— Сейчас это главный интерес моей жизни.
Лиза и Надя внимательно слушали Павла Георгиевича, хотя и не совсем поняли. А мальчики не принимали участия в разговоре. Они играли с Людой и Маней в бирюльки, и Гемка старался крючочком подцепить и вытащить из кучки крошечную кастрюльку и при этом не рассыпать всю кучку.
— Папочка! Ты всегда затеваешь скучные разговоры. Это интересно только Наде, а Лиза просто из уважения к тебе слушает. Расскажи такое, чтобы всем было интересно и весело, — предложила Люда. — Мы уже кончили игру в бирюльки.
— Согласен, — сказал Павел Георгиевич, чуть заметно улыбаясь и обнимая старшую дочь. Он знал, что она ревнива и не любит, если кого-нибудь выделяют в ущерб ей. — В таком случае, отгадайте загадку, — оживляясь, сказал Курбатов, и серо-стальные глаза его весело заблестели.
Он предложил разгадать небольшую сказку-загадку.
Дети задумались. Балованный Филька наугад говорил вздор, Павка хмурился и мучительно искал ответа. Лиза от смущения никак не могла сосредоточиться, что бывало с ней и на экзамене. Надя быстрее других отгадала загадку.
Присматриваясь к Наде, Павел Георгиевич всегда находил в девочке что-нибудь неожиданное.
Сначала ему понравилась ее жизнерадостность: девочка чему-то своему радовалась и резвилась. Потом его удивила глубокая и бережная любовь Нади к матери и особенно привлекали пытливые глаза, в которых он видел постоянное присутствие мысли.
Мать часто читала Наде вслух книги. Екатерина Николаевна любила хорошее русское слово. У нее был выразительный голос, и она передала его дочери. Нередко на «Васильке» Павел Георгиевич слышал милый, проникновенный голос девочки, когда она, подражая матери, старалась передать очарование книги и вкладывала в чтение самые душевные оттенки.
Не так давно она читала Мане, Лизе и мальчикам «Сон Макара», до этого прочитанный ей матерью.
Павел Георгиевич не очень любил Короленко. Но, услышав за дверью кают-компании на «Васильке» эту повесть в устах девочки, невольно остановился.
— «А после баба умерла, — читала Надя. — Ее надо было хоронить, а у него не было денег. И он нанялся рубить дрова, чтобы заплатить за женин дом на том свете... А купец увидел, что ему нужда, и дал только по десяти копеек. А старуха лежала одна в нетопленной, мерзлой избе, а он опять рубил и плакал. Он полагал, что эти возы надо считать впятеро и даже больше».
А когда Надя дочитала до того места, где говорилось о том, как старый Тойон сказал Макару: «Погоди, барахсан. Ты не на земле. Здесь и для тебя найдется правда!» — что-то дрогнуло в сердце Курбатова.
Он вдруг почувствовал тогда в горле стеснение. И, взволнованный, быстро ушел с «Василька»...
Темнело.
И море, могучее, бескрайнее, беспокойно шумело. «Владивосток» поднимался на волне и снова падал, и в иллюминаторе то чернели берега, то виднелся край неба, охваченный вечерней холодной зарей. Иногда дверь в кают-компанию раскрывалась, входил матрос из команды; ветер врывался своевольно, обдавая всех свежим запахом моря, и еще явственней тогда слышался ропот тяжелых волн и гул тайги, спускавшейся к морю с угрюмых гор.
Всю прелесть и очарование жизни поняла Надя, когда после окончания института целый год провела дома.
Летом 1913 года она ездила на пароходе с матерью в окружной город на выставку, посвященную трехсотлетию дома Романовых. Когда Надя вернулась в свой городок, уже близилась осень и надо было готовиться к началу учебного года. Восьмой педагогический класс Надя кончала в своем городке.
С наслаждением она покупала учебники, общие тетради, новый перочинный ножик, перья, перламутровую ручку и разные другие милые мелочи, которые дома приобретали неизъяснимую прелесть.
Портной-китаец сшил новую форму. Правда, она была строгая, юбка со «сборами», но это не огорчало Надю. Мама купила ей зимнюю из черного мятого плюша шубку, черную меховую шапочку и большую, как у взрослых, муфту без шнурка. Особенно же радовали серые шведские перчатки и хорошенькие калошки, опушенные черным барашком, с белой маркой «Богатырь».
Наде хотелось, чтобы поскорее выпал первый снег, чтобы можно было надеть все эти новенькие и еще пахнущие магазином вещи и погулять по первопутку, когда крупные лохматые снежинки не спеша падают, как мотыльки, вьются вокруг уличных фонарей, висят на выбившихся прядях волос и даже пытаются по пути отдохнуть на холодной румяной щеке и не тают.
С волнением и радостью ждала Надя занятий.
— Сейчас это главный интерес моей жизни.
Лиза и Надя внимательно слушали Павла Георгиевича, хотя и не совсем поняли. А мальчики не принимали участия в разговоре. Они играли с Людой и Маней в бирюльки, и Гемка старался крючочком подцепить и вытащить из кучки крошечную кастрюльку и при этом не рассыпать всю кучку.
— Папочка! Ты всегда затеваешь скучные разговоры. Это интересно только Наде, а Лиза просто из уважения к тебе слушает. Расскажи такое, чтобы всем было интересно и весело, — предложила Люда. — Мы уже кончили игру в бирюльки.
— Согласен, — сказал Павел Георгиевич, чуть заметно улыбаясь и обнимая старшую дочь. Он знал, что она ревнива и не любит, если кого-нибудь выделяют в ущерб ей. — В таком случае, отгадайте загадку, — оживляясь, сказал Курбатов, и серо-стальные глаза его весело заблестели.
Он предложил разгадать небольшую сказку-загадку.
Дети задумались. Балованный Филька наугад говорил вздор, Павка хмурился и мучительно искал ответа. Лиза от смущения никак не могла сосредоточиться, что бывало с ней и на экзамене. Надя быстрее других отгадала загадку.
Присматриваясь к Наде, Павел Георгиевич всегда находил в девочке что-нибудь неожиданное.
Сначала ему понравилась ее жизнерадостность: девочка чему-то своему радовалась и резвилась. Потом его удивила глубокая и бережная любовь Нади к матери и особенно привлекали пытливые глаза, в которых он видел постоянное присутствие мысли.
Мать часто читала Наде вслух книги. Екатерина Николаевна любила хорошее русское слово. У нее был выразительный голос, и она передала его дочери. Нередко на «Васильке» Павел Георгиевич слышал милый, проникновенный голос девочки, когда она, подражая матери, старалась передать очарование книги и вкладывала в чтение самые душевные оттенки.
Не так давно она читала Мане, Лизе и мальчикам «Сон Макара», до этого прочитанный ей матерью.
Павел Георгиевич не очень любил Короленко. Но, услышав за дверью кают-компании на «Васильке» эту повесть в устах девочки, невольно остановился.
— «А после баба умерла, — читала Надя. — Ее надо было хоронить, а у него не было денег. И он нанялся рубить дрова, чтобы заплатить за женин дом на том свете... А купец увидел, что ему нужда, и дал только по десяти копеек. А старуха лежала одна в нетопленной, мерзлой избе, а он опять рубил и плакал. Он полагал, что эти возы надо считать впятеро и даже больше».
А когда Надя дочитала до того места, где говорилось о том, как старый Тойон сказал Макару: «Погоди, барахсан. Ты не на земле. Здесь и для тебя найдется правда!» — что-то дрогнуло в сердце Курбатова.
Он вдруг почувствовал тогда в горле стеснение. И, взволнованный, быстро ушел с «Василька»...
Темнело.
И море, могучее, бескрайнее, беспокойно шумело. «Владивосток» поднимался на волне и снова падал, и в иллюминаторе то чернели берега, то виднелся край неба, охваченный вечерней холодной зарей. Иногда дверь в кают-компанию раскрывалась, входил матрос из команды; ветер врывался своевольно, обдавая всех свежим запахом моря, и еще явственней тогда слышался ропот тяжелых волн и гул тайги, спускавшейся к морю с угрюмых гор.
Всю прелесть и очарование жизни поняла Надя, когда после окончания института целый год провела дома.
Летом 1913 года она ездила на пароходе с матерью в окружной город на выставку, посвященную трехсотлетию дома Романовых. Когда Надя вернулась в свой городок, уже близилась осень и надо было готовиться к началу учебного года. Восьмой педагогический класс Надя кончала в своем городке.
С наслаждением она покупала учебники, общие тетради, новый перочинный ножик, перья, перламутровую ручку и разные другие милые мелочи, которые дома приобретали неизъяснимую прелесть.
Портной-китаец сшил новую форму. Правда, она была строгая, юбка со «сборами», но это не огорчало Надю. Мама купила ей зимнюю из черного мятого плюша шубку, черную меховую шапочку и большую, как у взрослых, муфту без шнурка. Особенно же радовали серые шведские перчатки и хорошенькие калошки, опушенные черным барашком, с белой маркой «Богатырь».
Наде хотелось, чтобы поскорее выпал первый снег, чтобы можно было надеть все эти новенькие и еще пахнущие магазином вещи и погулять по первопутку, когда крупные лохматые снежинки не спеша падают, как мотыльки, вьются вокруг уличных фонарей, висят на выбившихся прядях волос и даже пытаются по пути отдохнуть на холодной румяной щеке и не тают.
С волнением и радостью ждала Надя занятий.