Людмила Федоровна была скромна, с хорошим сердцем и умом, просвещенным светом новых заманчивых идей.
Надя любовалась Людмилой Федоровной. Ей нравилось все: и прическа, и миндалевидные глаза, и агатовые волосы, и нежный овал лица, и румянец, вспыхивающий от смущения и как-то особенно выделяющий на правой щеке хорошенькую родинку, и прямой, высокий стан, и даже глуховатый голос, каким она читала вслух записанные ею лекции любимых профессоров.
А молодая учительница стеснялась своих учениц. Они уже не были детьми, однако не позабыли еще детских шалостей.
И не задумывались над тем, как трудно молодой женщине, неопытной в преподавании и еще совсем недавно бедной курсистке, а теперь обеспеченной учительнице, сохранять выдержку под любопытными взглядами учениц. Они ловили каждую заминку и смущали своим невозмутимым спокойствием. Особенно беспокоил ее «тот конец стола», говорила Людмила Федоровна, разумея места, где рядом сидели Люда, Надя и Лиза.
В городке за хорошенькой образованной учительницей наперебой ухаживала молодежь. Но Людмила Федоровна никого не отличала, держалась с достоинством, а в тайниках души предпочитала всем Павла Георгиевича. С ним она охотно ходила на каток, в солнечные дни каталась на рысаке и танцевала на вечерах в Общественном собрании.
А между тем пришла зима, и река, и лес, и горы, дороги и дома — все побелело. Налетали вьюги, но порой выдавались синие, звонкие дни и ясные ночи, и тогда в бездонном небе сверкало столько звезд, и крупных и малых, каких не увидишь и летом в самую хорошую ночь, и от звезд на чистый снег лился дождь золотых нитей, переливаясь в сугробах крошечными огоньками.
Павел Георгиевич Курбатов был одним из тех избранников судьбы, которые привлекают к себе внимание и любовь окружающих.
Он был красив, высок и строен, с блестящими, как у юноши, умными и смелыми глазами.
Талантливый изыскатель, спортсмен, певец, прекрасный рассказчик, вдумчивый собеседник, человек редкого благородства — он всегда был в центре общества.
Бывало, войдет и сразу овладеет разговором, нисколько об этом не заботясь и не прилагая к этому ни малейшего усилия. Просто речь его была жива, увлекательна и непринужденна.
Он всегда держался со всеми просто, уважительно и дружественно, будь то портовый грузчик или влиятельное лицо.
Казалось, что жизнь при нем как-то лучше и ярче: может быть, потому, что он умел пробудить и поддержать радость в душе собеседника.
В городке его уважали, хотя сам он сторонился местных богачей и начальства, предпочитая общество учителей и молодежи. В ранней молодости он увлекался пением и, оканчивая блестяще Петербургский институт инженеров путей сообщения, одновременно учился в консерватории. Даже собирался петь в частной опере. Но заманчивая деятельность в новом крае на Востоке оказалась сильнее. Он получил назначение и уехал на Дальний Восток. Там возникла у него идея углубить устье Амура. Он написал об этом книгу. В ученых кругах она произвела серьезное впечатление. И в министерстве путей сообщения проект его приняли с интересом.
В городке он вступил компаньоном Курца по разработке золотых россыпей и быстро разбогател, не оставляя мечты о переустройстве порта.
Но семейная жизнь Курбатова не удалась. Еще студентом сблизился он с хорошенькой черноглазой девушкой и женился на ней, когда узнал, что она готовится стать матерью. Конечно, он лелеял мысль со временем перевоспитать свою Машу. Однако глаза Маши сверкали, а душа оказалась тусклой. И Курбатов скоро убедился в том, что совершил ошибку. Портрет, где Маша была изображена девушкой, с перекинутой через плечо длинной косой, с сияющими глазами и тонкой талией, невольно напоминал Курбатову «Транстеверинку» Доде. И, глядя на портрет жены, Павел Георгиевич сочувствовал ошибке несчастного поэта, любовь которого началась, как и у самого Курбатова, «словно поэма Ламартина, а кончилась, как унылый роман Шанфлери».
Первая дочь, Люда, была его любимицей. Она унаследовала от отца некоторую склонность к музыке, а от матери — прекрасные глаза. Однако блеск их порой огорчал Павла Георгиевича: он не видел в нем того света, который загорается от игры мысли.
И все же Люда была его единственной радостью и другом в семье. Двое остальных детей — сын Володя и девочка Люся — были малолетки.
Павел Георгиевич дома не засиживался. Особенно летом. Часто выезжал на взморье производить промеры дна, много занимался в порту, а после смерти Курца добросовестно выполнял опекунские обязанности.
В дни, когда не было присутствия, любил прогулки на своей катере или уходил в тайгу, ночевал в шалаше, нередко с детьми, и охотился.
Прекрасный пловец, в любую погоду выходил он на шлюпке в море и завоевал доверие Екатерины Николаевны с тех пор, как спас девочку-гимназистку. Она гостила на заимке, отплыла далеко от берега, запуталась у острова в камышах и стала тонуть.
Друзья спрашивали Павла Георгиевича, зачем он испытывает судьбу и словно шутит со смертью. Павел Георгиевич отшучивался и уверял, что согласен с мистером Шенди: зачем думать о смерти? Когда существуем мы — смерти нет. А когда есть смерть — нет нас.
Однажды при таком разговоре присутствовала Надя. Она внимательно слушала Курбатова. Задумалась. И тихо, словно самой себе, сказала:
Людмила Федоровна была скромна, с хорошим сердцем и умом, просвещенным светом новых заманчивых идей.
Надя любовалась Людмилой Федоровной. Ей нравилось все: и прическа, и миндалевидные глаза, и агатовые волосы, и нежный овал лица, и румянец, вспыхивающий от смущения и как-то особенно выделяющий на правой щеке хорошенькую родинку, и прямой, высокий стан, и даже глуховатый голос, каким она читала вслух записанные ею лекции любимых профессоров.
А молодая учительница стеснялась своих учениц. Они уже не были детьми, однако не позабыли еще детских шалостей.
И не задумывались над тем, как трудно молодой женщине, неопытной в преподавании и еще совсем недавно бедной курсистке, а теперь обеспеченной учительнице, сохранять выдержку под любопытными взглядами учениц. Они ловили каждую заминку и смущали своим невозмутимым спокойствием. Особенно беспокоил ее «тот конец стола», говорила Людмила Федоровна, разумея места, где рядом сидели Люда, Надя и Лиза.
В городке за хорошенькой образованной учительницей наперебой ухаживала молодежь. Но Людмила Федоровна никого не отличала, держалась с достоинством, а в тайниках души предпочитала всем Павла Георгиевича. С ним она охотно ходила на каток, в солнечные дни каталась на рысаке и танцевала на вечерах в Общественном собрании.
А между тем пришла зима, и река, и лес, и горы, дороги и дома — все побелело. Налетали вьюги, но порой выдавались синие, звонкие дни и ясные ночи, и тогда в бездонном небе сверкало столько звезд, и крупных и малых, каких не увидишь и летом в самую хорошую ночь, и от звезд на чистый снег лился дождь золотых нитей, переливаясь в сугробах крошечными огоньками.
Павел Георгиевич Курбатов был одним из тех избранников судьбы, которые привлекают к себе внимание и любовь окружающих.
Он был красив, высок и строен, с блестящими, как у юноши, умными и смелыми глазами.
Талантливый изыскатель, спортсмен, певец, прекрасный рассказчик, вдумчивый собеседник, человек редкого благородства — он всегда был в центре общества.
Бывало, войдет и сразу овладеет разговором, нисколько об этом не заботясь и не прилагая к этому ни малейшего усилия. Просто речь его была жива, увлекательна и непринужденна.
Он всегда держался со всеми просто, уважительно и дружественно, будь то портовый грузчик или влиятельное лицо.
Казалось, что жизнь при нем как-то лучше и ярче: может быть, потому, что он умел пробудить и поддержать радость в душе собеседника.
В городке его уважали, хотя сам он сторонился местных богачей и начальства, предпочитая общество учителей и молодежи. В ранней молодости он увлекался пением и, оканчивая блестяще Петербургский институт инженеров путей сообщения, одновременно учился в консерватории. Даже собирался петь в частной опере. Но заманчивая деятельность в новом крае на Востоке оказалась сильнее. Он получил назначение и уехал на Дальний Восток. Там возникла у него идея углубить устье Амура. Он написал об этом книгу. В ученых кругах она произвела серьезное впечатление. И в министерстве путей сообщения проект его приняли с интересом.
В городке он вступил компаньоном Курца по разработке золотых россыпей и быстро разбогател, не оставляя мечты о переустройстве порта.
Но семейная жизнь Курбатова не удалась. Еще студентом сблизился он с хорошенькой черноглазой девушкой и женился на ней, когда узнал, что она готовится стать матерью. Конечно, он лелеял мысль со временем перевоспитать свою Машу. Однако глаза Маши сверкали, а душа оказалась тусклой. И Курбатов скоро убедился в том, что совершил ошибку. Портрет, где Маша была изображена девушкой, с перекинутой через плечо длинной косой, с сияющими глазами и тонкой талией, невольно напоминал Курбатову «Транстеверинку» Доде. И, глядя на портрет жены, Павел Георгиевич сочувствовал ошибке несчастного поэта, любовь которого началась, как и у самого Курбатова, «словно поэма Ламартина, а кончилась, как унылый роман Шанфлери».
Первая дочь, Люда, была его любимицей. Она унаследовала от отца некоторую склонность к музыке, а от матери — прекрасные глаза. Однако блеск их порой огорчал Павла Георгиевича: он не видел в нем того света, который загорается от игры мысли.
И все же Люда была его единственной радостью и другом в семье. Двое остальных детей — сын Володя и девочка Люся — были малолетки.
Павел Георгиевич дома не засиживался. Особенно летом. Часто выезжал на взморье производить промеры дна, много занимался в порту, а после смерти Курца добросовестно выполнял опекунские обязанности.
В дни, когда не было присутствия, любил прогулки на своей катере или уходил в тайгу, ночевал в шалаше, нередко с детьми, и охотился.
Прекрасный пловец, в любую погоду выходил он на шлюпке в море и завоевал доверие Екатерины Николаевны с тех пор, как спас девочку-гимназистку. Она гостила на заимке, отплыла далеко от берега, запуталась у острова в камышах и стала тонуть.
Друзья спрашивали Павла Георгиевича, зачем он испытывает судьбу и словно шутит со смертью. Павел Георгиевич отшучивался и уверял, что согласен с мистером Шенди: зачем думать о смерти? Когда существуем мы — смерти нет. А когда есть смерть — нет нас.
Однажды при таком разговоре присутствовала Надя. Она внимательно слушала Курбатова. Задумалась. И тихо, словно самой себе, сказала: