Представительство по определению есть механизм, отделяющий население от власти. Уже в процессе разработки республиканских конституций XVIII в. было ясно, что представительство не работает посредством действенного участия населения, даже тех белых субъектов мужского пола, которые обозначались словом «народ». Оно было задумано как «относительная» демократия, поскольку позволяло одновременно подключить людей к властным структурам и отделить от них. Сегодня парадокс представительства завершен. Его политический контекст как орудия демократии сузился. Системы представительства создавались на уровне национальных государств. Возникновение глобальной структуры власти подрывает их. Возникающие международные институты не представляют волю различных народов. Политические соглашения достигаются, а деловые контракты подписываются и гарантируются в рамках структур глобального правления помимо представительных органов национального уровня. Функция представительства уже не действует в глобальном пространстве.
В глобальном контексте фигура гражданина не принимает активного участия в политической жизни. Он в одиночку сражается в джунглях социальной жизни. Представляемый есть продукт мистификации. Задолжавшему отказано в контроле над его производительной социальной способностью. Интеллект, аффективная способность и способность к языковым изобретениям медиазависимого больше не принадлежат ему. Поднадзорный лишен возможности сближающего, справедливого и любящего социального обмена. Представляемые потеряли доступ к результативному политическому действию.
Таким образом, представительство скорее препятствует, чем способствует демократии. В последние годы все более острой становится проблема обновления проекта демократии и возврата к политической власти гражданина-рабочего. Один из путей лежит через восстания и бунты против лишенных потенциала фигур субъективности.
Теперь кратко скажу о ситуации в России. В 1990-е годы был создан народный архив, на основе которого Н.Н. Козлова написала книгу. В предисловии к книге Г. Павловский отмечал: «Советское попросту отделилось и освободилось от ностальгии по СССР. И вырисовывается сокровище советской цивилизации, которое предстоит оценить. Они здесь, ее чеканы и образцы уже не выскоблить из опыта будущего человечества… Советская проблема возобновляется как проект справедливого глобального руководства, основанного на знаниях. Советский Союз – общемировой клад социальных, государственных и экзистенциальных моделей… Всякая государственная система в России, какой бы та ни была, будет основана на советском фундаменте и работать будет с вечной библиотекой советских национальных и культурных образцов» [2, с. 3–5].
Что же это за образцы? Н.Н. Козлова описала ментальную карту типов советских людей.
Бессознательный нигилист после революции срывал иконы, потом поумнел – стал читать Библию. Верноподданный офицер после войны читал лекции на тему «Роль т. Сталина в организации ремонта бочек на фронте». Профсоюзный деятель с полностью атрофированной социальной памятью. Председатель колхоза – ярый сталинист. Осведомитель НКВД носил под мышкой «Диалектику природы» и «Капитал», чтобы производить впечатление на окружающих. Но текстов классиков марксизма так и не осилил. Под культурой понимал покупку костюма, мандолины и часов, чтобы «погулять с ними с форсом». Тупоголовый партийный и профсоюзный работник, который жил и мыслил в языке советских плакатов. Простая женщина, для которой письмо «наверх» и «Отче наш» выступали в одной функции – как взывание к Богу. Жертва режима (жена заключенного, затем художница) стала элементом советского истеблишмента, клепала портреты советского великого кормчего как «самый ходовой товар». Бывшие люди (сложившиеся до 1917 г. деятели искусства – М. Булгаков, М. Горький, К. Чуковский, Л. Сейфулина, Б. Пильняк, П. Корин, Д. Шостакович, А. Толстой и пр.) славили советскую власть за деньги, дачу, квартиру. Молодежь периода застоя превратила труд в абстрактную категорию, а досуг – в главное пространство общения. Дети советской номенклатуры – новые буржуа, писатели, художники [2, с. 104, 217, 328, 360–361, 420].
Таков базис современного российского общества. Обращаю внимание: советские «чеканы и образцы» состоят из малых и больших начальников, их бессловесных рабов и идеологической обслуги. Среди них нет фигуры гражданина как активного участника политической жизни. Главный вывод Н.Н. Козловой таков: эти люди готовы были все простить государству в любой момент: «И этот момент прощения, восстановления попранной было чести (отмена раскулачивания, возвращение отобранных избирательных прав, получение паспорта, проскальзывание на рабфак и тем более в вуз) для многих, вероятно, был переломным моментом в жизни, после которого они, благодарные, начинали этому государству служить – конечно, с разной степенью истовости» [2, с. 486].
Итак, новая ментальная карта типов советских людей воплощает старую гегелевскую идею о тождестве государства и типов людей. Эта идея воплощается в готовности наследников типов советских людей все простить государству.
Вдумаемся в этот вывод. Если человек незаслуженно нанес нам вред – мы используем необходимую оборону. И не только кровная месть, но и Уголовный кодекс на нашей стороне. Если же нас обидели государевы люди – мы обязаны им прощать, а не привлекать к ответственности. «Парадокс в том, – отмечает Н.Н. Козлова, – что советский модерн – это аппарат надзора и монополия государства на средства насилия. Социальные технологии повседневного сопротивления ведут к службе государству. В постсоветской России происходит постоянная регенерация таких стратегий» [2, с. 471–486].
С учетом этой констатации воспользуюсь социологическим исследованием «Левада-Центра». В нем описаны структура и свойства сложившихся в советское время групп «номенклатурных функционеров» и интеллигенции и их постсоветских наследников [1].
Главное отличие того, что считается российской элитой (людей, «назначенных» властью быть «элитой»), от того, что принято в модернизированных, правовых и открытых государственных системах западного типа, заключается в том, что в комплектовании и формировании элиты участвуют только государственные органы. Поэтому я предлагаю вместо категории «элита» пользоваться концептом «господствующее меньшинство», разработанным Р. Далем [3]. Советское и постсоветское господствующее меньшинство – это государственная бюрократия и ее фракции. Она образует итог разложения тоталитарного режима. Она не теряет связи с органами власти и управления, ведомствами, занимающимися репродукцией режима (система образования и т.п.), социальным контролем, так называемыми правоохранительными органами (суд, прокуратура, полиция, спецслужбы). Главные функции господствующего меньшинства – отраслевое директивное управление, кадровый контроль, легитимация режима, осуществляемая путем информационного ограничения, пропаганды, пиара, убеждения, но никак не целеполагание, обсуждение или критика политики. Отсюда – тенденция к закрытости и изоляции власти от общества.
В нынешней России вместо элиты существует «театр теней». Состав господствующего меньшинства расплывчат и смещен в сторону политтехнологов и чиновников. Сюда входят теневые игроки (администрация президента и ее «советники»), исполнители важных ролей («говорящие головы» власти), заместители авторитетов, публичная клоака (СМИ, эксперты, аналитики), тусовка, изображающая публику (поп-звезды, «интеллигенты – совесть народа», ученые – директора академических институтов или университетские ректоры, лауреаты госпремий, писатели), ассоциированные с властью предприниматели.
Персональный состав господствующего меньшинства включает госчиновников (руководители департаментов или управлений ведомств) высшего и среднего уровня; директорат, менеджмент госпредприятий или крупных акционированных концернов, контролируемых государством; крупных предпринимателей (из бывших ИТР, руководства среднего уровня) – собственников и управляющих акционерными обществами и корпорациями; чекистов, вошедших в бизнес в качестве обеспечения служб безопасности и информации, использующих свои ресурсы связей для инсайдерской информации в бизнесе; государственных чиновников высокого уровня, переходящих в частный бизнес и сохраняющих связи с госаппаратом; руководителей влиятельных СМИ, ведущих журналистов; лоббистов корпораций; звезд поп-культуры; политических аналитиков и политтехнологов, политических обозревателей; депутатов (предприниматели, отставные чиновники и руководители высокого ранга, силовики – армейские или гэбистские генералы, старая номенклатура среднего и высокого уровней); лидеров партий (вступающих в закулисные соглашения с кремлевской или региональной администрацией); функционеров общественных организаций, фондов, руководителей НКО; руководителей государственных научных академических или отраслевых институтов, играющих роль публичных или государственных экспертов, иногда профессуру вузов; ньюсмейкеров (модные фигуры: писатели, артисты, журналисты, телеведущие и пр.) из опасения выпасть из системы и «потерять всё», либо из чистосердечной сервильности.
Все это сборище людей коллеги из «Левада-Центра» предлагают назвать «полусветом» полицейского режима, так как ни одной из важнейших функциональной ролей элиты это образование не выполняет. «Реальная политика» при Путине делается «под ковром», в кабинетах его администрации, в коридорах власти, складываясь в виде постоянного компромисса между интересами олигархических кланов, приближенных к власти.
Нынешний режим в России держится на смеси массовой апатии и дистанцированности населения от политики в сочетании с условной поддержкой численно небольшой группы, выигравшей от происходящих в стране изменений благодаря своей близости к власти или сохраняющимся связям с распределительными механизмами прежней системы – государственными, полугосударственными или сросшимися с государством структурами бизнеса. Эти группы отличаются лояльностью по отношению к режиму и зависимостью от него, большой коррумпированностью, постоянно усиливающейся из-за централизации контроля государства над обществом, удовлетворенностью своим положением и оптимистическими перспективами. К этим группам относятся примерно 10–15% взрослого населения.
Главный эффект функционирования этих групп описывается при помощи этологических моделей «паразитарной кастрации». Речь идет о появлении групп исполнителей «высшей воли» ценой отказа от соответствующих ценностей и типов поведения, о перекладывании функций «целеполагания» и репрезентации групповых идеалов, ориентиров, интересов на высшую власть. Это означает примитивизацию социального устройства общества, архаизацию социального порядка, восстановление механизма понижения качества политики и управления. Данные процессы происходят через селекцию определенных человеческих типов. Если обобщить ответы респондентов, то в постсоветской ситуации существуют типы трудоголика, бюрократа, технократа, серого исполнителя-функционера, лизоблюда, карьериста, идеалиста, дурака. «Наверх» отбирается тип безынициативного приспособленца, лишенного достоинств и знаний. Этот тип производен от нынешнего «централизма», выступает «клеем» между властью и массой.
Таким образом, наследники советского общества в социальной и политической сфере не в состоянии адекватно реагировать на универсальные социальные явления и процессы. По известному определению А.С. Пушкина, правительство в России является «единственным европейцем». Возникает вопрос: сознательно или бессознательно оно переносит в страну все описанные стереотипы для трансляции своего господствующего положения?
Литература
1. Гудков Л., Дубин Б., Левада Ю. Проблема элиты в сегодняшней России. Размышления над результатами социологического исследования. – М., 2007. – 372 с.
2. Козлова Н.Н. Советские люди. Сцены из истории. – М., 2005. – 527 с.
3. Макаренко В.П. «Демократическая вселенная»: заметки о книге Роберта Даля // Политическая концептология: журнал метадисциплинарных исследований. 2011. No 3. URL:http://politconcept.sfedu.ru/2011.3/03.pdf (Дата обращения: 22.08.2013.)
4. Макаренко В.П. Главные идеологии современности. – Ростов-на-Дону, 2000. – 480 с.
5. Хардт М., Негри А. Субъективные фигуры кризиса // Синий диван. 2014. № 19. – С. 85–104.
Место и роль ислама в регионах Российской Федерации, Закавказья и Центральной Азии
Геополитические процессы на Северном Кавказе и их влияние на этнополитическую ситуацию в Карачаево-Черкесской Республике
Геополитика, как определяет К. Гаджиев, это «понятие, характеризующее теорию и практику международных отношений, основанных на взаимоувязывании и учете географических, геостратегических, социально-культурных, социально-политических, этнологических, демографических, хозяйственно-экономических и других факторов» [Гаджиев 1996]. В этой связи, по определению А. Гадло, Кавказ – такой регион, который, будучи частью Российской империи, Советского Союза, а ныне Российской Федерации, всегда обоснованно был зоной, в которой пересекались геополитические интересы разных стран» [Гадло 1994: 46]. По мнению В. Авксентьева, Северный Кавказ – геостратегический регион, который служил своего рода коридором между Европой и Азией; в связи с этим он являлся перекрестком торговых путей, в том числе через него проходил Великий шёлковый путь [Авксентьев 1996: 52].
Невозможно отделить государственные национальные интересы Российской Федерации на Северном Кавказе от исторического развития и геополитической характеристики региона. По мнению В.М. Юрченко, геополитическое значение Северного Кавказа является важным фактором развития народов и государств этого региона, России в целом, а также целого ряда стран, исторические судьбы которых связаны с северокавказским политическим и культурным пространством. Будучи регионом, в котором соприкасаются два мира – христианский и мусульманский, Северный Кавказ по своей роли в мире сопоставим с Балканским регионом Европы. Все указанные факторы предопределили тот факт, что Северный Кавказ всегда был областью геополитических интересов разных стран Европы и Азии [Черноус 1999: 156].
В 70-х годах XX в. геополитическая ситуация в мире, а также на Кавказе обострилась. С помощью старых и новых средств и методов – война и гуманитарная помощь, подкуп и коррупция – США и их союзники способствовали разжиганию ненависти между народами. Отсюда войны и на Балканах, и на Ближнем Востоке, и на постсоветском пространстве. Распад Советского Союза, появление новых суверенных государств в данном регионе (Азербайджан, Армения, Грузия) рассматриваются некоторыми странами Запада, Турцией, Ираном, Саудовской Аравией как исторический шанс для распространения своего влияния на этот регион [Бочаров 2001: 34].
Геополитическое значение Северного Кавказа определяется его приграничным положением с зонами, прилегающими к Каспийскому и Черному морям. В условиях нового мирового порядка геополитическая значимость региона Северного Кавказа возросла. Проводниками политики США в отношении мусульманских регионов России являются Турция, Пакистан, а в ряде случаев – и Саудовская Аравия. Турция является членом НАТО и во многом зависит от США в военно-политической области [Бочаров 2001: 34].
Из-за конфликтного характера Северного Кавказа Збигнев Бжезинский назвал Кавказ «евразийскими Балканами», подразумевая возможность межрелигиозных и межэтнических конфликтов и исторический прецедент с Югославией [Бжезинский 2014: 149]. Геополитические характеристики Северного Кавказа содержат определенные конфликтогенные факторы межэтнического взаимодействия в этнополитическом процессе в республиках региона. У кабардинцев и черкесов отмечались противоречия по поводу власти в своих республиках с балкарцами и карачаевцами. Последние, в свою очередь, выступали за создание самостоятельных Балкарской и Карачаевской республик [Дулова 2004: 15–17]. Так, например, на съезде представителей карачаевского народа, состоявшемся в 1990 г., провозглашено образование Карачаевской автономной области. Несмотря на это, на референдуме 1992 г. большинство жителей республики высказались за сохранение единой Карачаево-Черкесии [Гаджиев 2003: 99].
В 90-е годы XX в. на Северном Кавказе усилились попытки манипулирования этническим сознанием со стороны исламских экстремистских групп, рвущихся к власти, «подогревались» установки на политическое и социально-культурное доминирование титульных наций, разжигались сепаратистские настроения, активизировались претензии на особые территориальные права, все чаще отмечались факты дискриминации по национально-конфессиональному признаку. «Постоянный рост числа этих проявлений и уровня их напряженности грозит парализовать общественную жизнь не только на Северном Кавказе, но и далеко за его пределами» [Чупров 2003].