— Но где Гермоген? Где протопоп Аввакум? Кто кинет клич? — жалобно воскликнул Заборщиков. В его восклицании звучал печальный клик одинокой птицы, взывающей в сумерках осенних стылых болот. — Народ обессилел. Где обрести волю?
— Наша судьба и история, Коля, наш вековечный русский порыв, который всякий раз кончается падением в пропасть, — это воля Божья. Сегодня, на руинах прежних царств, под насмешки врагов, под улюлюканье святотатцев, среди разбойных банд и хищных корпораций начинают оживать умершие русские пространства. Сращиваются переломы. Приоткрываются запавшие очи. Вокруг — все тот же ужас, то же разграбление, немолчный народный стон. Но сквозь черные тучи начинает брезжить тонкий луч еще невидимой Вифлеемской звезды, возвещающей о рождении дивного младенца — «Пятой Русской Империи»…
— Россия — чаша мира, — тихо произнес Заборщиков, помещенный в алое пятно света. В голосе его прозвучал священный шепот, как если бы он, еще страшась и робея, уже произнес незабытые строки «Символа веры». — Мир пьет из русской чаши наши слезы и нашу любовь.
— Мы должны расколдовать народ. Должны прервать его дурной сон. Спугнуть нетопырей уныния и отчаяния. Ты, Коля, своими дивными текстами расколдуешь народ. Ты прикоснешься перстом к каждому русскому лбу. Все русские книги, от «Петра и Февронии» до «Мастера и Маргариты», от «Задонщины» до «Тихого Дона», вся русская литература, включая твои романы, — это катехизис Русской Веры и Русской Победы. Мы, русские, — православные и язычники, метафизики и атеисты — все исповедуем религию Русской Победы. Всякий раз, после очередного крушения, принимаемся строить наш русский чертог, возводить на верфи между трех океанов наш священный русский ковчег, делая каждый новый век — «русским веком». Мы побеждали, ибо становились орудием Божественной воли. Строили неповторимый русский мир, свое инобытие. В этом суть нашей победной религии. «Символ веры» нашей Русской Победы.
— Ты веришь, Алеша? Веришь в чудо русского воскрешения? Ведь оно должно совершиться?
— Оно совершилось, — Сарафанов, ликующий, светлый, казался себе ангелом, что вырвал душу друга из цепких лап нетопыря. Одержал победу, одну из многих, что еще предстоит совершить. — Коля, пойдем, я покажу тебе чудо.
Они поднялись от застолья. Сарафанов повел Заборщикова через несколько комнат и коридоров, соединяющих обеденный зал с кабинетом, библиотекой, конференц-залом. В соседней с кабинетом комнате отдыха остановились перед дверью. Сквозь легкую панель из нежно-золотистого дерева ощущалась скрытая, литая тяжесть стальной плиты. Электронный замок пестрел циферблатом, мигал рубиновым огоньком. Сарафанов, едва касаясь перстами, набрал код. Крохотный светофор перебросил огонек из красной лунки в зеленую. Дверь отошла. Сарафанов пропустил друга вперед, и они оказались в просторной полупустой комнате, дохнувшей прохладной свежестью, словно воздух был напоен озоном.
В пространстве витал мягкий золотистый сумрак, в котором слабо перетекали едва ощутимые волны света. Посредине находилось возвышение. Черно-каменный постамент, напоминавший престол в алтаре. Его накрывал стеклянный колпак, хрустально-прозрачный, с легчайшим слюдяным блеском. Там, словно в призме, свет становился плотнее, драгоценнее, с едва заметными летучими спектрами. Стеклянную призму окружали темные чаши, металлические пластины, тяжелые непрозрачные бруски, от которых к полу ниспадали толстые кабели, подобные корням и лианам, — тугие, упругие, переполненные незримыми соками. Под стеклянным колпаком располагался невысокий штатив, озаренный лучом. В луче переливался бриллиант. Дышал, отсвечивал чистейшими гранями, разбрасывал разноцветные пучки, излетавшие из бесцветной глубины.
Заборщиков изумленно застыл перед алтарем, на котором сияла живая звезда, прилетевшая из необъятного Космоса. Переливалось драгоценное диво, всплывшее из необъятных глубин Мироздания.
Лучистый кристалл изливал таинственное свечение, пульсирующий нимб, который расширял пространство, раздвигал сумрак. Будто вокруг алтаря колыхалось северное сияние, разлетались легчайшие стрекозиные блестки. Бриллиант был живой, чуткий, нежный. Напоминал взрастающий цветок. Казалось, он наращивает свои грани, увеличивает поле света. Источая свечение, он в то же время его поглощал. Впитывал светящийся воздух, превращая в чистейший блеск. Глаз не мог уловить увеличения граней, но сердце чувствовало неуловимый рост, усиление дивного блеска, излетающие из глубины лучистые силы.
— Что это, Алеша? — зачарованно спросил Заборщиков.
— Это искусственный алмаз, который я выращиваю, подобно цветку, применяя секретные русские технологии. Традиционные методы выращивания алмазов требуют громадных температур, сверхвысоких давлений, громоздкого, неподъемного оборудования. Здесь же используются поля, в которые помещен камень. Эти поля, словно лейки садовников, поливают каменный цветок. Непрерывно, ежесекундно он пьет окружающий воздух, поглощает углерод, переводит молекулы газа в сверхплотный кристалл. Незримые энергии «вылизывают» грани, шлифуют плоскости, превращают алмаз в бриллиант. Бестелесные электрические и магнитные поля преобразуется в кристаллическую решетку. Непрозрачная материя становится светом. Черный хаос Вселенной претворяется в светоносный лучистый Космос. Здесь, в этой комнате, совершается Божественный акт творения. Воспроизводится в миниатюре сотворение мира. Этот бриллиант исполнен Божественной благодати. Обладает чудотворными свойствами. Если его положить в саркофаг, где лежит мумия, то воскреснет Нефертити. Если поднести к засохшему дереву, на мертвом стволе зазеленеют побеги. Силы распада и тления преображаются силами творчества. Этот камень как поцелуй, которым Господь оживляет погибшие миры, остывшие участки Мироздания, «черные дыры» Вселенной. Это и есть чудо воскрешения, Коля, о котором мы говорили. Мы выращиваем это чудо. Мы — садовники русского будущего.
Сарафанов приблизил лицо к бриллианту, чувствуя легчайшее давление лучей. Проникающую радиацию света. Едва ощутимое сладкое жжение. Свет проникал в него, наполняя неземным блаженством, благодатным восторгом, молитвенным благоговением. Наполненная сумраком комната была молельней. На престоле светилось живое, посетившее храм божество. Трепетало, вращало лопасти света. Было похоже на дивную бабочку, на волшебное пернатое диво. Оттолкнется от алтаря, бесшумно вспорхнет, перенесется на небо, оставляя прозрачные радуги. Превратится в высокую, бело-голубую звезду.
Он молился бриллиантовому божеству бессловесной молитвой, взывая к его милости, чудотворной святости, всеобъемлющей силе и красоте. Молил, чтобы животворящее зарево распростерлось над Россией, оживило омертвелые силы народа, разбудило могучие энергии творчества, раскрыло запечатанные источники.
Сарафанов дышал на бриллиант. Его дыханием сотворялся волшебный камень, взращивался дивный кристалл. Его теплотой и любовью увеличивался драгоценный светоч, полнилось лучами божество. Он вдувал в него всю свою нежность, все упования. Воспоминания о любимой жене и сыне, которые не погибли, но жили в кристалле в виде божественных тихих радуг.
Мысли о постаревшей, еще живой, но слабеющей, исчезающей матери, которая присутствовала в бриллианте в виде лучистого спектра. Память об отце, о дядьях и дедах, о бабках-прабабках, которые взирали на него из бриллиантовых граней множеством любящих глаз. Молитва его, проникая в кристалл, преображалась в лучистую энергию света, возвращалась обратно, как чудный отклик. Это был камень и дух. Земное вещество и небесная сила. Синтез, вбирающий разрозненный мир, и эманация, рассылающая в мироздание вспышки энергии.
Он чувствовал, что сердце его превращается в лучистый бриллиант. Две звезды, два волшебных кристалла переливались один в другой. Обменивались энергиями света. Сближались, как сближаются два светила, отыскавшие друг друга в бескрайнем Космосе. Их окружало единое зарево. Вокруг пламенел единый лучистый нимб.
Молитва Сарафанова становилась все жарче и бессловесней. Последний глубокий вздох. Удар восхищенного сердца. И звезда поглотила звезду. Возникла огромная вспышка. Безмерное расширение мира. Он ослеп, утратил вещественность. Превратился в пучок лучей. Победив гравитацию, улетел в беспредельность, описав необъятный крут. Увидел концы и начала. Свою смерть и рождение. Вновь опустился на землю, вернувшись в потрясенную плоть.
Обессиленный, пораженный немотой, не понимал, что с ним случилось. Кто поднял его в беспредельность. Что открылось в слепящем прозрении. Кто и зачем вернул его в бренную плоть.
Вместе с Заборщиковым покидал молельню. Закрывал дверь лаборатории. Обессиленными пальцами пробегал по кнопкам электронного замка. Перебрасывал огонек из зеленой в красную лунку.
Вернулись в обеденный зал.
— Пора и честь знать, Алеша. Пойду. Еще много хлопот. Мне ведь далеко добираться, — Заборщиков засуетился по-стариковски, оглядываясь, как бы чего не забыть.
Сарафанов смотрел на друга, в котором остыло сердце.
— Коля, милый, мы пережили ужасное время, когда над страной разорвалась чудовищной силы бомба. Смела государство, затмила небо, занавесила солнце пеленой радиоактивного пепла. Спасаясь от «ядерной зимы», мы скрылись с тобой в катакомбы. Мы прожили под землей целую вечность, дожидаясь, когда пепел осядет и вновь забрезжит солнце. Коля, русское солнце вновь начинает светить, еще вполсилы, еще в тумане, окруженное тучами демонов, вихрями птеродактилей. Но над Русью светает. Пора выходить из катакомб. Пора выносить на свет Божий сбереженные богатства. Ты и я — мы две половины расколотого зеркала. Сложим эти две половины, и в них, как в волшебном стекле, отразится Русское Будущее. «Русская цивилизация» спасена. Дивный младенец жив. Мы, как две няньки, станем нянчить младенца. Выстраивать новое Государство Российское!..
— Где? Какое государство, Алеша? — жалобно отозвался Заборщиков. — Где Сергий Радонежский? Где Минин и Пожарский? Где Иосиф Сталин?
В его голосе слышался печальный обессиленный скрип. Так скрипит на ветру ветхая, незатворенная калитка, ведущая к безлюдному дому. Эти скрипы обездоленной души были невыносимы Сарафанову.
Алеша, есть таинственные силы, скрытые в великих русских пространствах. Загадочное притяжение, стягивающее земли западнее и восточнее Урала. Есть «священная география», отмечающая контуры Государства Российского, задуманного не князьями, не царями, не вождями, а самим Господом Богом. Существуют карты космической разведки. Фотографии, сделанные космонавтами из Космоса, на которых обнаружены загадочные свечения, туманные нимбы. Как если бы из различных точек России исходили таинственные лучи. Били источники неизвестных энергий. Эти энергии сообщают народу необычайные силы. Наполняют духом великого строительства. Народные вожди и святители лишь улавливают эти источники силы. Поглощают эти лучи, озаряя ими народ, вдохновляя на великие государственные деяния. Империя — это Божественный удел наших пространств. Неизбежная доля нашего народа. Плод промыслительной «священной географии» Государства Российского, в котором нам довелось с тобою родиться!.. Империя возродится, Алеша. «Пятая Империя» возникнет на зияющем пустыре русской истории. На месте четырех исчезнувших воздвигнется «Пятая». Вначале была Киевская Русь, дивное зарево, озаренные всадники Борис и Глеб в золотом и алом плащах. «Первая Империя» сложилась вокруг киевской Софии, от Балтики до Черного моря с множеством племен и народов — славян, норманнов, угров, финнов, печенегов, хазар. Затем — Московское царство с колокольней Ивана Великого, могучий, от семи холмов, протуберанец за Урал до Тихого океана — триумфальная «Вторая империя». Следом — Александрийский столп в Петербурге, яростный петровский порыв, устремленный в центр Европы, «Третья Империя» Романовых. На ее месте — Мамаев курган и космическая лодка «Буран», сталинский красный Союз — «Четвертая империя», положившая свою красную лапу на весь XX век. Все четыре пали. На пальцах от них осталась лишь золоченая пудра, алая пыльца, словно от исчезнувшей бабочки. Теперь мы стоим у основания «Пятой Империи». Ее еще нет-только предчувствие, мечта. Бессчетные цветные пылинки, которые начинают перемещаться в таинственном магните Вселенной. Так собирается облако космической пыли, зарождается неведомая планета. «Пятая Империя» будет создана, и мы, пережившие катастрофу «Четвертой», отягощенные бременем великого поражения, одаренные опытом стоицизма и мистической веры, приступаем к созиданию нового, пятого царства…
Сарафанов проповедовал, чувствуя, как на устах расцветают слова. Будто кто-то, витавший над ним, дарил ему эти словесные цветы. Он говорил не от себя, а от Духа. В груди растворилось жаркое, наполненное светом пространство, в котором, огромное и дышащее, светило сердце. Алый пучок лучей вырывался из сердца, бил в Заборщикова, и тот, печальный и сумрачный, сидел в горячем смоляном пятне света. Так в темную избу сквозь щель влетает луч солнца, огненно отпечатывается на растресканных венцах.
— Но где Гермоген? Где протопоп Аввакум? Кто кинет клич? — жалобно воскликнул Заборщиков. В его восклицании звучал печальный клик одинокой птицы, взывающей в сумерках осенних стылых болот. — Народ обессилел. Где обрести волю?
— Наша судьба и история, Коля, наш вековечный русский порыв, который всякий раз кончается падением в пропасть, — это воля Божья. Сегодня, на руинах прежних царств, под насмешки врагов, под улюлюканье святотатцев, среди разбойных банд и хищных корпораций начинают оживать умершие русские пространства. Сращиваются переломы. Приоткрываются запавшие очи. Вокруг — все тот же ужас, то же разграбление, немолчный народный стон. Но сквозь черные тучи начинает брезжить тонкий луч еще невидимой Вифлеемской звезды, возвещающей о рождении дивного младенца — «Пятой Русской Империи»…
— Россия — чаша мира, — тихо произнес Заборщиков, помещенный в алое пятно света. В голосе его прозвучал священный шепот, как если бы он, еще страшась и робея, уже произнес незабытые строки «Символа веры». — Мир пьет из русской чаши наши слезы и нашу любовь.
— Мы должны расколдовать народ. Должны прервать его дурной сон. Спугнуть нетопырей уныния и отчаяния. Ты, Коля, своими дивными текстами расколдуешь народ. Ты прикоснешься перстом к каждому русскому лбу. Все русские книги, от «Петра и Февронии» до «Мастера и Маргариты», от «Задонщины» до «Тихого Дона», вся русская литература, включая твои романы, — это катехизис Русской Веры и Русской Победы. Мы, русские, — православные и язычники, метафизики и атеисты — все исповедуем религию Русской Победы. Всякий раз, после очередного крушения, принимаемся строить наш русский чертог, возводить на верфи между трех океанов наш священный русский ковчег, делая каждый новый век — «русским веком». Мы побеждали, ибо становились орудием Божественной воли. Строили неповторимый русский мир, свое инобытие. В этом суть нашей победной религии. «Символ веры» нашей Русской Победы.
— Ты веришь, Алеша? Веришь в чудо русского воскрешения? Ведь оно должно совершиться?
— Оно совершилось, — Сарафанов, ликующий, светлый, казался себе ангелом, что вырвал душу друга из цепких лап нетопыря. Одержал победу, одну из многих, что еще предстоит совершить. — Коля, пойдем, я покажу тебе чудо.
Они поднялись от застолья. Сарафанов повел Заборщикова через несколько комнат и коридоров, соединяющих обеденный зал с кабинетом, библиотекой, конференц-залом. В соседней с кабинетом комнате отдыха остановились перед дверью. Сквозь легкую панель из нежно-золотистого дерева ощущалась скрытая, литая тяжесть стальной плиты. Электронный замок пестрел циферблатом, мигал рубиновым огоньком. Сарафанов, едва касаясь перстами, набрал код. Крохотный светофор перебросил огонек из красной лунки в зеленую. Дверь отошла. Сарафанов пропустил друга вперед, и они оказались в просторной полупустой комнате, дохнувшей прохладной свежестью, словно воздух был напоен озоном.
В пространстве витал мягкий золотистый сумрак, в котором слабо перетекали едва ощутимые волны света. Посредине находилось возвышение. Черно-каменный постамент, напоминавший престол в алтаре. Его накрывал стеклянный колпак, хрустально-прозрачный, с легчайшим слюдяным блеском. Там, словно в призме, свет становился плотнее, драгоценнее, с едва заметными летучими спектрами. Стеклянную призму окружали темные чаши, металлические пластины, тяжелые непрозрачные бруски, от которых к полу ниспадали толстые кабели, подобные корням и лианам, — тугие, упругие, переполненные незримыми соками. Под стеклянным колпаком располагался невысокий штатив, озаренный лучом. В луче переливался бриллиант. Дышал, отсвечивал чистейшими гранями, разбрасывал разноцветные пучки, излетавшие из бесцветной глубины.
Заборщиков изумленно застыл перед алтарем, на котором сияла живая звезда, прилетевшая из необъятного Космоса. Переливалось драгоценное диво, всплывшее из необъятных глубин Мироздания.
Лучистый кристалл изливал таинственное свечение, пульсирующий нимб, который расширял пространство, раздвигал сумрак. Будто вокруг алтаря колыхалось северное сияние, разлетались легчайшие стрекозиные блестки. Бриллиант был живой, чуткий, нежный. Напоминал взрастающий цветок. Казалось, он наращивает свои грани, увеличивает поле света. Источая свечение, он в то же время его поглощал. Впитывал светящийся воздух, превращая в чистейший блеск. Глаз не мог уловить увеличения граней, но сердце чувствовало неуловимый рост, усиление дивного блеска, излетающие из глубины лучистые силы.
— Что это, Алеша? — зачарованно спросил Заборщиков.
— Это искусственный алмаз, который я выращиваю, подобно цветку, применяя секретные русские технологии. Традиционные методы выращивания алмазов требуют громадных температур, сверхвысоких давлений, громоздкого, неподъемного оборудования. Здесь же используются поля, в которые помещен камень. Эти поля, словно лейки садовников, поливают каменный цветок. Непрерывно, ежесекундно он пьет окружающий воздух, поглощает углерод, переводит молекулы газа в сверхплотный кристалл. Незримые энергии «вылизывают» грани, шлифуют плоскости, превращают алмаз в бриллиант. Бестелесные электрические и магнитные поля преобразуется в кристаллическую решетку. Непрозрачная материя становится светом. Черный хаос Вселенной претворяется в светоносный лучистый Космос. Здесь, в этой комнате, совершается Божественный акт творения. Воспроизводится в миниатюре сотворение мира. Этот бриллиант исполнен Божественной благодати. Обладает чудотворными свойствами. Если его положить в саркофаг, где лежит мумия, то воскреснет Нефертити. Если поднести к засохшему дереву, на мертвом стволе зазеленеют побеги. Силы распада и тления преображаются силами творчества. Этот камень как поцелуй, которым Господь оживляет погибшие миры, остывшие участки Мироздания, «черные дыры» Вселенной. Это и есть чудо воскрешения, Коля, о котором мы говорили. Мы выращиваем это чудо. Мы — садовники русского будущего.
Сарафанов приблизил лицо к бриллианту, чувствуя легчайшее давление лучей. Проникающую радиацию света. Едва ощутимое сладкое жжение. Свет проникал в него, наполняя неземным блаженством, благодатным восторгом, молитвенным благоговением. Наполненная сумраком комната была молельней. На престоле светилось живое, посетившее храм божество. Трепетало, вращало лопасти света. Было похоже на дивную бабочку, на волшебное пернатое диво. Оттолкнется от алтаря, бесшумно вспорхнет, перенесется на небо, оставляя прозрачные радуги. Превратится в высокую, бело-голубую звезду.
Он молился бриллиантовому божеству бессловесной молитвой, взывая к его милости, чудотворной святости, всеобъемлющей силе и красоте. Молил, чтобы животворящее зарево распростерлось над Россией, оживило омертвелые силы народа, разбудило могучие энергии творчества, раскрыло запечатанные источники.
Сарафанов дышал на бриллиант. Его дыханием сотворялся волшебный камень, взращивался дивный кристалл. Его теплотой и любовью увеличивался драгоценный светоч, полнилось лучами божество. Он вдувал в него всю свою нежность, все упования. Воспоминания о любимой жене и сыне, которые не погибли, но жили в кристалле в виде божественных тихих радуг.
Мысли о постаревшей, еще живой, но слабеющей, исчезающей матери, которая присутствовала в бриллианте в виде лучистого спектра. Память об отце, о дядьях и дедах, о бабках-прабабках, которые взирали на него из бриллиантовых граней множеством любящих глаз. Молитва его, проникая в кристалл, преображалась в лучистую энергию света, возвращалась обратно, как чудный отклик. Это был камень и дух. Земное вещество и небесная сила. Синтез, вбирающий разрозненный мир, и эманация, рассылающая в мироздание вспышки энергии.