- И все из-за какого-то каприза, - пробормотал Мартис Бран, тщетно пытаясь найти среди бочек и канатов место, куда можно было бы надежно пристроить сверток с погребальной урной. Старый бриг "Трепет" покачивался на волнах, палуба выгибалась дугой и норовила поставить подножку, желудок болтало туда-сюда. А чародей - мастер Суахим, раздери его дхервы - посмеиваясь, называл все это "славной погодкой"!
- Из-за одного лишь каприза мертвой взбалмошной бабы...
- Следи за языком, головастик, - немедленно отозвался Суахим Тарнак.
Голос из-под маски, скрывавшей лицо чародея, звучал сипло, но слух чародейский ослаб отнюдь не настолько сильно, насколько утверждал сам Суахим: что для его ушей не предназначалось - то чародей прекрасно слышал. Зато всего остального, якобы, не замечал, и достучаться до его совести - должна же быть и у чародеев хоть щепотка совести?! - оказалось не проще, чем призвать к порядку палубу: что взять с глухого? В другое время Мартис нашел бы эту придумку весьма ловкой, но сейчас обстоятельства не располагали.
- Прошу меня простить, мастер. - Мартис опрометчиво попытался изобразить поклон, отчего его едва не вывернуло.
Конечно, стоило следить за языком, а еще лучше было бы попросту придержать язык за зубами. Но проклятая болтанка сводила с ума, и слова выплескивались изо рта, будто сами собой.
- Премного виноват, мастер Суахим, но не изволите ли вы объяснить все же - зачем?! Какая ей разница, где и как ее пепел развеют! А мне пришлось... через все это... Зачем, скажите, неба ради? Она что, придавала значение всяким старинным суевериям? Так это же чушь! Или нет? Мастер!!!
Мартис мысленно застонал: мастер Суахим Тарнак, "Суахим, Обнимающий Ватер", Первый Страж Белых Врат двумя пальцами поправил маску, по обыкновению не удостоив его ответом. Или этот жест и был ответом? Что-нибудь вроде: "Нельзя быть таким идиотом, даже если ты головастик!"
Последний вопрос и впрямь звучал не слишком-то умно: как Мартис слышал от покойной ныне госпожи-наставницы, в прошлом - еще в ту пору, когда плавали на крохотных суденышках с парусами из листьев оджи - жители побережья верили, что в туманах за Белыми Вратами, исполинскими скалами на входе в бухту, лежат земли мертвых. Но сейчас карта пестрела названиями островов и континентов, населенных чудными в одеждах и речи, а, в остальном, почти что обыкновенными людьми, и это, безусловно, низводило старинные верования до страшных сказок для непослушной малышни. Однако Мартис уже не знал, что и думать. Он больше был не в силах ни над чем думать, он определенно сходил с ума - если, конечно, уже не потерял разум - и было, раздери все это дхервы, от чего! Солнце клонилось к закату и уже золотило воду, дул крепкий ветер, но все равно стояла жутчайшая жара - градусов сорок по шкале Хенера, или больше того. Искусственный человек, полуживой, вальяжно устроился на канатах, не замечая ни жары, ни качки; немертвые матросы работали складно и споро, шлепали по палубе босыми ступнями и щеголяли синющно-коричневыми торсами, радовали глаз рубцами смертельных ран. Немертвые! То есть, мертвые, но не совсем... И жару они замечали, и говорить могли самовольно - иногда. Когда-то немертвые тоже представлялись ему не более, чем сказкой, а полуживые - те казались таковой совсем недавно. Раз две сказочки сбылось, почему бы не сбыться третьей?
"Знай я, что все так обернется - из Сырьяжа бы ни ногой, небом клянусь!" - Мартис сильнее растянул ворот рубахи, утер взмокший лоб рукавом. Все тело зудело, то ли от пота, то ли от прикосновений невидимых глазу существ, именуемых в чародейских книгах дхервами - которые были везде, но которых, в то же время, и вовсе не было. Что дхервы могут одновременно и быть, и не быть, Мартис давно принял на веру, а почему их так много рядом с немертвыми и что эти немертвые вообще такое - этими вопросами он терзаться уже перестал: от раздумий только дурнота крепче скручивала, а расспрашивать Суахима было все равно, что самих немертвых. Если даже их удавалось на минуту-другую отвлечь от работы, они отделывались от Мартиса многозначительным мычанием или обидными шуточками. Бездельничали на палубе "Трепета" только трое: Суахим, приказы за которого на мостике отдавал "капитан Брэл", тощий немертвый в кожаном жилете на голое тело и с багровым рубцом от веревки на шее, сам Мартис и - да разверзнись над ним небеса! - полуживой Оглобля, не отстававший от него с той минуты, как он получил завещание. Ну и госпожу-наставницу Алгу, пожалуй, стоило посчитать. Теперь в том не было ее вины - пребывая горсткой пепла, занять себя она ничем полезным не могла - но и при жизни госпожа Алга Мараин, "Алга, Говорящая-с-Камнем" никогда не упустила бы случая побездельничать. Урна с прахом неприятно оттягивала руки.
- Видел бы ты себя со стороны, головастик, - просипел чародей. - Неужто не хочешь расставаться?
- Небом клянусь, дай мне волю, я бы!..
- Что - "ты бы"?..
- Ничего, - буркнул Мартис. - Извините, мастер.
Он готов был побиться об заклад - чародей, если у него еще оставались губы, ухмылялся сейчас шире, чем его маска. Смешно, что уж там: незадачливый подмастерье мечется по палубе, прижимая к груди спеленутый сверток с урной умершей наставницы, точно младенца. Мартис с превеликим удовольствием избавился бы от покойницы на первой же свалке - ну или не на свалке, так и быть, но на первом же пристойном кладбище - точно бы прикопал! - однако не складывалось как-то, к тому же, рядом все время ошивался Оглобля, сколь же надоедливой, столь же и бесполезный: не то что пожитки - даже треклятую урну заставить его нести было невозможно.
- Ты же не хочешь сказать, что предпочел бы высыпать мою бедную подругу на какую-нибудь клумбу, головастик? - не отставал чародей. В голосе его послышались незнакомые нотки, и Мартис, несмотря на жару, почувствовал, как по позвоночнику пробежал холодок. Суахим-"Обнимающий Ветер", в отличие от капитана Брэла и Оглобли, был пока еще в полной мере жив, но общество его было лишь немногим приятней общества его немертвой команды.
Чародей опирался на тяжелую трость темного дерева с рукоятью в форме рыбьей головы, и Мартис мог только гадать - издавна ли был он хром, или же хромота была еще одним следствием убивавшей его болезни. Несмотря на жару, парусиновые брюки чародея были заправлены в сапоги, куртка застегнута до ворота и шея, кроме того, обмотана платком, а кисти обтянуты перчатками. Из-под глухой маски из прессованной рыбьей кожи с вытравленным на ней ухмыляющимся лицом виднелись лишь черные с проседью пряди волос. "Бич некромантов" - так этот недуг называли кратко, а по-ученому - исходом клятвы или как-то вроде того. При инициации некромастера покрывали тело письменами древней клятвы Порога, отдавая немертвым за службу частицу своей жизни, но, если мастер-чародей не соблюдал осторожность или проявлял чрезмерную щедрость, то Клятва поглощала его жизнь. Или не клятва, а немертвые, или не поглощала, а просто вот так вот выходило... Или не так, а эдак, но, в конечном счете, чародей умирал, истлевая заживо - как брошенная на лавке книга под дождем и солнцем - но сохраняя до последних дней власть над немертвыми и физическую силу; или что-то одно из этого? Теперь разузнать точнее было не у кого, а когда еще была возможность, Мартис - на что теперь досадовал - мало интересовался подобным. Но в чем у него никаких сомнений не было, так это в том, что Суахим, если пожелает, расправится с ним безо всякого труда: на это нехитрое злодеяние остатков его могущества наверняка хватит.
- Что вы, какая клумба, как можно! Я никогда и не думал ни о чем подобном, - с видом оскорбленного достоинства заявил Мартис.
- Не верю! - Чародей грохнул тростью о палубу.
- Почему? - сдавленно пискнул Мартис, живо представляя себя болтающимся на рее. - Я бы никогда...
- Потому что знаю Алгу!
У Мартиса отлегло от сердца: то, что он сперва принял за угрозу, оказалось сдержанным смешком. Мастер Суахим изволил шутить, и веселье скрежетало в обезображенном болезнью голосе.
- Отчасти жаль, что ты не последовал этому неразумному порыву, головастик. - Чародей повернулся к нему. - Любопытно, что выросло бы с таким удобрением? Сходу на ум, кроме пустырной колючки, приходит лишь каюбала ядовитая...
Краем глаза Мартис с удовольствием отметил, как дернулся Оглобля: непочтительности в адрес госпожи-наставницы Алги полуживому не нравились.
- Но, мастер Суахим, раз вы так говорите... Зачем тогда вам себя утруждать из-за этой ее дурной шуточки? - осмелев, решил еще раз попытать счастья Мартис. - Какого дхерва мы не прохлаждаемся в теньке на берегу, а идем к Вратам?
Чародей пожал плечами и отвернулся к воде. В оранжевом свете заката пряжки на рукавах его куртки отливали золотом.
- Я правда не понимаю, мастер. Ни дхерва не понимаю. И вас не понимаю... - сказал Мартис ему в спину, на этот раз, ничуть не греша против истины.
Не только пышные проводы Алги, но вся история с "клятвой Порога" представлялась ему какой-то нелепицей; знания его в этом вопросе были исчезающе малы, поскольку он никогда и не стремился их получить. Клятвы, договоры, цены, обязательные к уплате - все это, по мнению Мартиса, годилось для примерных маменькиных сынков, да для торговцев, но отношения ни к тем, ни к другим он иметь не желал. Слишком много правил и непреложных истин, слишком мало неопределенности. Куда более по нраву Мартису был старый-добрый четырехкарточный ренк, игра, в которую в его родном Сырьяже резались все, от мала до велика, от старух до солдат. В ренк любой сосунок при должном везении мог обобрать отличного игрока, что добавляло остроты и что Мартис находил для себя весьма утешительным: шанс выкрутиться в ренке оставался всегда, как бы плох ни был первоначальный расклад; исход игры никогда не был предопределен заранее. Немного мастерства, наблюдательность и щепотка удачи - таков был, по мнению Мартиса Брана, верный рецепт жизни нескучной и счастливой. Им Мартис и руководствовался, полагая клятвы, договоры и тому подобное бумагомарательство прямой дорожкой к неприятностям. Но неопределенности на тропе чародейства оказалось слишком уж много. Одни дхервы, которые и были, и не были, чего стоили... Море - треклятое море! - треклятой неопределенности.
Мартис вздохнул, утирая лоб. Не меньше качки досаждала собственная беспомощность, выливавшаяся в совершеннейшую невозможность что-то изменить. Наблюдательность его всегда оставалась при нем, а умения - благодаря, между прочим, нешуточным усилиям! с годами множились и росли, но удача - удача в один несчастливый день отвернулась от него; в тот самый день, когда Оглобля принес письмо. Или еще раньше, когда его угораздило наняться в помощники к заезжей чародейке...
"Оглобля" - так Мартис прозвал высокого и нескладного полуживого сопровождающего, одной Алге ведомым образом продолжавшего расхаживать по земле после ее смерти и выполнять приказы. Мартис в последствии не раз пожалел, что не выдумал прозвища более звучного и обидного, но уж как вышло. Поначалу он даже пытался с полуживым сговориться - безо всякого толку. Оглобля не заламывал цену, не напоминал о долге, не возражал, даже не мычал в ответ - просто, когда Мартис пытался отложить опостылевшую необходимость ехать дальше на денек-другой, Оглобля догонял его, хватал за ворот и... О последующих событиях - повторявшихся не раз и не два - Мартис предпочитал не вспоминать.
Госпожа-наставница Алга в письме выразилась ясно: "В случае кончины моей господину Мартису Барну предписываю доставить прах мой к побережью Белого Камня, где прах мой должен быть развеян на выходе из бухты, на ветру промеж скал Белых Врат". В местечко, где вел - ладно, что уж там, едва-едва начал обустраивать - свою нехитрую чародейскую практику Мартис Бран, письмо и покрытую синей глазурью урну доставил Оглобля. В первую минуту Мартис принял нежданного гостя за ссохшегося от солнца немертвого, и только когда попытался избавиться от него, понял с огромным удивлением, с чем имеет дело. Ни чары упокоения, ни колдовской огонь Оглоблю не брали - тот лишь скалился безобразным ртом, источая вокруг себя отвратительный запах горелых лохмотьев, а сотворенная из глины плоть даже не растрескалась. О называемых полуживыми искусственных телах, наделенных душами нерожденных, Мартис слышал прежде, но никогда не предполагал, что подобное возможно взаправду и, тем более, что на нечто подобное способна его наставница. Простенькие глиняные куклы-чучела, мышиные или птичьи, с помощью которых чародеи следили друг за другом, ему уже приходилось видеть, но настоящие полуживые были для него мифом далекого материка Алракьер, где многие века назад коптил небо некто - то ли какой-то великий колдун, то ли полубог - прозванный Хозяином Камня за мастерство в сотворении каменных тел. Но потом Хозяин то ли умер, то ли, выйдя за границы познаваемого мира, забылся беспробудным сном, и вместе с ним исчезло и его великое искусство - если вообще, конечно, когда-нибудь существовало; Мартис в том сомневался, но возвышавшийся посреди комнаты Оглобля, уместный в ней не более, чем любая оглобля в жилой комнате, всякие сомнения развеял. Существовал когда-нибудь легендарный Хозяин или нет, но сотворенный Алгой полуживой существовал - здесь и сейчас, в несчастливой жизни Мартиса Брана, и его присутствие требовало внимания.
"Немертвые - те, кто не сумел принять смерть, полуживые - те, кто не сумел ее отринуть" - к этой неопределенной фразочке из старинной книги сводилось все, что Мартис знал о приставленном к нему создании, так что, в сущности, он не знал ничего. Но возненавидел полуживого так быстро и глубоко, как никого другого. Оглобля не говорил, даже нормального имени - такого, какое мог бы называть - не имел. Его заботило только то, чтоб Мартис вез урну по месту назначения без значительных задержек... Даже охранять урну - и то было заботой исключительно Мартиса! Хотя кулаками Оглобли можно было камни дробить - с него бы ни убыло. Однако полуживой безмолвно двигался за Мартисом след в след, наблюдал из-под прикрывающей оголенный череп повязки мутным взглядом и не позволял нигде задерживаться. Мартис несколько раз пытался избавиться от навязанного провожатого сам, нанимал знакомых и незнакомых встречных чародеев, один из которых даже принадлежал - или говорил, что принадлежал - к Кругу - но Оглобля был, казалось, неуязвим. Мартис клялся Оглобле памятью матушки и всей родни до седьмого колена выполнить поручение сам, без надзора - но где там...
Пятьсот тридцать шесть миль! Пешим, конным, с попутными лодками и фургонами, побывав в таких переделках, от одного воспоминания о которых до сих пор коленки тряслись. Пятьсот тридцать шесть треклятых миль до Рунлуна, главного порта Белой бухты - и он, Мартис Бран, прошел их все...
Только там ему, наконец, повезло: Первый Страж Врат, достославный Суахим Тарнак, как оказалось, когда-то с Алгой был знаком и согласился помочь с кораблем. Кроме того, чародей хоть и не уничтожил, но приструнил Оглоблю: истинным удовольствием было видеть, как тот - бесполезное, отвратительное недоживое создание! - надраивает полузаброшенный особняк Суахима наравне со слугами. Госпоже Алге подобное наверняка бы не понравилось... За это Суахиму можно было даже простить трехдневное ожидание, "головастика" и неуютное сосущее чувство, возникавшее под ребрами всякий раз, когда приходилось смотреть на него. Страх перед знаменитым чародеем смешивался со смущением, всегда охватывавшим Мартиса рядом с больными и увечными, и с неуместным любопытством: как-никак, Стражи были редчайшими из редких мастеров. Могущество их соединяло в себе несоединимое, сочетало отвратительное с прекрасным. Защищая проход в бухту, Стражи не только верховодили немертвыми, бесстрашными и неутомимыми бойцами, но и управляли погодой, силой голоса поднимая ветра или оборачивая их вспять. Сотни лет караваны торговых судов покидали бухту, сопровождаемые Песнями Стражей, а без дозволения и помощи Стражей вовсе не смели приблизиться к неприветливому побережью. Немертвая команда по-прежнему верно служила Суахиму - но голос, очевидно, уже изменил ему полностью или отчасти; чародей сипел и хрипел, будто в глотку ему засыпали песка, и три дня изводил Мартиса отговорками прежде, чем вывести "Трепет" в море: по-видимому, дожидался, пока наладится погода. Всех знаменитых чародеев титуловали разными красивыми нелепостями, и если Алга была "Говорящей-с-Камнем", то Суахима называли "Обнимающим Ветер"; говорили, что он необычайно силен даже для Стража. Он совсем не выглядел умирающим: облик и жесты его источали силу и угрозу, - но глубина постигшей его беды была столь очевидна, что Мартиса терялся, как держать себя с ним, стоит ли притворяться, будто все идет как должно, или уместней будет выразить сожаление. Суахим Тарнак в чем-то казался мертвее своих подчиненных. Светло-серые глаза в прорезях маски напоминали прибрежный камень, неживой, холодный, даже когда в сиплом голосе звучала насмешка. Мартис невольно сочувствовал ему, хотя манера чародея не слышать вопросов и обзываться "головастиком" доводила до белого каления. Это же надо было такое придумать! Пусть он, Мартис, был молод, неопытен и, что уж греха таить, большеголов - что с того? Большую голову он с полагал признаком немалого ума, и, в общем и целом, не предаваясь ложной скромности, почитал себя юношей весьма способным и недурным внешне, заслуживающим лучшей судьбы, чем до смерти вкалывать на стройках родного городишки... Что и сыграло с ним злую шутку.