая искать всему сущему счёт и меру. И это называют «улучшением» и «усовершенствованием»? Неужели наш гость полагает, что народы тал Кирте не смогли построить города по недостатку сообразительности или трудолюбия? Нам просто не нужны эти загоны! Теснота и скученность внутри их искажают душу, для очищения которой необходимы тишина и уединение. Зачем возводить каменные капища для божества, если величайший храм, сотворённый им самим, окружает нас денно и нощно? Не вам, горожанам, учить нас почитанию божества, ибо мы следуем его тропою с рождения, не позволяя себе даже шага в сторону, дабы не сбиться с истинного пути.
Жизнь в городе делает людей не лучше, а хуже, чем они были прежде. И уж не обессудь, друг мой, но я позволю себе высказаться по поводу ваших женщин. Может ли хоть одна из них сравниться с вольными дочерьми степей? Ваши жёны — это размалёванные шлюхи, дёшево продавшие свои души всего лишь за место у очага. Ваши женщины и подруги — лишь жалкие подобия того, что замыслил творец, и вам это ведомо, иначе вы не бросали бы их и не устремлялись бы к нам, на край земли, как безумные молодые олени в период гона. Ну а боги, Тесей, те боги, которым вы сооружаете храмы и приносите жертвы, — они ведь не более чем подобие вас самих, причём смехотворное подобие! Перед тобой — небеса, так воззрись на них и отбрось уродливые химеры, порождённые твоим «разумом». Я презираю разум, если он отсекает меня от моей души и от бога. Но главное доказательство справедливости моих доводов — не в словах, а в тебе самом. В тебе, Тесей, ибо, будь ты искренне уверен в том, что проповедуешь, ты находился бы сейчас дома и тащился, согнувшись в три погибели, за бычьей упряжкой, тянущей плуг. Но ты здесь, с нами!
На сей раз слушатели взревели так, что, казалось, содрогнулась сама земля, а грохот копий о щиты и топот сапог уподобился грому. Даже кони, словно вняв голосу души царицы, заржали и забили копытами.
Воздев руки, Антиопа утихомирила толпу и продолжила:
— Но даже если ты не согласишься со мной и скажешь, будто я не права, ибо тебя непрестанно манит к себе оставшийся позади город, нас рассудят твои же сподвижники и соратники. Коль скоро тебе кажется, будто в нашей «пустыне» им горько и одиноко, прикажи подняться на корабли и приготовиться к отплытию. Отдай этот приказ прямо сейчас, на глазах свидетелей нашего спора! Ты не сделаешь этого, о Тесей, ибо знаешь: твои люди взбунтуются. Они счастливы здесь так же, как счастлив и ты сам.
Присутствующие, сначала амазонки и степняки, а потом, после моего перевода, и афиняне, покатились со смеху. Тесей, повернувшись к своим людям, с улыбкой промолвил, что уж во всяком случае в одном из умений, считающихся неотъемлемой частью цивилизованности, — в ораторском искусстве — девы-воительницы превзошли афинян.
Антиопа, однако, поняла смысл сказанного сразу, как только его слова прозвучали по-эллински, ещё до моего перевода.
— Друг мой, — проговорила она, — тебя победило не моё красноречие, но твоё собственное оружие, твой разум. Разве ты не поклоняешься ему, как божеству? Так признай же, что мы, не обученные, не искушённые и не отягощённые мудрствованиями, наделены проницательностью, позволяющей нам постигать суть вещей непосредственно, с помощью озарения. А это весьма может пригодиться и людям цивилизованным!
Царь с поклоном признал её правоту, вновь вызвав одобрительные крики. Люди восхваляли торжество Антиопы, но восхищались они и благородным достоинством, с которым чужеземец признал своё поражение.
И тут через ворота между валами вихрем промчалась всадница. То была моя подруга по триаде, Аэлла, Маленький Вихрь, девочка двенадцати лет, которую в тот сезон отрядили в северную степь — перегонять племенные табуны на летнее пастбище. Вздымая пыль, Аэлла вылетела на площадь и осадила взмыленную лошадь перед ораторским помостом. Пока запыхавшаяся девушка пыталась отдышаться, чтобы заговорить, народ гадал, что за дурную весть она принесла.
— Две ночи назад, — вымолвила наконец она, — Боргес и его скифы Железных гор появились у брода на Гибристе, где я и другие малолетки присматривали за трёхтысячным табуном. Боргес приблизился к лагерю, не проявляя враждебности, и его приняли с обычным для степи радушием. Ничто не указывало на дурные намерения. Скифы даже распрягли быков из кибиток своих женщин и стали устраиваться на ночлег. А потом, по сигналу, они бросились на нас с оружием. Их было более тысячи, а сестёр меньше двухсот, да и те были рассредоточены по равнине. Многих из них постигла смерть. Ну а табун, три тысячи голов лучших лошадей, скифы погнали на восток, к Железным горам.
Едва смолкли возмущённые возгласы, как Тесей выступил вперёд и, обращаясь к Антиопе, Элевтере и другим предводительницам, сказал:
— Это моя вина, и я прошу позволения искупить её. Мои руки привычны к мечу, да и все, кто прибыл сюда со мной, — умелые бойцы, готовые доказать вам своё мужество. Дайте нам проводника и коней. Сегодня же ночью мы выступим в погоню за скифами и либо вернёмся сюда, возвратив в целости и сохранности то, что вам принадлежит, либо не вернёмся вовсе.
Глава 15
ОТРАЖЕНИЯ В ЗЕРКАЛЕ БОГА
Отряд поборников справедливости собрался и отправился в путь за время, которое потребно для преодоления галопом пути в десять фарлонгов. Разумеется, свободный народ не мог возложить мщение на эллинов Тесея, афинянам было позволено лишь сопровождать основной отряд в качестве вспомогательной силы. Тал Кирте предоставили им лошадей. Я сама подобрала трёх скакунов Дамону, которого взяла под свою опеку, или, как выражаются у нас, «ист аарн» — «встала у плеча». Поступить так означает взять на себя ответственность и за его безопасность, и за его поведение: в бою мне предстояло оберегать его жизнь, в обыденности же следить за тем, чтобы он вёл себя как положено.
Перво-наперво мне следовало научить его толком ездить верхом, что оказалось нелёгким делом. Хотя он и заявил, что у себя дома не раз выигрывал скачки, и хотя коня я ему подобрала самого смирного и умного — мерина по кличке Сучок, Дамон оказался неспособен вести конный бой, держать строй в атаке или выполнять развороты, не сбавляя аллюра. Он даже толком не умел скакать рысью по прямой, через сухую, ровную степь.