На обратном пути Алехин забыл снять машину с ручника, на половине пути вниз тормоза раскалились и отключились. Сергею удалось остановить джип при помощи манипуляций с передачами, но на горной площадке пришлось ждать около часа, пока тормоза остынут и снова заработают. В ожидании они гуляли вчетвером неподалеку среди душистых кедров, у которых смола пахла ладаном. Девочки бегали вокруг деревьев друг за другом, визжали и собирали шишки. Они с женой сплели пальцы рук и не разжимали их. На этой высоте жары уже не было. Прямо перед ними внизу сверкало изумрудами море, а воздух был так наполнен густым свежим ароматом кедровой смолы и хвои, что, казалось, они купаются в нем, как в морском прибое.
– Я люблю тебя, родной, – тихо прошептала Лена. – Люблю больше всего на свете. Я… просто не смогу без тебя жить.
– И я, – ответил Сергей.
– Не волнуйся, – прошептала она. – Все будет хорошо. Мне сегодня приснился хороший сон.
Лена не смогла рассказать Сергею о том, что там было в этом сне, потому что он «закрыл ей рот горячим поцелуем». Девчонки щебетали и смеялись где-то неподалеку, а они никак не могли оторваться друг от друга. Это был действительно горячий и самый длинный поцелуй в их жизни. Длиннее уже не будет.
Тормоза остыли. Они спустились вниз. У дома в «Мерседесе» их ждал не на шутку встревоженный Слава. Лена с девочками поднялись в квартиру, а Сергей сел в машину к Славе. От кондиционера в салоне стоял антарктический дубак, но через пару минут Сергею стал душно и жарко. Едва поздоровавшись, Слава сказал, что люди Книжника прилетели в Ларнаку.
– Восемь человек, – сообщил он. – Из аэропорта в гостиницу ехали на четырех тачках. В «Юропкаре» в аэропорту взяли.
– Ты уверен, что это люди Книжника?
– Уверен. У меня в аэропорту свои дежурят. Встречают рейсы из России-матушки раз в день, на случай нечаянных гостей. Витя, мой человек с опытом и двумя ходками, опознал двух из них как бойцов Книжника.
Алехину стало совсем жарко.
– Что ты предлагаешь? – спросил он, хотя заранее знал ответ.
– Вот документы с визами, – Рабинович протянул ему пакет. И скороговоркой, хоть и подробно, объяснил, что для Лены с девочками один комплект – на Анастасию Ярмольник, с английской визой и видом на жительство. Для самого Алехина два паспорта – американский и российский с грин-картой, американские права для обоих комплектов и карточки с номерами соцстрахования.
– Может, не надо было американский? – спросил Алехин, словно можно было еще поторговаться, поехать назад в «магазин» и поменять на другой. – Стрёмно как-то. Я там не был ни разу. И говорю с акцентом. Со школы не практиковался.
– Поверь мне на слово, Сережа, – у Рабиновича прямо на глазах покраснело лицо и появилась одышка, – в Америке половина населения по-английски говорит с таким акцентом, что ты закачаешься. Там для жизни главное, чтобы деньги были и корочка с твоей мордой лица на ней. В смысле, водительские права – главный документ внутри страны. А кто ты там и что ты, на это всем насрать с высокой статуи Свободы. Вот, к примеру, это карточка страхования только для проформы. Там просто имя и номер, даже фото нет. Ее с собой таскать не надо, номер нужно знать наизусть. Как и паспорт. Тот вообще только для поездок за границу нужен. Не как у нас, то есть у вас. То есть у них уже теперь…
Слава нервно засмеялся. Сергей увидел, как у него дрожат руки и губы.
– И чем хорош американский паспорт: у американцев при въезде и выезде в Штаты на границе пальчики не катают и штамп о пересечении не ставят, – продолжал Слава уже почти скороговоркой и с заметной одышкой. – На доверии работают. Так что ты теперь Григорий Хорунжий. Извини за хохлацкий привкус, но для американцев она, фамилия, – ни русская, ни украинская, а типичная американская, то есть никакая. И акцент в тему. А там подучишь.
– Понял. А второй, значит, российский.
– Это на случай, если пробьют где-то на чем-то и за попу возьмут. Тогда для эвакуации ты – российский бизнесмен Юрий Жданов. Счета в «Бэнк оф Америка» на Хорунжего и на Жданова открыты. На одном тридцать шесть штук, на другом – четырнадцать. В конверте в протоколе все номера и цифры. Пятьдесят штук. Из того, что ты мне дал. На месте сам пополнишь по усмотрению. Переводом или еще как-нибудь.
– Пятьдесят штук долларов? – механически переспросил Алехин, пока переваривал навалившуюся информацию.
– Нет, тугриков монгольских, – попытался сострить Рабинович. – Карточки кредитные на месте оформишь. С этим проблем нет, там даже у собак и кошек кредитки есть. И еще – о паспортах. Корочки живые, выписанные два и три года назад, как бы. С парой-тройкой виз со штемпелями и штампами пограничными. Ну, история поездок. Понимаешь?
– Понимаешь, когда вынимаешь, – теперь уже пришла очередь Алехина острить. По-ментовски.
– Да, вот, не потеряй, – Слава протянул ему сложенный вчетверо листок бумаги. – Здесь контакты полезные, если что. Алик Золотаревский в Бруклине. Все объяснит. Все порешает. Главное, чтобы сказал, что от меня. И привет ему. Тут же второй телефон. Кирилл Бродский. Это в Лондоне. То же самое. Этого я уже предупредил.
– Спасибо, – Сергей засунул бумажку в кошелек.
– Теперь с билетами, – не улыбнувшись, продолжил Слава. – Это важно. Вникай, Сережа. Извини, если тебе туда не надо. По телефону не в тему было. В общем, учитывая логистику момента, взял до Франкфурта. Там большой аэропорт. Самый большой в мире. Есть, где затеряться. А оттуда сами решите, куда и когда лететь. Вылет из Ларнаки в шесть утра. Собирайтесь сейчас. Ночь проведете у меня. Так надежнее. Охрана и все такое. Сейчас подъедет Андрей, мой второй водитель. Он вас отсюда завтра по холодку и заберет. А вот и он.
– Сколько я должен за билеты?
Слава нервно засмеялся.
К подъезду тихо подрулил «Шевроле Тахо» с полностью затемненными окнами.
Ночью Сергей с Леной не спали. Лежали молча. Никто не сказал ни слова. Девочек еле разбудили в три утра. Полусонными уложили на заднее сиденье. Туда же села и Лена, пока Сергей прощался со Славой. Лицо Рабиновича за ночь вытянулось и осунулось. Сразу стало видно седую щетину на ввалившихся щеках.
– Если вдруг отмена рейса или что, сюда не возвращайтесь, – сказал на прощание Слава. – Андрей отвезет вас в Аянапу. Это рядом с Ларнакой. На том конце. А там по обстановке решим.
– Как они на меня вышли? – Алехин задал главный вопрос, который, как сверлом, буровил мозг.
– Вышли. На тебя или… на нас обоих. Времени разбираться нет. В любом случае, если ко мне придут, я боли не переношу, Сережа. Скажу, что летите во Франкфурт под своими именами, как есть. Они могут в аэропорту проверить. Вот тебе телефон. Выбрось его во Франкфурте после моего звонка. Если не позвоню, не пошлю сообщения – выбрасывай не только телефон, но и все ваши старые документы. Дальше Алехины не летят. Все понял или повторить?
– Все понял, Слава. Спасибо, друг.
– Да не за что, сынок. Зол зайн мит мазл, майне киндер31.
Ехали по старой дороге, дублеру хайвэя, вдоль моря. И красиво и… от греха подальше. Если бандиты поедут в Пафос, то, скорее всего, по хайвэю. Уже после Лимасолла над крутым обрывом на вираже им навстречу, выскочив на бешеной скорости на половину встречной полосы, пронеслась колонна из двух черных «Мерседесов» и одного черного «БМВ». Андрей только успел повернуть руль резко влево, зацепив боком скалу на обочине, и машины разъехались в миллиметре друг от друга. После этого Андрей резко дал вправо, и «Тахо» вылетел на противоположную обочину. Машину с визгливым скрежетом занесло, и гравий из-под колес полетел вниз, в море. Андрей все же сумел одной рукой вырулить с самого края обрыва над пляжем на дорогу. Другой он одновременно достал из бардачка «Макаров» и кинул его на колени Сергею. Тот моментально снял затвор с предохранителя, повернулся к Лене и приказал нагнуться и закрыть телом спящих детей.
– Они едут со скоростью под двести! – выдохнул Андрей, также наращивая скорость. – Это точно наши клиенты. Только бы не повернули обратно…
В зеркале заднего вида пыль с обочины стояла столбом.
– Останови! – приказал Алехин и рефлекторно отгородился левой рукой от вскинувшейся с заднего сиденья жены. – Тихо, Ленка! Я их задержу.
– Все нормально! – Андрей перестал вглядываться в зеркало. – Уехали.
Пыль позади «Тахо» понемногу улеглась. Дорога сзади вплоть до виража, который едва не стал роковым, была пуста. Так и не успевшая ничего сказать Лена тихо всхлипывала сзади, прижимая к себе спящих девочек.
Андрей позвонил Славе, рассказал о встрече.
– Авось пронесет, – ответил Слава. – Откуда им знать, куда ехать.
Не пронесло. Слава не вынес боли. Он умер после первого удара. От сердечного приступа.
На обратном пути Андрей вновь встретил стремительно несущуюся черную кавалькаду. Телефон Славы не отвечал. В доме Андрей застал его и двух охранников мертвыми. Повсюду были следы борьбы и валялись стреляные гильзы. Дом был перевернут вверх дном. В полицию Андрей не звонил. Не хотел быть свидетелем. И правильно. Лишние вопросы – лишние хлопоты. Доброго шефа уже не вернешь, а жизнь себе можешь испортить.
Полицию вызвали встревоженные выстрелами соседи. Трое полицейских, вооруженных пистолетами, без бронежилетов, приехали на синей «Шкоде Октавии» через полчаса. В доме они нашли только трупы.
Когда бандиты примчались в аэропорт, борт Ларнака – Франкфурт был уже в воздухе.
Во Франкфурте, не дождавшись звонка, Сергей выбросил телефон и SIM-карту в разные урны, порвал их с Леной настоящие паспорта на мелкие кусочки и спустил их в унитаз в туалете.
Из Франкфурта в Америку летел американский бизнесмен украинского происхождения Григорий Хорунжий, а в Англию – Анастасия Ярмольник с детьми.
В этой жизни встретиться им уже было не суждено.
Глава десятая
THE BITCH32
Вершки. Июль
Она не выходила из дому уже два дня. На улице было все так же жарко и душно. Внутри, если откинуть скрипучий люк подпола и держать его открытым, а окна закрытыми, жара была не такой мучительной. Из люка тянуло холодной сыростью. Главное – туда не упасть. А так можно жить, и ночью не задохнешься.
Весь предыдущий день шум в поле не затихал. Даже ночью гудели и ревели движки машин и бронетранспортеров. Ополченцы в конце концов привели Апокалипсис к общему знаменателю, разогнали всех гражданских, растащили сами все, что еще оставалось ценного на поле, куда два дня назад упали обломки «Боинга» и тела пассажиров рейса МA-71. Территория была оцеплена вооруженными людьми. На помощь ополченцам приехали какие-то казаки на «отжатых у “укропов”» тачках, военные, по словам Нинки, аж из Ростова на бронетехнике, иностранные наблюдатели в белых касках и на белых джипах, журналисты, фотографы и телевизионщики. Жизнь вокруг поля смерти била ключом. За окном время от времени раздавались одиночные выстрелы и слышались угрожающие крики. Стреляя в воздух, военные сдерживали особенно ретивых корреспондентов и мародеров из соседних деревень, которые приехали «помочь», а попали к «шапочному разбору».
На колхозном рынке в Торезе предприимчивые жители уже вовсю торговали награбленным, в основном косметикой: духами, тушью для ресниц, помадой, тенями. Также предлагались кулончики, цепочки, крестики, серьги и колечки, детские игрушки и предметы «импортной» одежды и обуви. Один казак, без оружия, в папахе, зеленом кителе, трениках и кроссовках, безуспешно пытался продать шесть не сильно разбитых и потрепанных чемоданов. Отдавал за бесценок. Никто даже не приценился. С турбизнесом в Торезе было традиционно плохо. Война мало что изменила в этом смысле. Денег у людей не было, и ехать было некуда и не на чем. Те, кто могли уехать, сделали это еще в мае, когда неместный паренек в тельняшке и папахе сорвал украинский флаг с козырька здания горадминистрации и объявил Торез «свободным городом, на хер».
Когда охрана на следующий день после трагедии вернулась к своим прямым задачам и обязанностям и оттеснила толпу мародеров с поля, на нем появились призраки в резиновых костюмах и марлевых масках. Они прибыли откуда-то издалека, то ли из России, то ли из Донецка, в составе колонны из трех грузовиков-рефрижераторов и нескольких машин охраны. Ночь напролет, до самого утра, они собирали тела, части тел, вплоть до оторванных пальцев и ушей, после чего забитые под завязку рефрижераторы отправились на железнодорожную станцию в Торез.
– Бабушка, ты что, к земле привыкаешь? – пошутила Нинка, чуть не свалившись утром в зияющий чернотой люк сбоку от широкой и высокой печи. Печь в доме Полины Трофимовны занимала полкомнаты, сквозь осыпавшуюся местами столетнюю штукатурку проступали кривые красно-серые кирпичи.
Нинка принесла нарезной батон и бутылку кефира и заодно похвасталась приобретениями – иностранной помадой и тушью. На крестнице была новая блузка цвета, как она сказала, «форель», но не «новая новая», а «просто новая», которую из-за разницы в размере невозможно было застегнуть на последние две пуговицы. От этого Нинка с ядовито-красными губами и антрацитово-черными ресницами показалась Полине Трофимовне еще большей «оторвой», чем обычно. Нинка же рассказала бабушке Поле о том, что творилось последние два дня в окружающем мире по ту сторону двери ее хаты. В том числе и про рефрижераторы с оторванными ушами и пальцами, уехавшими с поля на станцию в Торез.
Нинке в марте стукнуло двадцать девять. Не красавица, но в теле, крепко сбитая, курносая и улыбчивая, она уже два года как была второй раз замужем за Виталиком, безработным шахтером из Макеевки, на десять лет старше ее, который в апреле оставил ей на попечение трехлетнего сына-дауна от первого брака и уехал на заработки в Россию – «будуваты хаты для москалей». Его бывшая отбывала семилетний срок за торговлю наркотиками и возвращать себе свою кровинушку не спешила. В мае Виталик позвонил Нинке и сообщил, что не вернется домой, пока не кончится война, и что пускай за него «дурни воюют».
Нинка, которая работала за гроши сортировщицей на почте в Торезе, убивалась две недели, а потом закрутила с ополченцем из России, женатым безработным трактористом, который приехал, как он сказал, «подняться и сшибить деньжат», чтобы расплатиться по кредиту за ремонт «халупы» в богом забытом поселке недалеко то ли от Таганрога, то ли от Тагила. (Где именно находилась его халупа, Нинка не вникала – она не собиралась никуда переезжать из Тореза.)
Нинкин первый муж Петро погиб при взрыве метана в шахте пять лет назад. Их общая дочь, десятилетняя Таня, уехала к другой бабушке, Полининой сестре, в Харцизск, что рядом с Донецком, на две недели и должна была вернуться завтра. Война сосредоточилась вокруг Славянска, Краматорска, Иловайска и Донецкого аэропорта, находившегося далеко от сестриного дома. Почти во всем Донецке, в Харцизске и Шахтерске на пути в Торез было спокойно, жизнь не била ключом, но продолжалась, рейсовые автобусы ходили два раза в день, как при Януковиче.
Когда Полина Трофимовна, узнав о Нинкином романе, принялась отчитывать крестницу, для убедительности приводя кровавые примеры из Ветхого Завета, Нинка только повертела бедрами в юбочке, которая, по мнению бабушки, кончалась там, где начинались плотные икристые ноги и, лихо кружась и пританцовывая, ответила ей бесстыжей песенкой:
Вечерело, да. Солнце село, да.
Ночь темным темна-а-а-а-а-а.
Вышла девица прогуляться, да.
Все равно война-а-а-а-а-а.
Увидала, да, лейтенанта, да.
Говорит она:
«Заходите, мол, я свободная
И живу одна-а-а-а-а-а…»
Муж с войны домой вернулся, да.
Стукнул ей по лбу.
«Ты зачем, моя дуреха, да,
Отдалась ему?»
«Я сначала, да, не давала, да,