– В зоопарк, конечно. Ты разве не бронировала, Аннабет? – проникается удивлением девушки Нико.
Серые глаза подозрительно уставляются на парочку. Смешная маска недоверия и скепсиса замирает на ее лице, словно она играет в плохого полицейского. Именно поэтому я не умел врать ей.После этого пронзительного взгляда было сложно лгать, и я снова восхищаюсь выдержкой Нико. Ни один нерв на его лице не выдал страха, если таковой, конечно, был.
– Ты же сам говорил, что…
– Запускают, запускают! – одергивает Чарли, указывая на толпу, что проталкиваясь вперед, заплывала на территорию зоопарка. – Мы не можем опоздать как в прошлый раз! Пошли! Пошли!
– Вы, конечно, можете постоять в очереди…
Я оглядываюсь на ту самую очередь и понимаю, что план друзей сыгран, как по нотам. Сорок? Шестьдесят человек?
– Извини, Аннабет. Моя вина, – невинно пожимая плечами, извиняется Беатрис. – Совершенно вылетело из головы.
– Витамины будешь пить, – обещает Нико, пытаясь отцепить от себя Чарли. – Правда, извините, что так вышло. Ветреная она, что поделать?
Чувствую, кому-то сегодня что-то обломится. Беатрис прожигает парня взглядом, уверен, им есть что обсудить. Но факт остается фактом: они прощаются, уходят. А я остаюсь на месте, наблюдая за тем, как палящее солнце медленно, но верно приближается к горизонту. Небо в это время должно быть раскалено-красным, с оранжевым подтеками, словно кто-то не совсем точно распределил краски. Но так было в Нью-Йорке. В это время я мог бы закрыть свою комнату в мотеле, вылезти на пожарную лестницу, и долго, до самого вечера греться в лучах уходящего солнца, словно это помогало мне забыться. Нет, я забывался. Помнил, что к вечеру похолодает, и я пойду в бар, чтобы напиться. По сравнению с поступком Аннабет, я – сущий дьявол: не ждал ее возвращения, забывался в чужих постелях, как будто это было нормой. Это стало нормой.
– Скажешь мне что-нибудь?
Меня передергивает, и я отхожу оцепенения. Встречаюсь с лазурью ее глаз, что отражала светлые лучи солнца и слабо улыбаюсь, словно не придаю этому никакого значения.
– Покажешь мне город? – спрашиваю я.
Эй, Аполлон, потяни для меня эти мгновения. Всего несколько часов, разве много? Дай еще немного посмотреть на ее лицо в лучах. Дай немного, совсем чуть-чуть увидеть эту улыбку, что она прячет, когда я снова завожу глупые разговоры. Дай мне только забыть о том, что нет больше Воображалы, что это иной человек. Дай, черт тебя дери, смешить ее, снова и снова. Дай слышать ее разговоры об этом ненавистном городе, чтобы просто… просто слышать.. Дай поверить, что она не свяжет свою жизнь ни с кем другим, кроме меня. Я оглушен, слеп и глуп, но самая главная проблема в том, что она нечто большее, чем просто девушка. В это мгновение она стала для меня глазами, сознанием, голосом
Три года – не так уж много, чтобы теперь это мгновение затянулось на целую вечность.
***
– Ни слова больше об архитектуре, – тяжело вздыхаю я, усаживаясь на скамью.
Аннабет покорно садится рядом, с интересом склоняя голову набок. Наверное, жутко я выгляжу, раз это ее интересует. Внутри все плавится, и я не уверен, что дело в жаре. Словно меня засунули в микроволновую печь, и я наматываю седьмой круг Ада.
– Ты сам попросил, – пожимает плечами она. – Могли бы сыграть в аэрохокей, сходить в кафе, в музей Второй Мировой…
Мои глаза округляются от наигранного разочарования.
– Мы прошлялись два часа, вместо того, чтобы лопать пиццу? Ты – монстр.
– Я прививаю тебе любовь к искусству.
– Могу привить тебе любовь к еде? Услуга за услугу? – беззаботно потягиваясь, предлагаю я.
Аннабет молчит. Я боюсь, что сделал что-нибудь не так, перегнул палку с этой наигранным спокойствием, напускной дружбой. За весь вечер я ни разу не напомнил ей о свадьбе, не рассказал о своей прошлой жизни, пускал пыль в глаза о том, что по-прежнему хожу в колледж, который бросил два с половиной года назад. На скользкие вопросы, вроде «Как ты?» отвечал в духе Вальдеса. Надеюсь, не так уж это и заметно.
Когда я оборачиваюсь к ней, ее глаза прикованы ко мне. Полуулыбка сошла с ее лица, оставляя место интересу.
– Что? – усмехаясь, спрашиваю я.
– Ты изменился… В смысле, не удивительно, ведь прошло много времени, но…
– Не драматизируй, – отмахиваюсь я, глядя в небо.
– Перси, ты ни разу не упомянул Салли, словно не хочешь об этом говорить. А друзья? Почему ты не говорил ни о ком из наших?
Потому что я не видел их три года. Понятия не имел, чем они живут. Бросил и уехал, куда глаза глядят. Стал эгоистом, сволочью и пропойцей. Я не появлялся на работе, с которой мне помог Гефест, но, в конце концов, едва не загремел за решетку за причинение тяжкого телесного вреда одному из сотрудников. Вот она правда, Аннабет. Но тебе ее лучше не знать.
– Мне говорили, что ты колесишь по стране, редко, но появляешься в лагере, учишься на экономиста… Но я ни разу не видела тебя в лагере, а дома… По-моему Салли просто не хотела пускать меня, но я была уверена, что тебя нет.
Она пыталась найти меня. Аннабет пыталась найти меня. Воображала… Черт, держи себя в руках. Я жмурюсь словно от солнца, но на деле чувствую как внутри плавятся органы, как горит кровь, разнося по телу саднящую боль.
– Эй, все в порядке, серьезно, – говорю я, поддевая плечом. – Сделай для меня одолжение…
Золотые волосы отливают серебром на свету. Я даже не заметил, как она ответила мне, просто вскользь гляжу на нее, как смотрел бы на нее любой другой… друг. Именно. Вы – друзья.
– Страшно хочу мороженного, – уставляясь на нее безумными глазами, ною я.
– Издеваешься? Я думала, что-нибудь серьезное, – теперь уже она пихает меня в бок. – Джексон, ты как обычно!
Она, все еще смеясь, идет к фургончику с мороженным. Мы провели вместе два часа. Два прекрасных, долгих, неутомительных часа смеха, воспоминаний, дури. Мы снова дурели, как дети, словно все это не так важно, словно все как прежде, только лучше, искреннее. Мы – друзья. Сколько мне еще выдержать? Вытерпеть, чтобы не сорваться? Я перевожу взгляд на Аннабет. Ситцевое платье серо-зеленого цвета на свежем ветру подрагивает. Она улыбается, заказывая мороженное, беседует с продавщицей. Я стараюсь запомнить каждую деталь, вроде цвета ее босоножек, шляпки мороженщицы, развивающегося флажков по периметру улицы.
Мне нравится ее лицо. То, что оно выражает – счастье, беззаботность. Она мечтала о спокойствии, безопасности, и вот она посреди всей этой мишуры и гама, в котором растворяется, который любит. Мне казалось, счастье приходит тогда, когда счастлив ты сам, но это все бред. Счастье приходит только тогда, когда счастлив тот, кого ты по-настоящему любишь.
Она возвращается тогда, когда последний луч солнца скрывается за горизонтом, но Апполон постарался на славу. Этот вечер был незабываемым. И теперь я знаю точно, что запомнится мне в Новом Орлеане на всю жизнь. Я любуюсь Воображалой. Какой грациозной, милой, еще более женственной она стала за эти годы. Это с человеком творит любовь?
Майкл сотворил невероятное, и пусть я еще не знаком с ним лично, благодарен ему, так же, как благодарен Беатрис. Ненависть и ревность отошли на задний план. Впереди еще час, может быть чуть больше, значит, еще немного времени у меня еще есть.
– Я первая, кто попросил взбить черничный и белый пломбир, – присаживаясь, говорит Аннабет.
Я расплываюсь в искренней улыбке. Рожок с двумя синими шариками мороженного. Она помнит. Неужели помнит?
– Ты помнишь? – в лоб спрашиваю я.
Она снова по-детски пожимает плечами.
– Это сложно забыть.
Если бы ты только знала, как чертовски права. Это невозможно забыть. Я вгрызаюсь в пломбир и, наверное, ничего вкуснее не ел в жизни. И пусть это творение продавщицы, принимать это из рук Аннабет другое. Двусмысленность фразы была забыта под вкусом тающего мороженного.
– Ты правда считаешь, что платье не ужасно? – вдруг спрашивает Аннабет. – То есть… Оно огромное, слишком греческое, через чур открытое. Я выгляжу в нем, как старуха. Эй, ты что творишь?!
Синий пломбир стекает по ее щеке, вскрик замирает в гаме улицы. Я продолжаю смеяться, прежде, чем мороженое не опускается мне на нос. Теперь ее очередь насмехаться, но я не против. Битва титанов. По-моему даже хуже. До победного конца всего несколько мгновений. Мы дети, мы счастливые дети, что готовы снова и снова издеваться друг над другом. Чтобы не сделал Майкл, ему не изменить очевидного: я привязан и влюблен в Аннабет так сильно, что готов остаться рядом. Даже как друг. И пусть теперь все иначе, моя Воображала по-прежнему нуждается во мне.
Счастье приходит лишь тогда, когда счастлив тот, кого ты по-настоящему любишь. И я счастлив Аннабет, слышишь? Счастлив, потому что счастлива ты.
========== 6. ==========
VI
Еда безвкусна. Словно пихаешь в глотку кусок резины и запиваешь это не дорогим вином, а обыкновенной, не самой свежей водой. Использовать вилку а)чтобы нарезать рыбу; использовать вилку б)чтобы нарезать птицу; использовать вилку с)… А не пошли бы вы все к черту? От изобилия еды, что приносят горничные, хочется выть. И если бы хоть что-нибудь вызывало аппетит.
С противоположного конца стола на меня смотрит Нико. И взгляд его не предвещал ничего хорошего, если честно.
– Берите утку, очень вкусно. А галеты, какие галеты! А салаты!
Тошнит от всеобщей радости. Вечер нагнетался еще и тем, что вскоре должен подоспеть Майкл. Не знаю, чего от меня ожидали друзья, если я еще сам толком не понял, чего сам жду от себя. И как интересно меня представит Аннабет? Бывший? Друг? Друг детства? До прихода в поместье Оллфордов, я не был готов к тому, что мое настроение может испортить такая незначительная деталь, вроде общего ужина. Неужели, олимпийцы? Серьезно что ли?
Контроль эмоций. Спокойствие. Гладь воды. Вообще ничего не помогает. Еще сильнее сдавливая вилку а) чтобы с помощью ножа с) резать протухшую резину, я кошусь в сторону Воображалы. Она рядом с главой семьи мистером Оллфордом. Не уверен, что Афина против такого милого, остроумного и доброжелательного тестя. И почему все так чертовски хорошо? Добрый тесть, добрая теща, прекрасная, беззаботная жизнь, спокойствие и уют в огромном поместье с десятком горничных?
Но это не стиль Аннабет. Это вообще не она. Только если ее не подменили на эту прекрасную девушку в платье, что сидела поодаль. Ты, конечно, подвела с похищением Воображалы, Гея. Я одергиваю себя, ужасаясь своим мыслям. Неужели гнев дошел до крайней точки кипения?
– Перси, – Хейзел неуверенно накрывает мою ладонь своей. – Все в порядке?
Все круто. Класс. Не передать словами. Я люблю девушку, которая выходит замуж за другого. И почему это поместье всего на два этажа? Лететь слишком быстро. Безболезненно.
– Устал жутко, – бурчу я и тут же натыкаюсь на взгляд Нико: « Ну, да. Устал».
– Волшебник, – окликает меня Чарли, и я, наконец, отвлекаюсь. – Ты помнишь про истории?
Я и забыл о нашем договоре, но врать и отказывать ребенку не в моих правилах.
– Да, без проблем. Уже хочешь спать? – в надежде спрашиваю я.
– Всего-то восемь часов.
– Истории длинные-предлинные, уверен, что успеешь услышать все?
Глаза Чарли вспыхивают. Он шепчет что-то Беатрис, а та, кинув на меня понимающий взгляд, кивает головой. Я пытаюсь сбежать из-за стола как можно тише, но лучше б я кинулся лезть под ним, как это сделал мальчишка.
– Перси? Уже уходишь? – обеспокоенно спрашивает миссис Оллфорд.
И что мне говорить? Врать? Надеюсь, будет выглядеть правдиво.
– Не здоровится что-то…
– С тобой точно все в порядке? – переспрашивает Аннабет.
Кровь сжигает изнутри, словно лава. И зачем она это спрашивает? Заткнись, Джексон. Она беспокоится о тебе.
– Точно. Нужно только лечь спать пораньше. Завтра важный день и все такое…
– А еще будут истории! Много-много-много!!! – хватая меня за руку, визжит Чарли.
Я улыбаюсь. Хоть кому-то в этом доме не приходится притворяться. Аннабет прикидывается, будто рада мне. Друзья прикидываются, будто простили меня. Беатрис и Нико стараются не выказать моего секрета. Миссис и мистер Оллфорд делают вид, что рады приветствовать ораву незнакомцев. Никого не забыл?
– Я дома, – слышится чей-то грубый, уже знакомый голос со стороны прихожей.
Топот босых пяток по паркетному полу, и вот, в свете мягких, кухонных ламп появляется Майкл Оллфорд. Темноволосый, широкоплечий, ссутулившийся, лишенный всякого ума на лице. С выискивающим взглядом он целует своих родных и… Чертовы. Олимпийские. Боги. Молите, чтобы ураган Катрин не повторился вновь. Целует Аннабет в макушку. Она вздрагивает, медленно, боясь, оборачивается ко мне. Перетерпеть бы этот взгляд. Перетерпеть бы это все. Только она видит меня насквозь. Она знает, что со мной. Она знает, что я либо кинусь разбивать его морду, либо уйду молча, покорно, не сказав ни кому и слова. Правильно, Джексон, ты никому и слова не скажешь. А все потому, что послезавтра она выйдет замуж за этого человека – нравится это тебе, или нет.
– Всем привет. Вроде уже знакомые лица, – смеется он, но Аннабет останавливает его.
– Майк, это Перси…
Что ж. Момент Х, Аннабет Чейз. Кем ты меня назовешь? Уж лучше знакомым, товарищем, но не смей называть меня другом. Не при нем. Не сейчас. Никогда. Ты знаешь, что это ложь. Ты знаешь, потому что видишь меня насквозь, как никто другой. Береги своего Майкла, потому что будет слишком много крови.
– Это мой лучший друг, – говорит она.
Прости, Майкл. Она сама сделала выбор. В мыслях уже мелькает схема удара, но происходит нечто невероятное. Она берет меня за руку, переплетая наши пальцы, как тысячи… Миллиарды раз до этого. В прошлой, более счастливой, более живой жизни. И я не могу не поддаться, откликаясь. У нее очень холодная ладонь, как будто весь вечер она боялась. Боялась именно этого, возможно, решающего момента. Переживала, искусала губы, нервно теребила подол платья. Не одному было страшно, верно?
Я смотрю на нее украдкой, как если бы это было запрещено мне. Воображала улыбается мне. Снова. Согревает. Успокаивает бушующий во мне гнев и создает заряды электричества, что откликаются во мне диким чувством восторга. Она рядом. Живая. Моя.
Она знакомит не Майкла со мной. А меня с Майклом. Боясь, страшась моей обиды за неверное решение. Словно показывает диковинную игрушку, которая должна или понравится мне, или быть уничтоженной. Я, безусловно, за второй вариант.
– Перси Джексон, – свободную руку я протягиваю брюнету.
– Приятно познакомится. Наслышан о тебе от Энн, – улыбаясь, не замечая соприкосновения наших рук, говорит Майкл. – Ты экономист?
– В процессе обучения. В данный момент прохожу практику.
– О, страшная скука. Бумаги, бумаги, по себе знаю, что офисная работа сущий Ад.
Это ты еще в Аду не был, сволочь.
– Не чем не хуже черчения, – замечаю я. – Что ж, было очень приятно познакомиться, но я обещал Чарли рассказать историю. Сам понимаешь – долг зовет.
– Ох, Чарли, – оживляется Майкл. – Здоров, приятель.
Ребенок, что все это время стоял рядом, дает пять великану, но возвращается ко мне, беря за руку, что отпустила Аннабет. Он согревает меня, заставляет чувствовать себя нужным, впервые за долгое время. И я вспоминаю, я вижу в нем себя самого. Ребенка, что искал молнии Зевса, стараясь спасти свою маму. Нет, конечно, я не желаю ему этой участи, но почему-то уверен, что он стал бы отличным, храбрым, самоотверженным героем.
– Спасибо огромное за ужин. Все было очень вкусно, миссис Оллфорд. Спокойной ночи, – я оборачиваюсь к Аннабет, когда Майкл усаживается за стол, и уже тихо добавляю: – Спокойной ночи, Воображала.
Не знаю, что было дальше. Я просто двинулся к коридору. Считая шаги, отвлекаясь на фоновую болтовню Чарли, замирая каждый раз, когда сердце галопом несется вперед. Нет, боги Олимпа, она не должна догадаться. Не сейчас. Чертов эгоист! Она ведь замуж выходит, а не свидание назначает!
– Эй! Ты меня слушаешь?! – спрашивает Чарли. – Это не моя комната, слышишь? Не моя.