Бригадир немного поразмышлял, а затем лицо его осветилось пониманием и задором. «Посмотрим сейчас, что вы за фрукты», — мысленно ухмыльнулся строитель и, достав из внутреннего кармана спецовки купленный накануне еженедельник с яркими и весьма фривольными иллюстрациями, торжественно возложил сомнительное издание на кирпичную полку. Десять минут возбужденного ожидания были вознаграждены грязноватым листком из ученической тетрадки в клеточку. «Ты кто?» — гласила карандашная надпись.
Василию стало смешно. Захотелось ответить в рифму, но подавив это естественное желание, он взял себя в руки и попытался мыслить рационально. «Так. Написано по-русски, значит, на том конце наши… или наш. На газете 82-й год. Выходит, тридцать лет пролетело. Рыба таранька, молоко в пакете — все без изысков, а уж коньячок, да стакан граненый — теперь все понятно. Свой парень», — придя к этому простому и очевидному выводу, Василий Иванович достал из сумки бумажный лист и, чуть подумав, вывел на нем первую фразу: «Зовут меня Бойко Василий…»
Николай Серафимович Барабаш, потомственный представитель рабочего класса, места своей трудовой деятельности менял регулярно. Не потому, что его тянуло к перемене тех самых мест, а из-за широты души и пристрастия к зеленому змею. Нет-нет, пьяницей Николая никто не считал: выпивал он достаточно скромно, грамм по полста до обеда и стопку-другую на сон грядущий. А во время работы — ни-ни — «мы же не алкаши какие». Вот только начальники Николая никогда этого не понимали и все его заявления «по собственному…» подписывали с плохо скрываемым облегчением.
В настоящий момент Николай Серафимович трудился в Институте Атомной Энергии, куда его год назад устроил дядя Женя, фронтовой друг отца. Закрытые предприятия Коля любил. Работа непыльная, платят отлично — в месяц по двести с гаком выходит, и перед знакомыми можно слегка прихвастнуть («…в ящике, понимаешь, работаю…»), и «левачок» под руку подворачивается, а это и приработок, и уважение. При всем при том мастером Николай был действительно неплохим. И не просто мастером, а где-то даже художником: и слесарь, и токарь, и в электричестве кумекал, и из кирпича мог что угодно слепить — вон, бабе Дусе аккурат перед Олимпиадой печь выложил — любо-дорого посмотреть, недаром бабулька аж три поллитры выставила за качественно сделанную работу. Одна незадача — в Институте Барабаш числился на должности дежурного сантехника, но это занятие ему, хоть ты тресни, не нравилось. И вовсе не от того, что был Николай брезглив от природы. Наоборот, надо выгребную яму почистить — нет проблем, в колодец забившийся залезть с разводным ключом — тоже всегда пожалуйста.
Хрупкая художественная натура сантехника страдала исключительно от того, что унитаз — это гениальное изобретение человечества, техническое чудо, требующее тонкой настройки и нежного обращения — обычные граждане умудрялись выводить из строя едва ли не ежечасно, лишая Николая Серафимовича заслуженных перекуров и вводя его разум в состояние «когнитивного диссонанса». А непереносимые моральные страдания, причиняемые Николаю лицезрением результатов варварского обращения с водосливными приборами, требовали длительного «лечения» или, на худой конец, «профилактики». Поэтому прикладываться к облегчающему душу напитку приходилось чаще, чем ежедневно. Вот и сейчас, после очередного визита к текущим бачкам, Николай Серафимович в смятении мыслей и чувств спустился в подвал, открыл встроенный в стену пожарный шкаф и вытащил из него заветную бутылочку.
Присев за импровизированный стол, сложенный из фанерных ящиков, сантехник достал из рабочей сумки стакан, несколько вяленых рыбин и пакет молока. До обеда было еще далеко, но пить на пустой желудок и без закуски Николай не хотел. Плеснув на донышко пару бульков «нектара», мастер шумно выдохнул и одним движением опрокинул в рот содержимое граненого сосуда. Сознание прояснилось, окружающий мир наполнился красками. Повеселевший сантехник спрятал бутылку обратно в шкаф, уселся на ящик и блаженно расслабился. Минимум полчаса спокойного отдыха в запасе еще оставалось — клиенты подождут, а начальнику смены всегда можно наплести что-нибудь типа «осматривал стыки» или «искал протечки». Душа же просила добавить — первоначальная доза была маловата. Николай, покряхтев, поднялся и снова открыл знакомую дверцу.
«Вот тебе и раз», — бутылки внутри не оказалось. Поставив на каменную полку стакан, Барабаш внимательно осмотрел шкаф. В шкафу обнаружились куски раствора, дохлая мышь, плоская деталь круглой формы и несколько ржавых болтов. Выбросив из шкафа ненужный хлам и высохшую тушку самого страшного по мнению большинства женщин зверя, сантехник встал на карачки, тщательно обшарил пол, но кроме пыли, увы, ничего не нашел. Поднявшись и отряхнувшись, Николай протянул руку к стакану и… вдруг обнаружил, что пытается ухватить воздух — стакан исчез подобно бутылке. «Неужели белочка?! — ужаснулся сантехник. — Допился, блин!» Ошарашенный Николай покрутил головой и аккуратно прикрыл дверцу. Резко распахнув ее через секунду. «Оба-на!» — глазам изумленного мастера открылась напоминающая натюрморт картина. Молоток непривычного вида в окружении странно поблескивающих шурупов. Взяв в руки появившийся инструмент и собрав шурупы, Барабаш перенес неожиданные находки на стол. «Знатная вещь, — думал Николай, рассматривая молоток, — Цельнолитой, пластик на ручке, насечки, буквы иностранные… а шурупы, похоже, из нержавейки… и свёрлышки на концах. Хм, откуда такое богатство?».
Хоть Коля Барабаш и был по натуре художником, но мыслить умел грамотно и логично. Бутылка и стакан исчезли? Исчезли. Молоток и шурупы появились? Появились. А, значит, что? Правильно, обмен. Способ весьма экзотический, но, как известно, он такой же и в Африке. За полпузыря и стакан — справный инструмент и мелочь вдогонку, всё честно — может, человеку срочно похмелиться понадобилось, вот и решил поменяться. Николаю даже неловко стало, что его неведомый контрагент столь явно продешевил — за те вещи, что достались сантехнику, можно было выручить литр, а то и два, чистого спирта, не меньше.
Справедливость требовалось срочно восстановить. Барабаш загрузил в волшебный шкаф завернутую в газету рыбу, а чуть погодя присовокупил к ней пакет с молоком. Рыба и молоко исчезли в легком сиянии. Удовлетворенный Николай Серафимович запихнул молоток в сумку, ссыпал шурупы в карман и уже было собрался уйти, но… внезапно заметил: обмен еще не закончился. В шкафу лежал какой-то журнал.
Назвать культурологическим шоком то, что испытал простой советский сантехник при просмотре журнала, — значит не сказать ничего. «Тараканы-мутанты съели семью из трех человек в подмосковном Реутове», «Баба Нюра предсказывает конец света», «Голубые рвутся в Кремль», «Оборотни в погонях расчленили жертву бензопилой» — заголовки били Николая по голове словно кувалдой. Яркие журнальные иллюстрации притягивали и отталкивали одновременно: страшные оскаленные морды сменялись оголенными задницами, высохшие за тысячи лет мумии — бородатыми мужиками в камуфляже и с автоматами, а на обложке, как апофеоз абсурда, — девица в исподнем, сладострастно извивающаяся в лапах кошмарного монстра. «Сенсационные откровения элитной проститутки», — сообщал заголовок.
«Абзац!» — понял Николай Серафимович. Перед глазами сантехника, словно в калейдоскопе, мелькали смутные образы. Гигантские тараканы грызут его обутые в балетные пачки ноги, горбатая бабка ласково улыбается из телевизора и наливает в рюмку крысиный яд, двое дюжих санитаров в милицейских фуражках тащат маленького Колю на Лобное место, где его уже ждет одетый в кожу бородач с бензопилой, а из окон ГУМа выпрыгивают ободранные шалавы с мешками на головах, громко вопя «Богородица, прогони!»
— Блин, да что ж это за хрень за такая! — громко выругался Николай, протер ладонью лицо и привел, наконец, в порядок протрезвевшие мысли. — «Так. Что мы имеем? Написано по-русски. Это хорошо. Но у нас так не пишут. Это плохо, то есть, не плохо, а хорошо… тьфу, не пишут — и хорошо, что не пишут. А где так пишут? Да откуда ж мне знать, где. Попробуем с другого боку. Как эта фигня называется? Не понял, «откровения» голой шмары — это и есть название? Да нет, не может такого быть? Ага, вот оно что. Ну ни хренас баян. Год 2012, сентябрь. Неужели и вправду?».
Истина, открывающаяся сантехнику, казалась парадоксальной, но ничего сверхъестественного потомственный пролетарий в этом не видел — мало ли что бывает на свете. Ну посылка, ну из будущего — и что в этом странного? Осталось только небольшую проверочку учинить, и все станет ясно. Николай вытащил из сумки тетрадь, вырвал из нее лист и, начертав на нем два слова «Ты кто?», опустил «письмо» на полку пожарного шкафа. Через минуту ответ на вопрос был получен. Николай Серафимович развернул послание от неведомого адресата и приступил к чтению: «Зовут меня Бойко Василий…».
Василий Иванович затушил горелку и удовлетворенно оглядел приваренные к дверце петли. «Ну вот, сейчас повешу замок, и все будет чики-чики — ни одна собака теперь не узнает про эту хитрую нишу». Потом достал из сумки бумажный пакет, аккуратно его развернул и с легкой грустью посмотрел на фарфоровую статуэтку…
Ровно три недели прошло с того памятного дня, когда Бойко познакомился с Барабашем. Ну, не то чтобы познакомился, скорее, узнал, что есть на свете парень по имени Коля. Или был на свете такой парень. Словом, черт его знает, как правильно обозвать, но на общение и обмен посылками это никак не влияло. Сначала Василий хотел найти Николая в двухтысячных, но тот быстро его отговорил — мало ли что, вдруг помер уже или еще какие-нибудь «неприятности» — лучше уж не знать наверняка. К тому же обоих посещала шальная мысль о том, что живут они все же не в разных временах, а в разных мирах, хотя и очень похожих, и миры эти случайно соприкоснулись.
Бойко никогда не общался в сети, за компьютером не сидел, и даже слово Интернет представляло для него всего лишь набор звуков. Но здесь, в подвале старого институтского здания, все было так, как нужно — берешь какой-нибудь предмет, кладешь его в нишу старого пожарного шкафа и бац, он в том же месте, но ровно на тридцать лет раньше. А потом получаешь ответ, только уже оттуда, из 82-го. Просто отправляешь — просто получаешь. И не нужны ни компьютеры, ни программы, ни другие непонятные глупости. Никаких чудес, все по настоящему, как и бывает в жизни.
О своем житье-бытье Василий отписал Николаю еще в первый день их «знакомства», получив в ответ похожий вариант «автобиографии». Сочинять пространные опусы мужики не умели и не желали. В школе по русскому языку и литературе оба имели твердый трояк. Поэтому процесс общения состоял из коротких записок и разнообразных подарков, пересылаемых через «волшебную нишу».
Первыми предметами, сознательно отправленными в прошлое, были пять компакт-дисков с русским шансоном и «афганскими» песнями с рекомендацией «на послушать». И только после недоуменного вопроса сантехника из восьмидесятых «что это за фигня?» бригадир из двухтысячных сообразил, что сморозил глупость, и заменил диски обычными магнитофонными кассетами. Правда, и дискам Николай нашел применение, по совету своего нового приятеля сплавив их двоюродному брату-водиле. После чего лобовое стекло убитого ГАЗона брательника украсила лента поблескивающих кругляшей. В полном соответствии с будущими традициями, вызывая законную зависть коллег. А хрипловатый голос в кассетнике, поющий про «владимирский централ, ветер северный», вышибал из дружбанов родственника скупую мужскую слезу и служил причиной многозначительного похмыкивания знакомых дам.
Кубик Рубика, переданный по каналу межвременной связи и послуживший подарком николаеву племяннику, вызвал у последнего столь бурный восторг, что даже Лида, сестра Николая, не стала возражать, когда ее муж и брат уединились на кухне с портвейном, дабы вдумчиво и достойно обмыть новомодную головоломку.
Неподдельную радость доставили Барабашу дешевый китайский тестер с цифровым экраном, купленный Василием на строительном рынке, несколько наборов прокладок (конечно, не тех, что в рекламе, а тех, какими пользуются сантехники всех времен и народов), а также коробка зефира в шоколаде и упаковка «Сникерсов».
В ответ Николай трижды угостил Бойко овощными дарами со своего подмосковного огорода и астраханской воблой и подробно разъяснил, как правильно обустроить дымоход в деревенской печи.
Однако были и еще кое-какие подарки от контрагента из прошлого, подарки, что неожиданно вызвали у Василия подзабытое чувство стыда и капающей на мозги совести. Сам он отправлял в восьмидесятые ширпотреб, недорогой и привычный, не заставляющий его особо напрягаться ни в смысле денег, ни в смысле усилий, ни тем более мук творчества. А вот то, чем отдаривался друг Николай, было действительно уникальным. Фигурка взлетающего лебедя, сработанная из нержавейки и скрепленная медными проволочками, и кубок из зеленоватого камня, украшенный маленькими гранитными вишенками, казались Василию настоящими произведениями искусства. Подобные вещи он встречал в дорогих магазинах, и стоили они достаточно много. Впрочем, дело было не только в цене. И лебедя, и кубок Николай сделал сам, уверяя, что смог бы слепить их не один раз и что приятели его тоже, бывало, мастерили подобное. Василий Иванович никак не мог понять и принять тот факт, что тридцать лет назад обыкновенные работяги могли позволить себе создавать что-нибудь для души, а не для продажи, и при этом совершенно не тяготились расставанием с результатами собственного труда — ведь это были просто подарки.
— Работа ж стоит. Какие, к матери, звуки? — оправдывался бригадир.
— А какие могут быть звуки из м-м… того самого места? — рассмеялся вклинившийся в разговор Кацнельсон. — Да будет тебе, Руслан, — конструктор повернулся к прорабу, — найди ты ему эти диски. Не кувалдой же стеночку околачивать.
— Диски, диски, — пробурчал прораб, роясь в тумбочке. — Как будто у меня тут ящик волшебный. Иди потом, доказывай финансистам, что я ими не торгую… На, Иваныч, от сердца отрываю — последний остался.
Смущенный бригадир вернулся в подвал, споро насадил драгоценный диск на «болгарку» и, уже собравшись приступить к резке, вдруг вспомнил про опрометчиво оставленный в нише алмазный круг. «Надо прибрать, а то ведь забуду. Потеряется — накажут еще на тысячу», — с этими мыслями Василий Иванович протянул руку к проему и… остановился в недоумении.
Диск отсутствовал. Вместо него на пыльной поверхности стояла бутылка. Плоская, со смутно знакомой этикеткой. Взяв в руки заполненную наполовину емкость, бригадир с удивлением прочитал: «Коньяк Московский». Машинально открутил пробку, понюхал. Действительно, коньяк или что-то похожее.
«Да ерш твою медь. Какая сволочь шутить надумала? Найду, блин, башку оторву нахрен», — мысли Иваныча стремительно раскручивались в направлении всевозможных кар, должных обрушиться на голову неведомого шутника. «Найду гада», — твердо решил бригадир и, вновь повернувшись к проему, пораженно замер.
Теперь в нише стоял стакан. Обыкновенный граненый стакан, слегка заляпанный, но вполне реальный. Повертев в руках нежданный подарок и поморщившись от запаха алкоголя (если кто-то не верит — на стройке сейчас действительно сухой закон), Василий Иванович задумался. Если что-то где-то появляется, значит, что-то где-то исчезает. Логично? Логично.
Бригадир осторожно положил в «пожарный шкаф» молоток. Молоток окутался легким сиянием и… исчез. «А зачем я это сделал? Ёшкин кот! Это ж мой личный молоток! Нахрена я его туда запихнул? Так… ладно, посмотрим, что дальше. Сыпанем-ка сюда саморезов».
Горсть саморезов перекочевала из кармана в нишу и так же благополучно исчезла. Минут пять не происходило ничего, затем в знакомом сиянии появились две вяленые рыбины, завернутые в газету, а через пару мгновений — треугольный молочный пакет, который, как помнилось Василию Ивановичу, был в ходу в далеких восьмидесятых. «Интересный набор. А молоко вроде свежее, — подумал Василий, отхлебнув из пакета. — И рыба на вид вполне себе ничего. А что за газета? Ого. Социалистическая индустрия. Вторник, 21 сентября, 1982 год. Хм, а у нас пятница. И что теперь?»
Картина вырисовывалась интересная. То ли какие-то странные непонятки, то ли — офигеть, не встать — привет из прошлого.
Бригадир немного поразмышлял, а затем лицо его осветилось пониманием и задором. «Посмотрим сейчас, что вы за фрукты», — мысленно ухмыльнулся строитель и, достав из внутреннего кармана спецовки купленный накануне еженедельник с яркими и весьма фривольными иллюстрациями, торжественно возложил сомнительное издание на кирпичную полку. Десять минут возбужденного ожидания были вознаграждены грязноватым листком из ученической тетрадки в клеточку. «Ты кто?» — гласила карандашная надпись.
Василию стало смешно. Захотелось ответить в рифму, но подавив это естественное желание, он взял себя в руки и попытался мыслить рационально. «Так. Написано по-русски, значит, на том конце наши… или наш. На газете 82-й год. Выходит, тридцать лет пролетело. Рыба таранька, молоко в пакете — все без изысков, а уж коньячок, да стакан граненый — теперь все понятно. Свой парень», — придя к этому простому и очевидному выводу, Василий Иванович достал из сумки бумажный лист и, чуть подумав, вывел на нем первую фразу: «Зовут меня Бойко Василий…»
* * *
Николай Серафимович Барабаш, потомственный представитель рабочего класса, места своей трудовой деятельности менял регулярно. Не потому, что его тянуло к перемене тех самых мест, а из-за широты души и пристрастия к зеленому змею. Нет-нет, пьяницей Николая никто не считал: выпивал он достаточно скромно, грамм по полста до обеда и стопку-другую на сон грядущий. А во время работы — ни-ни — «мы же не алкаши какие». Вот только начальники Николая никогда этого не понимали и все его заявления «по собственному…» подписывали с плохо скрываемым облегчением.
В настоящий момент Николай Серафимович трудился в Институте Атомной Энергии, куда его год назад устроил дядя Женя, фронтовой друг отца. Закрытые предприятия Коля любил. Работа непыльная, платят отлично — в месяц по двести с гаком выходит, и перед знакомыми можно слегка прихвастнуть («…в ящике, понимаешь, работаю…»), и «левачок» под руку подворачивается, а это и приработок, и уважение. При всем при том мастером Николай был действительно неплохим. И не просто мастером, а где-то даже художником: и слесарь, и токарь, и в электричестве кумекал, и из кирпича мог что угодно слепить — вон, бабе Дусе аккурат перед Олимпиадой печь выложил — любо-дорого посмотреть, недаром бабулька аж три поллитры выставила за качественно сделанную работу. Одна незадача — в Институте Барабаш числился на должности дежурного сантехника, но это занятие ему, хоть ты тресни, не нравилось. И вовсе не от того, что был Николай брезглив от природы. Наоборот, надо выгребную яму почистить — нет проблем, в колодец забившийся залезть с разводным ключом — тоже всегда пожалуйста.
Хрупкая художественная натура сантехника страдала исключительно от того, что унитаз — это гениальное изобретение человечества, техническое чудо, требующее тонкой настройки и нежного обращения — обычные граждане умудрялись выводить из строя едва ли не ежечасно, лишая Николая Серафимовича заслуженных перекуров и вводя его разум в состояние «когнитивного диссонанса». А непереносимые моральные страдания, причиняемые Николаю лицезрением результатов варварского обращения с водосливными приборами, требовали длительного «лечения» или, на худой конец, «профилактики». Поэтому прикладываться к облегчающему душу напитку приходилось чаще, чем ежедневно. Вот и сейчас, после очередного визита к текущим бачкам, Николай Серафимович в смятении мыслей и чувств спустился в подвал, открыл встроенный в стену пожарный шкаф и вытащил из него заветную бутылочку.
Присев за импровизированный стол, сложенный из фанерных ящиков, сантехник достал из рабочей сумки стакан, несколько вяленых рыбин и пакет молока. До обеда было еще далеко, но пить на пустой желудок и без закуски Николай не хотел. Плеснув на донышко пару бульков «нектара», мастер шумно выдохнул и одним движением опрокинул в рот содержимое граненого сосуда. Сознание прояснилось, окружающий мир наполнился красками. Повеселевший сантехник спрятал бутылку обратно в шкаф, уселся на ящик и блаженно расслабился. Минимум полчаса спокойного отдыха в запасе еще оставалось — клиенты подождут, а начальнику смены всегда можно наплести что-нибудь типа «осматривал стыки» или «искал протечки». Душа же просила добавить — первоначальная доза была маловата. Николай, покряхтев, поднялся и снова открыл знакомую дверцу.
«Вот тебе и раз», — бутылки внутри не оказалось. Поставив на каменную полку стакан, Барабаш внимательно осмотрел шкаф. В шкафу обнаружились куски раствора, дохлая мышь, плоская деталь круглой формы и несколько ржавых болтов. Выбросив из шкафа ненужный хлам и высохшую тушку самого страшного по мнению большинства женщин зверя, сантехник встал на карачки, тщательно обшарил пол, но кроме пыли, увы, ничего не нашел. Поднявшись и отряхнувшись, Николай протянул руку к стакану и… вдруг обнаружил, что пытается ухватить воздух — стакан исчез подобно бутылке. «Неужели белочка?! — ужаснулся сантехник. — Допился, блин!» Ошарашенный Николай покрутил головой и аккуратно прикрыл дверцу. Резко распахнув ее через секунду. «Оба-на!» — глазам изумленного мастера открылась напоминающая натюрморт картина. Молоток непривычного вида в окружении странно поблескивающих шурупов. Взяв в руки появившийся инструмент и собрав шурупы, Барабаш перенес неожиданные находки на стол. «Знатная вещь, — думал Николай, рассматривая молоток, — Цельнолитой, пластик на ручке, насечки, буквы иностранные… а шурупы, похоже, из нержавейки… и свёрлышки на концах. Хм, откуда такое богатство?».
Хоть Коля Барабаш и был по натуре художником, но мыслить умел грамотно и логично. Бутылка и стакан исчезли? Исчезли. Молоток и шурупы появились? Появились. А, значит, что? Правильно, обмен. Способ весьма экзотический, но, как известно, он такой же и в Африке. За полпузыря и стакан — справный инструмент и мелочь вдогонку, всё честно — может, человеку срочно похмелиться понадобилось, вот и решил поменяться. Николаю даже неловко стало, что его неведомый контрагент столь явно продешевил — за те вещи, что достались сантехнику, можно было выручить литр, а то и два, чистого спирта, не меньше.
Справедливость требовалось срочно восстановить. Барабаш загрузил в волшебный шкаф завернутую в газету рыбу, а чуть погодя присовокупил к ней пакет с молоком. Рыба и молоко исчезли в легком сиянии. Удовлетворенный Николай Серафимович запихнул молоток в сумку, ссыпал шурупы в карман и уже было собрался уйти, но… внезапно заметил: обмен еще не закончился. В шкафу лежал какой-то журнал.
Назвать культурологическим шоком то, что испытал простой советский сантехник при просмотре журнала, — значит не сказать ничего. «Тараканы-мутанты съели семью из трех человек в подмосковном Реутове», «Баба Нюра предсказывает конец света», «Голубые рвутся в Кремль», «Оборотни в погонях расчленили жертву бензопилой» — заголовки били Николая по голове словно кувалдой. Яркие журнальные иллюстрации притягивали и отталкивали одновременно: страшные оскаленные морды сменялись оголенными задницами, высохшие за тысячи лет мумии — бородатыми мужиками в камуфляже и с автоматами, а на обложке, как апофеоз абсурда, — девица в исподнем, сладострастно извивающаяся в лапах кошмарного монстра. «Сенсационные откровения элитной проститутки», — сообщал заголовок.
«Абзац!» — понял Николай Серафимович. Перед глазами сантехника, словно в калейдоскопе, мелькали смутные образы. Гигантские тараканы грызут его обутые в балетные пачки ноги, горбатая бабка ласково улыбается из телевизора и наливает в рюмку крысиный яд, двое дюжих санитаров в милицейских фуражках тащат маленького Колю на Лобное место, где его уже ждет одетый в кожу бородач с бензопилой, а из окон ГУМа выпрыгивают ободранные шалавы с мешками на головах, громко вопя «Богородица, прогони!»