Елагин издает короткий смешок.
— Может быть, и так. Но стоит ли изумлять соседей без крайней необходимости?
Я киваю и отъезжаю чуть в сторону. Я не знаю, успела ли убежать косуля, и не хочу привлекать к ней внимание.
— Вы правы, ваше сиятельство. И я думаю, вам не стоит надолго оставлять ваших гостей без вашего внимания.
Я всё-таки украдкой смотрю в ту сторону — косули там уже нет, и только ветви деревьев чуть заметно качаются.
— Боюсь, им сейчас не до меня. К тому же, это не первый раз, когда я оставляю их в пылу погони — они уже привыкли к моим чудачествам. Когда я вижу раненого зверя, мне сразу хочется вылечить его — согласитесь, странное желание на охоте. Хотя, думаю, именно вы как раз и можете меня понять.
Я понимаю, что он намекает на тот случай в день моего прибытия в Елагинское, когда я бросилась помогать его крепостному. Я смотрю на него с опаской — неужели, он хочет меня похвалить? Или, напротив, предостеречь?
С ужасом понимаю, что начинаю находить в нем что-то человеческое, доброе. И запрещаю себе думать о нём в таком ключе. Он — враг, и только так я могу к нему относиться. Что бы он ни говорил… Что бы ни делал…
И чтобы разорвать эту тоненькую ниточку приязни, что он перебросил от себя ко мне, я говорю нарочито громко:
— Да, ваше сиятельство, я вполне вас понимаю. Хотя я по-прежнему считаю, что более гуманно было бы не устраивать охоту вовсе, а не устраняться от нее таким образом.
Я снова одергиваю себя. Я не имею права его упрекать. Он всего лишь делает то, что в эти времена считается обычным. И вообще — используют ли они тут слово «гуманно»???
— Не будем спорить, Вера Александровна, — миролюбиво предлагает он. — Если вы желаете вернуться в поместье, я провожу вас.
Я чуть наклоняю голову.
— Благодарю вас, ваше сиятельство, но, право же, я прекрасно помню дорогу и не заблужусь.
Он пожимает плечами:
— Ну что же, не смею настаивать. Но, надеюсь, вы не будете возражать, если я подтяну вам …, — тут он произносит по-французски какое-то слово, и меня бросает в дрожь, потому что значения этого слова я не знаю. — Ваш конь слишком резв, и я не прощу себе, если он сбросит вас из-за недосмотра конюха.
Я догадываюсь, что речь идет о подпруге, и дальнейшие действия князя подтверждают эту догадку. Но я пугаюсь совсем другого — князь видел, что я не поняла, что он сказал. Не поняла значение слова, которое для них является привычным, обыденным.
Мои ладони становятся мокрыми.
— Лошадь узнаешь во время езды, а человека — во время знакомства.
Он снова произносит это по-французски, но на сей раз я понимаю, хоть и с трудом. Не знаю, выходит ли это у него случайно, или он всё-таки проверяет меня.
— Вы совершенно правы, ваше сиятельство, — соглашаюсь я.
Надеюсь, он всё-таки вернется к русскому языку. Хотя если я снова чего-то не пойму, он наверняка спишет это на глупость провинциальной барышни, не желавшей утруждать себя уроками.
Елагин издает короткий смешок.
— Может быть, и так. Но стоит ли изумлять соседей без крайней необходимости?
Я киваю и отъезжаю чуть в сторону. Я не знаю, успела ли убежать косуля, и не хочу привлекать к ней внимание.
— Вы правы, ваше сиятельство. И я думаю, вам не стоит надолго оставлять ваших гостей без вашего внимания.
Я всё-таки украдкой смотрю в ту сторону — косули там уже нет, и только ветви деревьев чуть заметно качаются.
— Боюсь, им сейчас не до меня. К тому же, это не первый раз, когда я оставляю их в пылу погони — они уже привыкли к моим чудачествам. Когда я вижу раненого зверя, мне сразу хочется вылечить его — согласитесь, странное желание на охоте. Хотя, думаю, именно вы как раз и можете меня понять.
Я понимаю, что он намекает на тот случай в день моего прибытия в Елагинское, когда я бросилась помогать его крепостному. Я смотрю на него с опаской — неужели, он хочет меня похвалить? Или, напротив, предостеречь?
С ужасом понимаю, что начинаю находить в нем что-то человеческое, доброе. И запрещаю себе думать о нём в таком ключе. Он — враг, и только так я могу к нему относиться. Что бы он ни говорил… Что бы ни делал…
И чтобы разорвать эту тоненькую ниточку приязни, что он перебросил от себя ко мне, я говорю нарочито громко:
— Да, ваше сиятельство, я вполне вас понимаю. Хотя я по-прежнему считаю, что более гуманно было бы не устраивать охоту вовсе, а не устраняться от нее таким образом.
Я снова одергиваю себя. Я не имею права его упрекать. Он всего лишь делает то, что в эти времена считается обычным. И вообще — используют ли они тут слово «гуманно»???
— Не будем спорить, Вера Александровна, — миролюбиво предлагает он. — Если вы желаете вернуться в поместье, я провожу вас.
Я чуть наклоняю голову.
— Благодарю вас, ваше сиятельство, но, право же, я прекрасно помню дорогу и не заблужусь.
Он пожимает плечами:
— Ну что же, не смею настаивать. Но, надеюсь, вы не будете возражать, если я подтяну вам …, — тут он произносит по-французски какое-то слово, и меня бросает в дрожь, потому что значения этого слова я не знаю. — Ваш конь слишком резв, и я не прощу себе, если он сбросит вас из-за недосмотра конюха.
Я догадываюсь, что речь идет о подпруге, и дальнейшие действия князя подтверждают эту догадку. Но я пугаюсь совсем другого — князь видел, что я не поняла, что он сказал. Не поняла значение слова, которое для них является привычным, обыденным.
Мои ладони становятся мокрыми.
— Лошадь узнаешь во время езды, а человека — во время знакомства.
Он снова произносит это по-французски, но на сей раз я понимаю, хоть и с трудом. Не знаю, выходит ли это у него случайно, или он всё-таки проверяет меня.
— Вы совершенно правы, ваше сиятельство, — соглашаюсь я.
Надеюсь, он всё-таки вернется к русскому языку. Хотя если я снова чего-то не пойму, он наверняка спишет это на глупость провинциальной барышни, не желавшей утруждать себя уроками.