Но брак оказался неудачным. Отец ушел из семьи, оставив жену с тремя детьми. Фадеев тяжело переживал потерю отца, но заставил себя о нем не вспоминать. Его мать вновь вышла замуж – за фельдшера Глеба Свитыча, сына польского революционера.
Александр Фадеев вообще вырос в революционном окружении. Одного из его двоюродных братьев, Всеволода Симбирцева, оккупировавшие Дальний Восток японцы сожгли в паровозной топке вместе с героем Гражданской войны Сергеем Лазо. Второй двоюродный брат, Игорь Симбирцев, раненный в бою с белыми под Хабаровском, чтобы не попасть в плен, застрелился. Сам Фадеев юношей вступил в партизанский отряд, сражался за установление советской власти на Дальнем Востоке, был ранен.
В двадцать лет, избранный делегатом X съезда партии, он приехал в Москву. Прямо во время работы съезда примерно триста делегатов, имевших военный опыт, отправили в Петроград и распределили по воинским частям, которым предстояло атаковать мятежный Кронштадт. Красноармейцы не горели желанием сражаться против кронштадтских матросов. Делегаты съезда должны были поднять их в бой.
Здесь Фадеев получил второе ранение. Пять месяцев он пролежал в госпитале. Поправившись, поступил в Горную академию, но курс наук не осилил. Учиться вчерашнему партизану было трудновато. Он перевелся в Электротехнический институт. Но недоучился, потому что после смерти Ленина его мобилизовали на партийную работу. Фадеева командировали в Краснодар – инструктором областного комитета, потом утвердили секретарем райкома.
Здесь у Фадеева проснулся литературный дар. Начал писать. Его первые рассказы печатал журнал «Молодая гвардия». Фадеев твердо решил стать писателем, но его не отпускали с партийной работы. Он обратился за помощью к Розалии Самойловне Землячке, которая была членом Юго-Восточного бюро ЦК, с просьбой способствовать его возвращению в Москву или переводу в газету.
Землячка, в ту пору влиятельнейшая фигура среди большевиков, прониклась симпатией к красивому и искреннему молодому человеку. Она распорядилась поддержать молодой талант. Фадеева перевели редактором отдела партийной жизни в газету «Советский юг», выходившую в Ростове-на-Дону. Он приступил к работе над лучшим, пожалуй, своим романом «Разгром». Ему даже дали творческий отпуск для работы. В сентябре 1926 года он с готовой рукописью вернулся в Москву.
«Разгром» сделал его знаменитым.
Забавно, что цензура прицепилась даже к такому благонамеренному автору, как Фадеев. Бдительный цензор заметил, что страницы «Разгрома» «пестрят недопустимыми словами и выражениями». Разрешение на выпуск книги Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит) при наркомате просвещения выдало «при условии внесения следующих изменений:
Стр. 12 – исключить слова «твою мать».
Стр. 19 – исключить слова «на передок слаба».
Стр. 62 – исключить со слов «заделаешь тебе», кончая словами «не поспеваешь».
Стр. 72 – исключить слова «твою мать».
Стр. 139 – исключить слова «в бога мать».
Стр. 144 – исключить слова «твою мать».
Фадеев, даже став членом ЦК, не посмел восстановить в тексте романа слова, выброшенные цензурой…
«Разгром» десятилетиями изучали в школе. Роман входил в обязательный курс советской литературы. Многие читали его с удовольствием. Но «Разгром» был лишь началом пути, как справедливо заметила его первая жена Валерия Анатольевна Герасимова, великолепной заявкой. Герасимова, с которой Александр Александрович познакомился в Ростове-на-Дону, сама занималась литературным трудом, редактировала журнал «Смена».
Если бы Фадеев продолжал упорно трудиться над словом, он явно стал бы хорошим прозаиком. Но Фадеев выбрал другую жизнь: вместо ежедневной работы за письменным столом – заседания, совещания, руководящая деятельность в Союзе писателей. Сыграли свою роль его бурный политический темперамент, окружение, да и исторические обстоятельства.
В Москве молодого писателя с опытом партийной работы сразу же избрали оргсекретарем Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), образованной в январе 1925 года. Это была крайне агрессивная организация, которая считала, что главное для литературы – переводить стоявшие перед советской властью задачи «с политического языка партийных документов на художественный язык образов». В ассоциацию входили писатели-коммунисты, поставившие перо на службу партии.
Генеральным секретарем РАПП был молодой литературный критик Леопольд Леонидович Авербах. Он в шестнадцать лет стал членом партии, в девятнадцать – редактором журнала «Молодая гвардия», в тридцать три – руководителем РАПП. Кроме того, он редактировал журналы «На литературном посту» и «Вестник иностранной литературы».
Его карьере способствовали родственные связи. Он был племянником Якова Михайловича Свердлова, шурином будущего наркома внутренних дел Генриха Григорьевича Ягоды, да еще и женился на дочери Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, который при Ленине был управляющим делами правительства. Впрочем, родственные связи не спасут Авербаха в годы большого террора.
Российскую ассоциацию пролетарских писателей распустили постановлением ЦК в апреле 1932 года. Сталин больше не хотел делить писателей на пролетарских и непролетарских. Они все должны были служить советской власти – или исчезнуть. Рапповцев обвинили в том, что они разъединяют писателей на группы, хотя давно настало время объединяться.
Для Фадеева ликвидация РАПП была как гром с ясного неба. Он возмущенно писал секретарю ЦК Лазарю Моисеевичу Кагановичу, который ведал всеми организационными делами в партийном аппарате:
«Я должен сказать Вам, что текст извещения о ликвидации РАППа незаслуженно оскорбителен для меня, человека, уже не первый день состоящего в партии и служившего ей верой и правдой в самые трудные моменты революции.
Ведь подписанием этого текста я, в ряду других товарищей, должен признать, что по крайней мере восемь лет моей зрелой партийной жизни ушло не на то, чтобы бороться за социализм на литературном участке этой борьбы, ушло не на то, чтобы бороться за партию и ее ЦК с классовым врагом, а на какую-то групповщину и кружковщину, в которой я должен – в ряду других товарищей, боровшихся со мной плечом к плечу, расписаться всенародно на посмешище всем врагам пролетарской литературы».
Возмутились и другие видные рапповцы.
Но характер Фадеева проявился в том, что он преодолел обиду и быстро осознал, что ЦК всегда прав. Через день, 12 мая, Сталин и Каганович информировали членов политбюро:
«Ввиду того, что тт. Фадеев, Киршон, Авербах, Шолохов, Макарьев взяли свои заявления обратно и признали свою ошибку, считать вопрос исчерпанным».
В дальнейшем Александр Александрович не возмущался резкими поворотами партийной линии, а воспитал в себе умение с готовностью принимать любые указания. И вскоре принял участие в уничтожении недавних товарищей по руководству РАПП.
Максим Горький возражает
В мае 1932 года постановлением оргбюро ЦК Фадеева включили в состав организационного комитета Союза советских писателей, которому предстояло превратиться в своеобразное министерство по делам литературы. Максим Горький сопротивлялся этому назначению. Он писал Сталину 2 августа 1934 года:
«Фадеев остановился в своем развитии, что, впрочем, не мешает его стремлению играть роль литературного вождя, хотя для него и литературы было бы лучше, чтобы он учился».
Горький хотел сам подобрать писателей, которые могли бы возглавить союз, Он, в частности, намеревался сделать Леопольда Авербаха одним из руководителей нового Союза писателей, но этому, напротив, воспротивился Сталин. Он числил Авербаха среди молодых сторонников недавнего члена политбюро Николая Ивановича Бухарина, которые подлежали уничтожению.
Авербаха убрали из Москвы назначили секретарем Орджоникидзевского райкома партии в Свердловск. 4 апреля 1937 года его арестовали, 14 июня приговорили к высшей мере наказания в особом порядке, то есть без суда…
Сталин командировал в Союз писателей молодого партийного работника – заместителя заведующего орготделом ЦК Александра Сергеевича Щербакова. Он стал секретарем только что созданного Союза советских писателей (то есть играл роль комиссара при Максиме Горьком). Подобранные Щербаковым и утвержденные Сталиным руководящие писательские кадры вызывали у Горького протест. Он обратился с письмом в ЦК:
«Писатели, которые не умеют или не желают учиться, но привыкли играть роли администраторов и стремятся укрепить за собой командующие посты, – остались в незначительном меньшинстве. Их выступления на съезде были идеологически тусклы и обнаружили их профессиональную неграмотность.
Эта малограмотность позволяет им не только не понимать необходимость повышения качества их продукции, но настраивает их против признания этой необходимости, – как это видно из речей Панферова, Ермилова, Фадеева, Ставского и двух-трех других.
Однако т. Жданов сообщил мне, что эти люди будут введены в состав правления Союза. Таким образом, люди малограмотные будут руководить людьми значительно более грамотными, чем они».
Именно эти люди, названные Горьким малограмотными, долгие годы руководили советской литературой.
Правда, после первого съезда писателей осенью 1934 года Фадеев, который еще хотел писать, на год уехал в родные места – на Дальний Восток. Он писал там роман «Последний из удэге» – о том, как преображается жизнь в советской стране. Роман так и остался неоконченным.
Фадеева отозвали в Москву и посадили на организационную работу в Союзе писателей. Первоначально он был на вторых ролях, но умело пережил склоки и интриги в аппарате Союза и после массовых репрессий стал писательским начальником. Постановление политбюро от 25 января 1939 года, утвердившее Фадеева секретарем президиума правления Союза писателей, зафиксировало его руководящее положение в литературном ведомстве. Он руководил союзом с присущими ему энергией и темпераментом.
Разговор с товарищем сталиным
«Он выработал особый стиль прохода по коридору или залам клуба писателей, – вспоминал хорошо знавший его Евгений Долматовский, – поднимет голову, смотрит куда-то вверх и вбок – никто не подойдет с просьбами…
Он обладал удивительным умением переходить от одного дела к другому, от одного собеседника к другому, словно переворачивал лист книги. Некоторые писатели на него обижались – только что внимательно выслушал, улыбнулся, что-то доверительно шепнул и тут же отвернулся и занялся другим вопросом, другим разговором или чтением».
Руководитель союза соблюдал дистанцию в отношениях с писателями и демонстрировал демократизм в отношениях с обслуживающим персоналом. Это называлось партийной простотой.
Писатель Корней Чуковский вспоминал, как Фадеева показывал артистичный Ираклий Андроников:
«Андроников выпрямляется, словно проглотив аршин, напруживает шею, закидывает голову, шагает сквозь толпу приветствующих его литераторов, как сквозь чащу кустарников, ни с кем не здоровается, не отвечает на многоголосое: «Здравствуй, Саша», «Здравствуйте, Александр Александрович», – и вдруг видит в сторонке уборщицу: здравствуйте, тетя Маруся…»
Фадеев пережил эпоху Большого террора, прекрасно понимая, что происходит в стране. Напутствуя в тридцать седьмом одного писателя перед поездкой на Дальний Восток, объяснял:
– Постарайся быть сдержанным, будь осторожен. Прибывших в город уполномоченных начальники обычно приглашают к себе ночевать. Не поддавайся, ночуй в гостиницах, в доме колхозника. Ночью могут за ними прийти, вот и придется тебе вставать с раскладушки и подписывать протокол.
Никакая осторожность не спасла бы самого Фадеева. И на него в НКВД тоже собирали показания.
12 ноября 1955 года литературный критик Иван Макарьев, который девятнадцать лет провел в лагерях, обратился Фадееву с просьбой написать о нем отзыв для
Комиссии партийного контроля, которая должна была восстановить его в партии: «Меня о тебе в свое время допрашивали с полмесяца. Думаю, что я могу попросить у тебя в обмен за это десять минут».
Переживший лагеря писал Фадееву: «Сам я, конечно, не тот уже Ванька Макарьев, которого ты знал, а больной и искалеченный старик… Могу тебе сказать, что в очень сложной обстановке этих двух десятилетий я держал себя как коммунист – так мне, по крайней мере, кажется».
Этот несчастный человек считал, что он все еще должен доказывать свою невиновность и преданность стране, а не принимать извинения за то, что с ним сделали…
Сталин пожелал сохранить Фадеева, и собранные чекистами показания не понадобились. В 1939 году вождь включил Александра Александровича в состав ЦК партии. 21 декабря пригласил на свое шестидесятилетие. Вечером в Екатерининском зале Кремля состоялся ужин по случаю юбилея вождя. Собралось всего человек семьдесят-восемьдесят. Так что приглашение было знаком особого расположения.
Писатель Корнелий Люцианович Зелинский оставил крайне любопытные воспоминания о своих разговорах с Александром Александровичем Фадеевым. Зелинский пришел к Фадееву жаловаться на то, что его вызывали на Лубянку, угрожали.
Александр Александрович отмахнулся:
– Подумаешь, кто-то тебя там оскорбил, кто-то на тебя возвысил голос. Ты на фронте, вот что ты должен помнить.
Фадеев рассказал Зелинскому о том, как в 1937 году он сам присутствовал на съезде компартии Грузии и покритиковал потом в письме Сталину культ первого секретаря республиканского ЦК Берии. Берия это запомнил. Прошло время, Лаврентий Павлович стал наркомом внутренних дел. Аресты продолжались. Фадеев был очень лояльным человеком, но иногда пытался вступиться за кого-то из тех, кого знал и любил.
Сталин недовольно сказал ему:
– Все ваши писатели изображают из себя каких-то недотрог. Идет борьба, тяжелая борьба. Ты же сам прекрасно знаешь, государство и партия с огромными усилиями вылавливают всех тех, кто вредит строительству социализма, кто начинает сопротивляться. А вы, вместо того чтобы помочь государству, начинаете разыгрывать какие-то фанаберии, писать жалобы и тому подобное.
Тем не менее, когда арестовали женщину, которую он хорошо знал, Фадеев письменно поручился за нее. Прошло несколько недель, прежде чем ему ответили. Позвонили домой:
– Товарищ Фадеев?
– Да.
– Письмо, которое вы написали Лаврентию Павловичу, он лично прочитал и дело это проверил. Человек, за которого вы лично ручались своим партийным билетом, получил по заслугам. Кроме того, Лаврентий Павлович просил меня – с вами говорит его помощник – передать вам, что он удивлен, что вы, как писатель, интересуетесь делами, которые совершенно не входят в круг ваших обязанностей как руководителя Союза писателей и как писателя.
Секретарь Берии повесил трубку, не ожидая ответа.
– Мне дали по носу, – заключил Фадеев, – и крепко.
Но совсем ссориться с писателем номер один, которому
Сталин откровенно симпатизировал, Лаврентий Павлович не хотел и однажды позвал Фадеева в гости на дачу. После ужина пошли играть в бильярд. Берия заговорил о том, что в Союзе писателей существует гнездо крупных иностранных шпионов.
Фадеев ответил, что нельзя обращаться с писателями, как с ними обращаются в НКВД, что требования доносов нравственно ломают людей.
Берия зло сказал ему:
– Я вижу, товарищ Фадеев, что вы просто хотите помешать нашей работе.
Фадеев, по его словам, ответил не менее жестко:
– Довольно я видел этих дел. Таким образом всех писателей превратите во врагов народа.
Берия разозлился. Фадеев улучил минуту и сбежал с дачи, пошел в сторону Минского шоссе. Внезапно он увидел машину, отправленную ему вдогонку:
– Я понял, что эта машина сейчас собьет меня, а потом Сталину скажут, что я был пьян.
Руководитель Союза писателей и член ЦК спрятался в кустах, дождался, когда преследователи исчезнут, потом долго шел пешком, пока не сел на автобус…
Но это рассказ самого Фадеева, который после смерти вождя склонен был видеть себя защитником несправедливо обиженных. Документы рисуют иную картину.