— Вот видите, — говорит реб Мойше. — Попробуй помолись тут при крестьянине!
Снова молчание.
— Как ваши дела, реб Мойше? — спрашиваю я, снова пытаясь завязать разговор.
— Слава Богу, живем помаленьку.
Он снова умолкает. Не за что ухватиться.
— А знаете что, реб Мойше?
— Что же, например?
— Расскажите что-нибудь! Тут так тихо… Даже не по себе.
— Как желаете… Что вам такое рассказать?
— Да хоть про водичку… Вы же знаете эту историю про водичку?
— А даже если знаю, на что она вам, чтобы было над чем посмеяться?
— Боже упаси!
— А, хоть бы и так… — передумывает он. — Нынешние времена… «Сионизм»…
— При чем тут «сионизм»?
— Я знаю? Нынче все перевернулось… Ешиботники стали сионистами, забросили Гемору, безобразничают… «Немцы» стали сионистами, кинулись обратно в еврейство… Бритые бороды и еврейство… Я не вас, Боже упаси, имею в виду, — Добавляет он с извиняющейся улыбкой.
— Какое же отношение все это имеет к водичке?
— А вот имеет… Вы только не сердитесь… «Немец», положим, стал набожным, и вот, к примеру, у него йорцайт, и он идет в еврейский ресторан, и велит принести ему за упокой души его матери кугл, его еврейство — это кугл. А ваше еврейство, например, сказочки слушать. Может у вас нынче йорцайт?
И все же он рассказал мне ту историю. Возможно, он хотел рассказать мне ее даже больше, чем я — услышать!
— Там где нынче водичка, было когда-то местечко… Не большое местечко, а так себе… Главное: было на что жить.
— Куда же оно делось?
— А куда все девается? Тут когда-то был лес… А где он? Кругом был лес. Майонтек! А на том краю леса дворец был…
— Я видел развалины.
— Вот видите, — говорит реб Мойше. — Попробуй помолись тут при крестьянине!
Снова молчание.
— Как ваши дела, реб Мойше? — спрашиваю я, снова пытаясь завязать разговор.
— Слава Богу, живем помаленьку.
Он снова умолкает. Не за что ухватиться.
— А знаете что, реб Мойше?
— Что же, например?
— Расскажите что-нибудь! Тут так тихо… Даже не по себе.
— Как желаете… Что вам такое рассказать?
— Да хоть про водичку… Вы же знаете эту историю про водичку?
— А даже если знаю, на что она вам, чтобы было над чем посмеяться?
— Боже упаси!
— А, хоть бы и так… — передумывает он. — Нынешние времена… «Сионизм»…
— При чем тут «сионизм»?
— Я знаю? Нынче все перевернулось… Ешиботники стали сионистами, забросили Гемору, безобразничают… «Немцы» стали сионистами, кинулись обратно в еврейство… Бритые бороды и еврейство… Я не вас, Боже упаси, имею в виду, — Добавляет он с извиняющейся улыбкой.
— Какое же отношение все это имеет к водичке?
— А вот имеет… Вы только не сердитесь… «Немец», положим, стал набожным, и вот, к примеру, у него йорцайт, и он идет в еврейский ресторан, и велит принести ему за упокой души его матери кугл, его еврейство — это кугл. А ваше еврейство, например, сказочки слушать. Может у вас нынче йорцайт?
И все же он рассказал мне ту историю. Возможно, он хотел рассказать мне ее даже больше, чем я — услышать!
— Там где нынче водичка, было когда-то местечко… Не большое местечко, а так себе… Главное: было на что жить.
— Куда же оно делось?
— А куда все девается? Тут когда-то был лес… А где он? Кругом был лес. Майонтек! А на том краю леса дворец был…
— Я видел развалины.