Почему именно в этой маленькой стране? Почему этим четырём миллионам человек досталась маленькая страна, в которой есть и горы, и долины, и море, и быстрые реки? Их немного, но народностей у них много. И у всех какие-то свои неповторимые дополнения к общему грузинскому столу.
Хачапури по-аджарски в виде лодочки с яйцом, хачапури по-имеретински с сыром внутри, по-менгрельски как по-имеретински, только ещё с сыром сверху, ачма, которая даст фору лазанье из любого итальянского региона, хачапури с фасолью… а у сванов – хачапури с мясом.
И песни их таковы. Весёлые, смешливые и говорливые гурийцы поют сложные, многословные и многослойные, почти крикливые напевы. У имеретинцев печальное многоголосье может быть прервано гордым, громким монологом, который снова потонет в печали. А сванские песни вообще непостижимы, как и их таинственная, обособленная горная жизнь…
Как случилось такое многообразие, такое буйство красок на одном небольшом кусочке планеты? У меня нет объяснения. У грузин есть на этот счёт много мифов, но объяснений тоже нет. Случилось и случилось. Это чудо! Необъяснимое чудо, как и сама жизнь. Так они к жизни и относятся.
13 февраля
Сегодня хочу закончить небольшой триптих о Грузии. Завтра понедельник, и будни перекроют свежие, ещё трепетные впечатления, которые перерастут в ожидание новых встреч.
Калининград снова замело, и сегодня холодно. Было несколько совсем весенних дней с проступившими зелёными газонами, с песком и каменной крошкой вдоль обочин, которую сыпали всю зиму в гололёд. Люблю весенние неряшливые дороги, голые деревья… Люблю даже весенний беспорядок. Люблю возвращаться в Калининград откуда угодно, даже из самых прибранных и аккуратных городов… Но на этот раз, вылетая утром из Тбилиси, я чувствовал грусть, чувствовал, что не хватило буквально одного дня… И в то же время понимал, что, будь у меня ещё один день, – всё равно бы не хватило. Почему? Видимо потому, что я остро почувствовал то, о чём хочу сказать.
Я очень люблю Бельгию. Так случилось, что с этой маленькой страной связано много событий и первых зарубежных впечатлений моей жизни. Люблю и знаю Брюссель, хорошо знаю и Фландрию, и Валлонию. Бывал, жил и работал в разных городах. И даже довелось пожить и поработать на молочной ферме в Арденнах. Там есть друзья, любимые места, там я встречался с невероятной щедростью и гостеприимством. Но даже в начале девяностых, когда у нас царила неразбериха, а периодически и жуть, я не испытывал тоски, возвращаясь на Родину. Наоборот, хотел скорее домой, за работу, хотел к друзьям, хотел вернуться к воплощению своих больших и малых планов. Но на этот раз в Тбилиси, в аэропорту, я испытывал гнетущую грусть, с которой труднее всего бороться, хоть я и умею это делать…
Всё-таки Бельгия и вся остальная благополучная и не очень благополучная Европа, какой бы близкой она ни казалась сейчас (от моего дома до польской границы тридцать шесть километров), для людей моего поколения далека и отдельна. Во многих местах она нами уже исхожена, изъезжена, а кое-где даже изучена, но всё же отдельна. А Грузия нет.
И хоть я в Грузии бывал реже и меньше, чем во Франции или Германии… Грузия входит в чувственное понятие Родины. Грузия даже до того, как я в ней побывал, уже входила в территорию любви. Пушкин, Лермонтов, Грибоедов очень помогли. «Отец солдата», «Певчий дрозд», «Пастораль», три смешных грузина, которые рисовали разметку на дороге, «Мимино», мадмуазель Пастик в исполнении Софико Чиаурели, красавец-пастух в исполнении совсем не грузина Зельдина, влюблённый в свинарку, на чьём месте наверняка хотели быть наши бабушки, Бенжамен Глонти из «Не горюй!», юная красавица из «Небесных ласточек», Абдулла из «Белого солнца пустыни», сержант Кантария, Багратион, Дато Туташхиа (помню, с каким трудом я старался запомнить фамилию замечательного грузинского актёра Отара Мигвинитухуце́си), граф Калиостро с огромными грузинскими глазами (дублированный армянином Джигарханяном), и ещё целая вереница знакомых лиц и имён, вплетённая в нашу жизнь с самого детства, где бы мы ни жили – на Камчатке, в Крыму, Мурманске или Караганде. Никакому итальянцу, американцу или японцу всё мной перечисленное ничего не скажет. Это наше. Не грузинское, не российское, не советское – наше.
Как же Тбилиси расцвёл за те полтора года, пока меня там не было! Мы прилетели днём, а когда опустилась зимняя, быстрая темнота, город вспыхнул огнями, какими прежде не был освещён. Я увидел это зрелище и на некоторое время потерял дар речи. Мой друг Дато, который смотрел на меня, очевидно испытывая гордость, сказал: «Просто пригласили французов, которые в этом свете понимают, вот они и осветили наши старые балконы. Весь город осветили». Ночью мы ездили по городу. Я видел отреставрированные здания театров, причём не только фасады – было видно по афишам, что театры ожили. Над Курой повис пешеходный мост. И хоть он сильно изменил привычную картину старого города своими фантастическими формами и живой подсветкой, он прекрасен и похож на какое-то лёгкое, фантастическое существо, которое вот-вот улетит. И ещё этот мост, конечно, напоминает о том, что мы в двадцать первом веке, в то время как недостроенные башни «Москва-Сити» уже архаичны и выглядят как нелепая претензия и памятник глупым амбициям в сочетании с неуёмным воровством.
В Тбилиси есть ощущение рывка. И хоть Авлабар и спальные районы по-прежнему неухожены, в городе чувствуется проявление воли. Причём воли довольно молодых людей. Я познакомился с мэром Тбилиси. Молодой, высокий, очень симпатичный человек. Говорят, грубоватый. Но даже старики признают его явные достижения.
Поразительно! Мой друг Дато руководит тбилисским оперным театром. Он моложе меня, а руководит театром, в котором происходят события фильма «Жил певчий дрозд», а я его видел тринадцатилетним мальчиком. Он руководит масштабнейшей реконструкцией театра и при этом репетирует первую оперу Моцарта, написанную им в четырнадцать лет. Репетирует с китайскими, американскими, грузинскими певцами и итальянским дирижёром. У него множество планов, разрывается телефон, он отвечает на звонки то по-грузински, то по-английски, то по-итальянски, вот только по-русски практически некому ответить…
Мы сидели в ресторане (собственно, мы практически только этим и занимались), из-за соседнего столика, услышав русскую речь, подошёл высоченный парень лет тридцати, извинился за вмешательство, за плохой русский и сказал, что обязательно отдаст сына в русскую школу, потому что когда-то сам прочёл Жюля Верна на русском языке. Я удивился Жюлю Верну. «Просто грузинский перевод был неприкольный, на русском было престижнее читать», – сказал он, засмеялся и добавил, что язык хорошо помнит, вот только разговорной практики почти нет.
В течение четырёх дней все, кто слышал русскую речь – таксисты, случайные соседи за столиками, люди на рынке, – старались подойти и выразить свою радость по поводу того, что мы приехали несмотря ни на что и несмотря на нашу пропаганду, про которую они, разумеется, знают, потому что наше телевидение и наш интернет доступны. Ещё они часто просили передать привет Москве или Питеру. Были даже такие, кто просил передать привет Чите и Перми, где они когда-то учились, где у них много потерянных друзей, а возможно, и более близких.
Ходил по рынку у Сухого моста (вроде блошиного рынка, где можно найти много интересного и где я всегда что-нибудь покупаю). В прошлое воскресенье там было многолюдно. Ходил, глазел, и вдруг рядом послышались громкие голоса. Много людей очень громко заговорили, почти переходя на крик. Я машинально напрягся и был готов поскорее отойти в сторону. И вдруг громкие голоса сменились ещё более громким смехом, и я подумал про себя: «Как же я всё время настроен и готов к агрессии!»
В Тбилиси вообще громко разговаривают, громко зовут друг друга через улицу, могут даже, перекрикиваясь, беседовать через проспект Руставели. И я в первые свои приезды испуганно оглядывался на громкие голоса. Широкие жесты мне казались проявлением гнева или неприязни… Но даже в потоке машин… два тбилисских водителя, только что обругавших друг друга клаксонами, уже посмеялись, махнули друг другу рукой или приостановились и, открыв окна, что-то весело обсудили.
Я много раз слышал здесь: «Сегодня я тебя познакомлю с одним замечательным человеком» или: «К нам сегодня приедут друзья из Кутаиси». – «А кто они?» – «Ой, чудесные люди!» или: «Женя, ты не будешь возражать, если к нам присоединятся мои знакомые, прекрасные люди?» Я ни разу ни от кого не слышал: «Будь с ним поаккуратнее, это гнилой человек», или: «Там, за соседним столиком, сидит редкостная сволочь», или: «Мой сосед – редкая скотина». Я видел своими глазами, как люди в Грузии внимательно и хорошо друг к другу относятся.
С кем-то я поддерживаю знакомство, а с кем-то дружу уже больше десяти лет, и все эти годы компании моих знакомых и друзей всё те же. Эти десять лет были непростыми, но они держатся друг за друга, берегут друг друга и многие по-настоящему друг друга любят. Я никогда не слышал там злорадства по поводу неудачного спектакля, роли, фильма или книги. Я мог услышать досаду и переживания по поводу неудачи или неуспеха. Но злорадства – никогда…
Именно эту составляющую их жизни я нынче отчётливее всего увидел… В нашей компании и среди моих грузинских знакомых есть люди, безоговорочно поддерживающие нынешнего президента, и есть такие, кто слышать не хочет его фамилию. А есть такие, кто мудро понимает и тех и других, тонко понимает суть происходящего в стране и сочувственно относится к тому, что происходит у нас. Кто-то резок в суждениях, кто-то наоборот. Но они все вместе, они могут сидеть за одним столом, явно надеются пережить сложные нынешние времена и все свои надежды связывают только с Грузией и друг с другом…
И объясняется всё настолько просто, что даже странно это писать: они очень любят свою Родину, без всяких оговорок и объяснений, такую, какая есть. И любят друг друга, потому что любят Родину.
Они открыты, гостеприимны, неподдельно щедры и любят всех гостей, потому что любят Родину. Не показно, а по-настоящему… Они снимали такое кино! Они так поют! Они готовят такую вкусную еду! Они пишут такие картины! Они так любят искусство! Они так любят жизнь… потому что любят Родину. В Грузии не победило безжизненное фиктивное искусство, в Грузии нет литературно-кинематографического тренда, который сводится к утверждению, что жизнь – говно… потому что они любят Родину. И в этом смысле они друг в друге не сомневаются.
Я сидел в аэропорту и чувствовал, что хочу оттянуть момент возвращения туда, где только и делают что декларируют любовь к Родине, но на самом деле её не любят… Если бы любили, не разворовывали бы так торопливо, жадно и безоглядно. Если бы любили, не относились бы с такой лютой злобой к своим современникам, соотечественникам и соплеменникам.
Не были бы готовы в любой момент сорваться на крик на соседа, коллегу, такого же прохожего или пассажира, или на того, кто едет в потоке машин сбоку, впереди или сзади. Если бы любили Родину, не поливали бы грязью при любом удобном случае родные города и родную страну. Не брюзжали бы и не ныли, не предавались бы диким иллюзиям по поводу жизни за пределами, не преклонялись бы перед любыми запредельными образцами. Не искали бы авторитетов, панацей и пророков в мифических далях. Любили бы Родину – не создавали бы столь тёмных, беспросветных и безнадёжных, а главное – упивающихся тьмой и безнадёжностью фильмов и книг. Любили бы – не приняли бы этих книг и фильмов. Не завидовали бы такой чёрной и душной завистью любому успеху рядом, не злорадствовали бы любому промаху, а уж тем более беде ближнего. И не пытались бы объяснять поступки соотечественников самыми низменными и пошлыми причинами. Если бы любили – доверяли бы!
Недоверие всем и каждому – основной национальный российский тренд последних нескольких лет. Оголтелый патриотизм без подлинной любви к родной стране – это то, что нас закрывает от остального мира, то, что отталкивает от нас, создаёт непонятное и недоброе лицо нашей страны, искажённое дерзкой, бессмысленной, но при этом самодовольной улыбкой.
Вот что я остро почувствовал, покидая Тбилиси, прощаясь с друзьями, обещая снова приехать, повторяя своё собственное приглашение и говоря, что мои двери тоже для них всегда открыты. Они кивали: при расставании нельзя перечить или не соглашаться. Они кивали, но в глазах было печальное понимание, что в ближайшее время они приехать не смогут, потому что если их двери для нас распахнуты, наши двери для них закрыты…
15 февраля
Сегодня было холодно, даже морозно и солнечно. Высоченное синее небо, ясное-ясное, сухой мороз, и если есть куда смотреть, видно далеко-далеко, точнее, как говорила моя бабушка, далёко-далёко. Не правда ли, далЁко дальше, чем далеко?.. Непривычная для февраля погода. Обычно она капризная, влажная, сырая и промозглая. Такой денёк, как сегодня, похож на лучшие дни начала января. Весь день хорошо дышалось…
Почему я знаю погоду именно в эти дни? Да просто послезавтра мой день рождения. Исполнится мне 44. Две четвёрки. Странная цифра, угловатая какая-то. Единица, четвёрка и семёрка – самые колючие и угловатые цифры. Остальные все округлые… Хорошо помню свой день рождения, когда мне исполнилось 22. Это был первый мой день рождения после трёх лет службы. Первый по-настоящему свободный и при этом взрослый день рождения, за которым ощущалась совершенно неведомая жизнь, а планы были настолько громадными, что, можно сказать, планов никаких и не было.
17 февраля 2000 года, когда мне исполнилось 33, я ехал один в пустом вагоне поезда «Калининград – Москва» на церемонию вручения премии «Антибукер» за лучшую пьесу на русском языке по версии той самой литературной премии. На следующий день я должен был впервые ощутить признание и успех. Но в день рождения я был один. И опять накануне чего-то…
А вот послезавтра мне 44. И на этот разя опять ощущаю неизбежность нового этапа. Точнее, ощущаю, что какой-то этап заканчивается. Ещё точнее – уже практически закончился, надо только осознать и оформить его окончание.
С месяц назад в большой компании разгорелся жаркий спор. Там было несколько известных журналистов, были редакторы, то есть люди, гораздо более информированные, чем я, и по этой причине менее счастливые. Я в споре не участвовал, поскольку мог опираться только на ощущения, но никак не на факты. А спор шёл о ситуации в стране и её перспективах. Столкнулись две точки зрения – катастрофическая и абсолютно катастрофическая. И говорили-то люди, умеющие вести споры, умные, с быстрыми мозгами, а главное, как я уже сказал, информированные.
Накал спора был серьёзный, с подскакиванием с мест, с уходом к двери и желанием этой дверью хлопнуть, с возвращением к столу, временными перемириями и новыми вспышками категорических высказываний. А потом спросили меня, что я по этому поводу думаю, и я сказал приблизительно следующее: «Вам точно виднее, и вы точно больше и лучше меня знаете то, что происходит. Скорее всего, ваши жуткие прогнозы сбудутся. Но я не могу соглашаться и думать так, как вы. У меня дома маленькие дети. А отец маленьких детей не имеет права быть с вами согласным и не быть жизнелюбом. Мне даже хотелось бы с вами согласиться, но не могу. Права не имею…»
Мне 44. Но моя старшая дочь ещё ребёнок, ей как минимум два с половиной года учиться в школе. А младшим школа ещё только предстоит. Так что у меня впереди много лет практики совсем молодого родителя. Значит, мне долго придётся не соглашаться с отчаянным взглядом на жизнь.
А Маша недавно начала активно ходить… Как только стала ходить – сразу стала активно говорить. Отчётливо произносит слова. А пока ползала, издавала только звуки. Всё-таки четвероногие говорить не могут…
44 года. Странное ощущение. Четыре и четыре, хорошо и хорошо. Не удовлетворительно, а хорошо… Прямо как на джипах 4x4. Возраст полного привода (улыбка).
Интересно, будет ли в 55 отлично?
Грустные, я бы даже сказал, печальные и прекрасные стоят дни. Зимняя красота. К вечеру прилетели облака, закат подсветил их розовым. Красота в нашем пейзаже почему-то всегда печальна.