В какой-то момент судья просто перестала обращать на них внимание. Может с годами или от других каких чувств, но в душе совсем ничего даже не шевелилось при виде очередной анонимки. Так или иначе, издержки профессии ни куда не денешь.
Но вот последнее анонимное письмо, каким-то странным образом, всё время всплывало в памяти. Слова – «я всё о тебе знаю» – вроде не угроза, но такие тревожные. Они вспоминались время от времени, и как-то по-особому шевелили воображение.
Кто знает? Что знает?
***
Всегда что-то мешало. Сначала работа, в которую Воронцова кинулась очертя голову сразу после практики. Так кинулась, что не заметила как пролетели шесть лет в терзаниях и сомнениях. В страхе и неуверенности. Немного погодя она уже не церемонилась со служащими и коллегами, смело вступала в споры и дискуссии. Может быть, эта её напористость, непоколебимость и дала те плюсы, которые и теперь имеет судья Воронцова – хорошее место, уважение сослуживцев и самое главное, уважение и высокую оценку начальства.
Потом, вероятно, сложившееся при таких обстоятельствах поведение уже окончательно и безоговорочно выстроили образ железной леди. Она не чувствовала себя так, но понимала то, что видят люди основополагающее. Даже если она захочет их переубедить, вряд ли это получится. А раз так, тогда и не нужно ничего доказывать и она ещё глубже зарывалась в законы, в пункты и подпункты.
При всём при этом она почти никогда не чувствовала себя одинокой. Работа занимала такое количество места в её уме, что ничего другого Воронцова не знала и знать не хотела. Разве только то, что необходимо, для нормального, приличествующего должности существования. Но и тут, совсем малая часть от того, что есть у большинства женщин.
Она никогда не пользовалась косметикой и все, что было ей нужно – всего лишь чистота. Одежда сдержанная, простая. Почти без формы. Воронцова была равнодушна к красивым вещам.
Всё это, и работа, и характер, и стиль, так или иначе, отталкивало возможных претендентов на отношения. Если в двадцать пять ещё вспыхивал на щеках румянец при касании руки или при взгляде на неё кого-то из парней в университете, то немного погодя нерешительность и скепсис в отношении мужчин, а потом и вовсе придирчивость и равнодушие, перечеркивали на корню любую, даже саму незначительную попытку познакомиться. Отношения были ей не нужны.
Впечатление, которое она производила на мужчин, противоположное тому, какое должно. Это даже не было странно тем, кто её знал. Хотя и они порой задавались вопросом – как может эта маленькая женщина, быть такой глыбой льда?
Никогда у неё не было никаких отношений. Пара случайных заходов в студенческие годы она вообще не брала в расчёт, это то, на что не стоит обращать хоть какое-то внимание в её биографии.
О детях она тоже никогда не думала всерьёз. Какие могут быть дети, если в голове одни буквы. Буквы закона. Во сне и наяву, всегда и везде она думала о делах и ни о чём больше. Всё что больше, это не для Воронцовой.
Юра – а что Юра? Он сам пришел, сам остался. Он – не мешает.
Две напряженных недели, некогда думать о чём-то кроме работы. Хотелось уже поскорее закончить с несколькими большими делами и наконец-то уйти в небольшой отпуск. Попробовать начать думать о чём-то другом кроме дел.
– В конце концов, имею я право отдохнуть, – жаловалась она вечером на кухне.
– Конечно, имеешь. Я прекрасно понимаю тебя, сам такой. Но сейчас мне никак нельзя отдыхать. Дело Завьяловых боюсь отпустить. Как закончится процесс, тогда может быть, отдохну.
– Ты всегда так говоришь, а потом случается что-то ещё и ты бежишь туда, – улыбнулась Татьяна.
– Да, так получается. Хоть бы раз одно закончилось, а другое ещё не началось, он перевернул стейк и потянулся к полке за тарелкой.
– Юра, – позвала Татьяна.
Он обернулся.
– Почему ты со мной?
На глаза её почти накатились слёзы. Это было так необычно.
В какой-то момент судья просто перестала обращать на них внимание. Может с годами или от других каких чувств, но в душе совсем ничего даже не шевелилось при виде очередной анонимки. Так или иначе, издержки профессии ни куда не денешь.
Но вот последнее анонимное письмо, каким-то странным образом, всё время всплывало в памяти. Слова – «я всё о тебе знаю» – вроде не угроза, но такие тревожные. Они вспоминались время от времени, и как-то по-особому шевелили воображение.
Кто знает? Что знает?
***
Всегда что-то мешало. Сначала работа, в которую Воронцова кинулась очертя голову сразу после практики. Так кинулась, что не заметила как пролетели шесть лет в терзаниях и сомнениях. В страхе и неуверенности. Немного погодя она уже не церемонилась со служащими и коллегами, смело вступала в споры и дискуссии. Может быть, эта её напористость, непоколебимость и дала те плюсы, которые и теперь имеет судья Воронцова – хорошее место, уважение сослуживцев и самое главное, уважение и высокую оценку начальства.
Потом, вероятно, сложившееся при таких обстоятельствах поведение уже окончательно и безоговорочно выстроили образ железной леди. Она не чувствовала себя так, но понимала то, что видят люди основополагающее. Даже если она захочет их переубедить, вряд ли это получится. А раз так, тогда и не нужно ничего доказывать и она ещё глубже зарывалась в законы, в пункты и подпункты.
При всём при этом она почти никогда не чувствовала себя одинокой. Работа занимала такое количество места в её уме, что ничего другого Воронцова не знала и знать не хотела. Разве только то, что необходимо, для нормального, приличествующего должности существования. Но и тут, совсем малая часть от того, что есть у большинства женщин.
Она никогда не пользовалась косметикой и все, что было ей нужно – всего лишь чистота. Одежда сдержанная, простая. Почти без формы. Воронцова была равнодушна к красивым вещам.
Всё это, и работа, и характер, и стиль, так или иначе, отталкивало возможных претендентов на отношения. Если в двадцать пять ещё вспыхивал на щеках румянец при касании руки или при взгляде на неё кого-то из парней в университете, то немного погодя нерешительность и скепсис в отношении мужчин, а потом и вовсе придирчивость и равнодушие, перечеркивали на корню любую, даже саму незначительную попытку познакомиться. Отношения были ей не нужны.
Впечатление, которое она производила на мужчин, противоположное тому, какое должно. Это даже не было странно тем, кто её знал. Хотя и они порой задавались вопросом – как может эта маленькая женщина, быть такой глыбой льда?
Никогда у неё не было никаких отношений. Пара случайных заходов в студенческие годы она вообще не брала в расчёт, это то, на что не стоит обращать хоть какое-то внимание в её биографии.
О детях она тоже никогда не думала всерьёз. Какие могут быть дети, если в голове одни буквы. Буквы закона. Во сне и наяву, всегда и везде она думала о делах и ни о чём больше. Всё что больше, это не для Воронцовой.
Юра – а что Юра? Он сам пришел, сам остался. Он – не мешает.
Две напряженных недели, некогда думать о чём-то кроме работы. Хотелось уже поскорее закончить с несколькими большими делами и наконец-то уйти в небольшой отпуск. Попробовать начать думать о чём-то другом кроме дел.
– В конце концов, имею я право отдохнуть, – жаловалась она вечером на кухне.
– Конечно, имеешь. Я прекрасно понимаю тебя, сам такой. Но сейчас мне никак нельзя отдыхать. Дело Завьяловых боюсь отпустить. Как закончится процесс, тогда может быть, отдохну.
– Ты всегда так говоришь, а потом случается что-то ещё и ты бежишь туда, – улыбнулась Татьяна.
– Да, так получается. Хоть бы раз одно закончилось, а другое ещё не началось, он перевернул стейк и потянулся к полке за тарелкой.
– Юра, – позвала Татьяна.
Он обернулся.
– Почему ты со мной?
На глаза её почти накатились слёзы. Это было так необычно.