— Конечно, рада, но знаешь, главное, чтобы все-таки кончилась эта проклятая война и мы были бы опять все вместе!
Через минуту она добавляет:
— Может, нам Линзеров позвать?
Линзеры и Кегели уже десять лет соседи, стенка о стенку живут. Мужчины даже на «ты». После нескольких ранений Линзера отозвали с фронта на производство. И он работает у Шварцкопфа.
У Линзеров тоже гости, они приводят их с собой.
— А это моя племянница Мале, я вам о ней уже рассказывала, — представляет фрау Линзер свою родственницу.
От ясного открытого личика молодой девушки с васильковыми глазами и уложенной над высоким белым лбом черной косой веет каким-то особым загадочным очарованием.
— Ну и хорошенькая она, эта ваша Мале, — шепчет фрау Кегель на ухо соседке.
Линзерша сияет от гордости, она считает своим долгом выложить все подробности относительно Мале: девушка родом из Шнейдемюля, а сейчас служит у одного коммерсанта.
— С первого она поступит горничной в большой отель в районе зоопарка. Там она будет получать от богатых господ хорошие чаевые и сможет откладывать; ведь девочке тоже хочется в конце концов замуж выйти, — словоохотливо добавляет она.
«Действительно, замечательная девочка», — думает Пауль, возясь с «гинденбурговскими свечами», которые все время падают. При этом он незаметно наблюдает за девушкой: немного смущенная обществом незнакомых людей, та возится с малышом и показывает ему картинки в книжке. Пауль охотно приударил бы за ней, но не знает, как это делается. Ведь ему всего семнадцать и особого опыта в этой области у него нет. Не зная, чем заняться от смущения, он достает свою мандолину и начинает перетягивать струну.
А тем временем оба соседа, сидя на клеенчатом диване, обмениваются своими горестями и дымят трубками: поговорить есть о чем. Сегодня утром Линзер участвовал в схватке, когда рабочие оттеснили от манежа наступающие отряды стрелков гвардейской кавалерийской дивизии и частично даже разоружили их. Вызвавший смех рассказ Кегеля об избитом и залитом клеем подстрекателе придал еще бо́льшую яркость общей картине — реакция снова шла в наступление.
— Хорошо еще, что полицей-президиум и отряды охраны безопасности в наших руках. Эйхгорн прислал нам на помощь часть своих людей, — сказал Линзер.
— Надо бы уделять гораздо больше внимания этим отрядам и отрядам республиканской солдатской обороны, — отозвался Кегель.
— Заяви о своем желании вступить в отряд, работы все равно ведь нет, — посоветовал сосед.
Пауль уже несколько раз вставлял свои замечания, но его никто не слушал. Наконец он выпалил:
— Знаешь, отец, а ведь это хорошая мысль. Говорят, в солдатские оборонные отряды проникли всякие реакционные элементы.
Линзер делает пренебрежительный жест.
— Слышите этого молокососа?
Однако отец рассердился и замечает очень сухо:
— А тебя, Пауль, не спрашивают, и не вмешивайся все время в то, чего ты еще не понимаешь.
Пауль готов сквозь землю провалиться от мучительного стыда: ведь ему говорят такие вещи в присутствии этой девушки. Но Паулю вот-вот исполнится восемнадцать, он уже побывал на призывном пункте. Он почти жалеет, что, пока его возьмут в армию, война кончится. И везде ему твердят одно и то же: «Кто не был солдатом, тому нечего и в разговор встревать».
— Да, да, на сало мышей ловят, — замечает фрау Кегель, выслушав рассказ Артура, и наливает себе еще чашку кофе. — У твоего брата тогда тоже началось с бобов да сала. А как все кончилось, известно одному господу богу. — Из ее впалой груди вырывается тяжелый вздох. — Мой Пауль… ты хоть немножко помнишь своего старшего брата?
— Немножко помню, бабушка. Он всегда делал мне из бумаги такие красивые игрушки. Скажи: как это случилась беда с ним и с отцом?
— Да как случилась? В ноябре тысяча девятьсот восемнадцатого пришел все-таки конец этой несчастной войне, и кайзер сбежал. Все пошло вверх дном. С фронта потоком возвращались солдаты. Есть было нечего. Работы тоже не было, все военные заводы перестали выпускать продукцию. Люди мешочничали, спекулировали, крали. По улицам часто ходили демонстрации, а иногда и постреливали. В восемнадцатом году под рождество стало очень неспокойно. Тебе, мой мальчик, тогда и пяти лет не было, ты, наверное, ничего не понимал. Но Паулю, твоему брату, уже исполнилось семнадцать. Ваша мать за два года перед тем погибла во время взрыва на заводе. А вашего отца отправили на фронт на третий день мобилизации. Вот мне и пришлось быть вам и за отца и за мать.
С Паулем было не так легко. Он был в самом деле довольно легкомысленный. Учился на маляра, но, когда его мастера призвали, тоже пошел на военный завод и там красил снаряды. А кончилась война — стал безработным, целый день бродил по улицам, в точности как бродите теперь вы, молодежь. Ну и попал в дурную компанию… Везде его окружали соблазны. А сама я разве могла его удержать? Да и некогда было, только и следи — не упускай те крохи, какие выдавались по карточкам, — кормить-то вас приходилось. Ах, одинокой женщине было очень, очень трудно. Тут я вдвойне обрадовалась, когда ваш отец неожиданно вернулся.
Помню, как сейчас: дело было в канун рождества. Утром возле дворца и манежа шли тяжелые бои с красными матросами. Мы как раз говорили о вашем отце. Мы и не подозревали, что…
ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАНУН РОЖДЕСТВА
В восьмом часу вечера по скупо освещенной Акерштрассе шагает рослый человек лет около сорока; на нем военная шинель без погон, солдатская шапка с красной кокардой, на ногах грубые сапоги, но нет ни поясного ремня, ни штыка. В руках он держит картонную коробку, в которой, по-видимому, лежит все его достояние. На стену какого-то дома, и так уже облепленную плакатами, какие-то люди наклеивают еще один. При мигающем свете газового фонаря солдат внимательно изучает эти плакаты:
«Приказ комиссара по демобилизации». «Спартак» зовет тебя к борьбе!» «За национальное собрание!» «Все на собрание НСДПГ» «Нас спасет только работа!»
«Приказ комиссара по демобилизации».
«Спартак» зовет тебя к борьбе!»
«За национальное собрание!»
«Все на собрание НСДПГ»
«Нас спасет только работа!»
Несколько наклейщиков, не говоря ни слова, мажут последний плакат клеем и налепляют на него другой, ярко-красный.
«Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!»
«Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!»
Демобилизованный запасной Вильгельм Кегель, ухмыляясь про себя, раскуривает трубку. Пройдя несколько шагов и еще раз обернувшись, он замечает, что человек в непромокаемом плаще уже заклеивает только что появившийся плакат. Кегелю это кажется забавным. Он делает несколько шагов обратно и с любопытством читает:
«Рабочие! Граждане! Отечество на краю гибели. Угроза надвигается не извне, а изнутри: от группы спартаковцев! Убивайте ее вожаков! Убейте Либкнехта! Тогда у вас будет мир, работа и хлеб! Солдаты-фронтовики».
«Рабочие! Граждане!
Отечество на краю гибели.
Угроза надвигается не извне, а изнутри: от группы спартаковцев!
Убивайте ее вожаков!