И вождь, и шаман почувствовали огромное облегчение.
— Но ведь это, — сказал вождь, — совершенно бесполезные вещи. Мы не можем брать за них желтые блестящие кружочки.
Мы отдадим это нашему Большому Брату даром.
— Что ж, — ответил Хонта, — пусть будет так. Но я могу, по крайней мере, угостить своих братьев иракелов «веселой водой»? У меня ее большой запас.
Все возбужденно зашевелились и загомонили.
*
Пиршество удалось на славу. На длинные гостевые циновки, заменявшие иракелам столы, были поданы: запеченное в листьях мясо туфлона, грудинка чиплаха, жареная щурель, грибы и сладкие корни, несколько сортов орехов, в том числе знаменитый кэдук, и лепешки-корзинки с густым забродившим соком тростника-медоноса. Подан был и глиэль — разновидность местного сладковато-горького пива. Большой Брат отведал всего и все одобрил. Он попросил у женщин племени несколько пустых сосудов и один за другим наполнил их некоей жидкостью из своих запасов. Ко всеобщему энтузиазму, жидкость оказалась «веселой водой».
Когда был утолен первый голод и у всех приятно зашумело в голове, разложили несколько больших костров, разогнавших ночную тьму. Над головой шумели темные кроны гигантских к’деров, дым костров уходил в небо, где ярко сияли уже Светлые Сестры — так туземцы называли двойной спутник планеты. Даже этнографу, человеку тертому и видавшему виды, мир на мгновение снова показался одушевленным и полным волнующих тайн.
Жрец Гуавакль подал знак, и в пространство между кострами вышли девушки. Они начали танец поклонения Светлым Сестрам. Большой Человек оживился, снова поднес к глазам свою жужжащую штуку и принялся творить видимую память. Он выглядел очень довольным, и это вдохновляло танцоров. Девушки исполнили все, что знали и умели, и их сменили мужчины. Подогретые «веселой водой», они плясали без устали. Танец Большой Охоты сменялся танцем Удачной Ловли, за ними шли танцы Сбора и Маринования Орехов, Сушки Листьев и Выкапывания Корней. Даримава, собиратель обычаев, только поспевал водить по сторонам своей камерой.
— Отлично! — бормотал он. — Самобытность! Экспрессия!
Когда танцоры утомились, все снова расселись вокруг циновок и принялись подкреплять силы. Большой Человек тоже закусил со всеми, а потом обратился к вождю:
— Брат Свурогль, — сказал он, — немало славных деяний совершили предки иракелов. Много чудес сотворили грозные боги твоего тотема. Нельзя ли об этом услышать?
— Ты прав, Большой Брат, — важно ответил вождь, — иракелы — храброе племя, и нам есть что рассказать чужеземцу.
По его знаку первым завел речь свирепого вида охотник по имени Устразий. Затаив дыхание слушало племя его повествование о славных битвах, в которых участвовали иракелы в стародавние времена. Потом охотник Залимуг рассказал сагу о летающем туфлоне с шестью серебряными рогами и о том, как сыны Грома превратили племя гигантов, врагов иракелов, в деревья к'деры. Улачум поведал печальную историю неразделенной любви Светлых Сестер к Небесному Огню и рассказал притчу о великом шамане Телмаке и о пяти вопросах, заданных ему каменным зверем Тернабу. Притча привела Даримаву в полнейший восторг. Он подпрыгивал на месте и непонятно восклицал: «Этнографическая жила!», «кладезь для структурной мифологистики…» Его странная штука жужжала непрерывно. Когда же Гуавакль спел, аккомпанируя себе на маленькой, совмещенной с бубном арфе гимн о возникновении Золотого Кокона из дыхания Изначальной Беспредельности, исполнил хвалебный цикл в честь Звездного Джиффы, Повелителя Танца, и рассказал про Путь Верхних Всадников, Хонта вскочил и высыпал жрецу в его инструмент горсть сверкающих желтых кружочков.
Долго еще продолжалось пиршество, и долго еще жужжал своей штукой этнограф, удваивая мир и творя зримую память. Но, наконец, погасли костры, Даримаву отвели в гостевую хижину, а едва державшиеся на ногах иракелы разбрелись по своим домам. Сон и покой сошли на стойбище, и отчаянно храпел под тотемом свернувшийся калачиком непутевый Эквенок, который ухитрился выпить больше всех.
Проснулся Эквенок оттого, что кто-то сильно тряс его за плечи, а когда это не помогло, стал отвешивать оплеухи. Эквенок с трудом разлепил веки. Голова его была тяжелой, как пень к'дера.
Будто бы сквозь туман Эквенок различал искаженные лица склонившихся над ним охотников во главе с вождем Свурог-лем. Потом кто-то вылил на него целый мех воды и мир прояснился. Но все равно Эквенок никак не мог взять в толк, почему вокруг только ругаются отборнейшими не-потребностями, а больше ничего не говорят.
Эквенок с трудом поднялся на ноги и тут же снова сел на циновку. Его мутило.
Племя, казалось, постигла какая-то беда. Но какая? И почему охотники смотрят на него с надеждой?
Ревели детишки, голосили женщины. Не дымился ни один утренний костер. Женщины растерянно глазели на запасы снеди, на травы, корни и орехи и, казалось, не знали, что с ними делать. От скверно ругавшихся мужчин тоже не было никакого толку.
Эквенок бросил взгляд на гостевую хижину, и некое смутное подозрение шевельнулось в его голове. Он поднялся, двинулся к хижине; охотники — следом. Увы, гостевая хижина была давно и безнадежно пуста. Никто не видел, когда и куда ушел Большой Человек, собиратель обычаев…
Исхудалый, обветренный, Даримава Хонта возвращался в космопорт. Он спешил. Следовало успеть до отлета большого трансгалактического, иначе придется добираться до Терры черт знает какими окольными путями. Полтора года скитался он по стойбищам разных племен и теперь может смело сказать, что ни один самобытный обряд, ни один мало-мальски интересный диалект или просто даже оборот речи не ускользнул от видео- и фонокристаллов его записывающих камер.
За излучатель, конечно, пришлось отвалить сумму весьма внушительную, но он того стоит. Надо отдать должное старому Хью — ему пришлось изрядно попотеть, особенно над блоком семантической селекции. Дело тонкое — Даримава вовсе не хотел, чтобы туземцы превратились в идиотов с разумом грудных младенцев. Нужно было всего лишь, чтобы они на время (только на время!) забыли свои обряды и ритуалы, легенды и сказки, пословицы и поговорки, меткие словечки и цветистые обороты. Все это — достояние науки, а наука должна запомнить его, Даримавы, имя, а не чье-нибудь другое. Туземцы же перебьются. Прожить можно и без сказок.
Он спустился с пологих холмов в неглубокую лощину и невольно ускорил шаг. Оставалось пройти лощину, подняться на гребень последней гряды, и взору откроется обширная степь. В той степи, в каких-нибудь четырех километрах от леса, станут видны строения космопорта и поселка Самор вокруг него, а над всем этим будет выситься серебристая башня готовящегося к старту большого галактического лайнера.
Но когда Даримава вышел из леса и поднялся на гребень, ему показалось, что он заблудился. Перед ним раскинулся совершенно незнакомый город. Целое море серых бетонных параллелепипедов.
— Ничего себе, — подумал Даримава, разглядев все же вдали два-три знакомых строения. — И это они за полтора года наворочали?! Здесь же степь была!
А теперь бетонные девяти-, двенадцати- и пятнадцатиэтажные коробки начинались в двухстах метрах от леса. И на улицах все, как у людей, — пешеходы, транспорт. Эмнибусы ходят.
Он подошел к стоянке эмнибуса, ощущая себя несколько нелепо со своим огромным рюкзаком, с бластером на поясе, который он так ни разу и не пустил в ход. И вообще Даримава вдруг ощутил, что он очень грязен, оборван и небрит. Неудобно перед туземцами. Впрочем, скопившиеся на остановке аборигены стояли молча в своих глухих, немаркого цвета одеждах и глаз на Большого Человека не подымали. Зато Даримава рассматривал их с любопытством, сравнивая с теми, что были в лесах и на мнемокристаллах его записывающей камеры.
Те-то, в лесах, попестрее одеваются. В этакое убожество их и силком не запакуешь. Да и душно, наверно, в этих сюртуках… А с другой стороны — не ходить же по городу в набедренных повязках, все же цивилизация!
Наконец подошел эмнибус, и народ ринулся на приступ — пока ожидали, успела скопиться порядочная толпа.
Даримава вышел на площади, где некогда находился центр поселка. Теперь уже исторический центр. Тут ничего не изменилось. И трехэтажное здание «Гранд-отеля», бывшее еще два года назад самым высоким в поселке (если не считать, конечно, башен космопорта), и стилизованный под Дикий Запад салун «Джон Бар-ликорн», и лавки туземных сувениров, и стереовизион «Галакси» — все было на месте. Даримава решил для начала глянуть, что делается в порту, и прошел в переулок с левой стороны отеля, ведущий к пакгаузам и дальше к полю. Стартовые комплексы отсюда просматривались отлично. Но открывшийся вид встревожил Даримаву. На поле стояли только приземистый каботажник местных линий да пара разведывательных ракетботов. Большого галактического не было.
Неужели опоздал?
Он потоптался на месте, потом решил сначала устроиться, а затем уже заняться выяснениями, и направился в гостиницу.
В холле маленький, сморщенный портье-туземец записал его в гостевую книгу и выдал ключи от номера на втором этаже.
Гостиница казалась вымершей, до того тут было пусто и тихо. Даримава, подбрасывая ключи на ладони, двинулся на второй этаж по широкой псевдомраморной лестнице, устланной дорожкой-циновкой местной работы. Поднявшись на площадку после первого пролета, он случайно оглянулся и увидел, что туземец-портье как-то странно смотрит ему вслед. Увидев, что Даримава обернулся, он тут же опустил глаза. Лицо казалось этнографу знакомым. Впрочем, ручаться было трудно — за последние полтора года он этих туземцев столько перевидал…
Через час свежевымытый, свежевыбритый и переодевшийся в чистое Даримава вышел на площадь перед отелем и остановился в нерешительности. С одной стороны, ему не терпелось разобраться с транспортом, а с другой, желудок давно и настоятельно требовал своего. Бар в гостинице был закрыт. Как сказал портье, за ненадобностью. Поколебавшись чуток, Даримава направился к салуну «Джон Барликорн».
— Может, из знакомых кого увижу…
К его удивлению, салун внутри ничем не напоминал бывшее заведение. За пластиковыми столиками сидели молчаливые туземцы. Даримава хотел было уйти, но потом все же заставил себя проглотить завтрак, не оставивший после себя никаких добрых воспоминаний.
Он вышел из столовой с безнадежно испорченным настроением. Дело было не только в злосчастном завтраке и в отсутствии лайнера на взлетном поле, что-то еще беспокоило его, и он не мог понять что. Оглядываясь по сторонам, он отмечал детали, на которые раньше не обращал внимания. На широких тротуарах было полно народа, но создавалось впечатление, что все эти люди слоняются здесь безо всякой цели. Многие просто подпирали стены и фонарные столбы, другие стояли, собравшись в кучки, или неподвижно сидели прямо на тротуаре. Делом, похоже, были заняты лишь аборигены в одинаковых мундирчиках, расхаживавшие всюду по двое и но трое.
Полиция? Раньше такого в Саморе не было…
Вместо того чтобы направиться прямо в космопорт, Даримава безотчетно свернул на центральную авеню — в бетонный каньон, протянувшийся совершенно прямо через весь город. Никто, казалось, не замечал его, никто не смотрел в его сторону, даже полицейские проходили, потупив взоры, и вроде бы у Даримавм, башней возвышавшегося над толпой, не было никаких причин для тревоги. Но стоило обернуться, и Даримава перехватывал пристальные взгляды, которыми провожали его туземцы. Впрочем, они тотчас отворачивались, а те, что были впереди, все так же молча расступались, освобождая путь. Он понял, что его угнетало: тишина. Все — шедшие, или стоящие, или сидящие, порознь и группами, — все молчали. Ни слова, ни возгласа, ни смеха. И еще — за все утро он не встретил ни одного землянина!
Даримава был человек неробкий. Как истинный профессионал он всегда работал в одиночку и не пользовался никакими иными транспортными средствами, кроме собственных ног. И здесь, и на других планетах, странствуя по диким местам, среди первобытных племен он всегда чувствовал себя как дома. Этому помогала абсолютная уверенность в собственном превосходстве и в могуществе стоящей за его плечами цивилизации.
И вот внезапно, сейчас и здесь, в городе с земной архитектурой, он всей шкурой ощутил, что этот мир чужой. Местное светило, меньшее по размеру, чем Солнце, но зато более яркое и белое, поднялось уже высоко, но все еще было утро, и на зеленоватом небе застыли перламутровые прожилки перистых облаков, густые черные тени лежали в провалах между стереометрическими глыбами зданий, на асфальтовые плиты ложились тени от маленьких молчащих фигурок с потупленными взорами.
Даримава остановился. Он ощутил холод в груди, предчувствие какой-то беды и желание сорваться с места и бежать.