«Не слишком ли театрально завываю?» — подумалось Ромашкину, но реакция публики сигнализировала, что представление вполне на уровне. И «старикашка» попал в точку, мальчика стало буквально колотить от страха. Значит, студент всё понял верно.
— Тихо, тихо, — повелительно произнёс Аполлон. — Вон, ему ещё своё тело донашивать, а ты трясёшься, разбалтываешь... Ха-ха-ха!
Сатанинский смех удался ему на славу: тот, кто выглядел мальчишкой, оцепенел, а человек в теле старика принялся лопотать без умолку: «Да это же бог, бог!.. Прости нас, пожалуйста, светлый олимпиец!.. Прости нас...»
С зычным криком Ромашкин метнул копьё так, чтобы оно воткнулось в землю рядом с убийцей, и тот изо всех сил зажмурился. Старик от ужаса закрыл глаза руками. Когда они рискнули посмотреть, что же происходит, наверху никого не было.
Копьё торчало в земле возле плеча мальчонки.
А студент аккуратно шагал в лес, стараясь не ржать в голос. Спектакль получился что надо.
На рассвете он снова вышел к стоянке старика и мальчишки. Те сидели в обнимку и смотрели в догорающий огонь.
Бросив себе под ноги связанные доспехи со спрятанным черепком, Аполлон картинно зевнул и сказал:
— Пойдёте со мной. Ты, условно молодой, понесёшь паноплию. Ещё что-нибудь вздумаешь учудить — заставлю собственные руки сожрать, понял?
Обещание насчёт рук Ромашкин стырил у неведомого ему греческого вояки, который задирался на другого в период троянских пьянок.
Мальчик мелко закивал.
— Тогда вперёд и с песнями в этот ваш Ретей.
Шли медленно, как и вчера, из-за немощи старика.
Постепенно прохлада ночи отступала под натиском дневного солнца. Море привычно катило волну за волной, птицы метались в поисках зазевавшейся рыбы.
Ночью Ромашкин случайно набрёл на ручей и утолил жажду, поэтому чувствовал себя как никогда бодро. Его взволновало это преображение: мало того, что настроение сделало крутой разворот от безволия и фатализма к решимости и оптимизму, так ещё и проявилась известная удаль. Он, конечно, попробовал кинуть камень так же мощно, как в Зевса, и снаряд полетел неслабо, но парень сразу распознал — мощь всё же не та. Но ведь и не та, что пару дней назад!
Силы выросли. Это сомнений не вызывало.
— Вы друг другу никто? — спросил он спутников.
Мальчик промолчал, он пыхтел, таща на плече доспехи. Старик ответил:
— Просто вместе скитались. Я сирота. Он меня взял с собой, чтобы побираться с большей выгодой.
— А за что вас обмахнули телами?
— Известное дело, разгневали богиню. Спугнули её добычу, оленя. Царственная Деметра была настолько в ярости, что... вот.
— Эта могла и убить, — «успокоил» Аполлон, хоть и не помнил, кто она. — Хорошо, ходоки, привал. Ты, стукальщик по головам, аккуратнее с паноплией, клади, а не бросай.
— Тихо, тихо, — повелительно произнёс Аполлон. — Вон, ему ещё своё тело донашивать, а ты трясёшься, разбалтываешь... Ха-ха-ха!
Сатанинский смех удался ему на славу: тот, кто выглядел мальчишкой, оцепенел, а человек в теле старика принялся лопотать без умолку: «Да это же бог, бог!.. Прости нас, пожалуйста, светлый олимпиец!.. Прости нас...»
С зычным криком Ромашкин метнул копьё так, чтобы оно воткнулось в землю рядом с убийцей, и тот изо всех сил зажмурился. Старик от ужаса закрыл глаза руками. Когда они рискнули посмотреть, что же происходит, наверху никого не было.
Копьё торчало в земле возле плеча мальчонки.
А студент аккуратно шагал в лес, стараясь не ржать в голос. Спектакль получился что надо.
На рассвете он снова вышел к стоянке старика и мальчишки. Те сидели в обнимку и смотрели в догорающий огонь.
Бросив себе под ноги связанные доспехи со спрятанным черепком, Аполлон картинно зевнул и сказал:
— Пойдёте со мной. Ты, условно молодой, понесёшь паноплию. Ещё что-нибудь вздумаешь учудить — заставлю собственные руки сожрать, понял?
Обещание насчёт рук Ромашкин стырил у неведомого ему греческого вояки, который задирался на другого в период троянских пьянок.
Мальчик мелко закивал.
— Тогда вперёд и с песнями в этот ваш Ретей.
Шли медленно, как и вчера, из-за немощи старика.
Постепенно прохлада ночи отступала под натиском дневного солнца. Море привычно катило волну за волной, птицы метались в поисках зазевавшейся рыбы.
Ночью Ромашкин случайно набрёл на ручей и утолил жажду, поэтому чувствовал себя как никогда бодро. Его взволновало это преображение: мало того, что настроение сделало крутой разворот от безволия и фатализма к решимости и оптимизму, так ещё и проявилась известная удаль. Он, конечно, попробовал кинуть камень так же мощно, как в Зевса, и снаряд полетел неслабо, но парень сразу распознал — мощь всё же не та. Но ведь и не та, что пару дней назад!
Силы выросли. Это сомнений не вызывало.
— Вы друг другу никто? — спросил он спутников.
Мальчик промолчал, он пыхтел, таща на плече доспехи. Старик ответил:
— Просто вместе скитались. Я сирота. Он меня взял с собой, чтобы побираться с большей выгодой.
— А за что вас обмахнули телами?
— Известное дело, разгневали богиню. Спугнули её добычу, оленя. Царственная Деметра была настолько в ярости, что... вот.
— Эта могла и убить, — «успокоил» Аполлон, хоть и не помнил, кто она. — Хорошо, ходоки, привал. Ты, стукальщик по головам, аккуратнее с паноплией, клади, а не бросай.
Когда мальчик отдышался, Ромашкин вперил в него максимально суровый взгляд и спросил: