Павел Георгиевич не сразу ответил. Помолчал. Отодвинул серебряный подстаканник с чаем. Задумался, как будто всматривался в свою душу, и очень серьезно сказал:
— Надю я отличаю от других.
— Почему? — спросила Лиза, и ее бледное лицо залилось краской.
— Потому, — ответил тихо Курбатов, — что вас таких двуногих много ходит по земле, а Надя обладает чудесным свойством приковывать к себе сердца. А в глазах ее всегда видишь мысль. Возьмите мою Людку. Ведь она влюблена в нее. А вы сами? Не правда ли?
И Лиза удивилась, сколько нежности было в его голосе и на его лице.
Между тем за столом никто не обратил на слова Павла Георгиевича внимания. Все шумели, смеялись, Мария Гавриловна разливала чай, угощала, предлагала пирожки с черемухой.
И вспомнила еще Лиза, как осенью Надя пришла заниматься к Люде логикой — наука эта с трудом давалась и Лизе.
Надя терпеливо разъясняла подругам закон исключенного третьего и разницу между законом противоположности и законом противоречия.
Она собралась уже домой. Семья, провожая ее, вышла на большую незастекленную веранду. Был погожий осенний день. Надя уже в сотый раз кивала на прощанье головой, когда Лиза почему-то почувствовала неодолимое желание обернуться. Она действительно обернулась. Взглянула в окно кабинета Курбатова. И в изумлении увидела, что он стоит у окна за тяжелой бархатной гардиной и в щелку смотрит на Надю.
Случай после толстовского вечера рассеял ее сомнения.
Та минута, когда Лиза поняла, что Курбатов любит Надю, раскрыла и ей самой правду о себе. Боль, которую вдруг ощутила Лиза, ужаснула ее и прояснила то, что было до сих пор в тумане. Странные чувства волновали теперь Лизу. Ей было и страшно, и радостно, и горько. Страшно за Павла Георгиевича, за Надю, горько и обидно за себя. Она страдала, видя борьбу Павла Георгиевича с Надей, и сердилась на нее.
В один из вечеров Лиза с Надей сидели перед камельком в маминой гостиной. Горящее березовое полено то меркло, то вдруг вспыхивало и обливало красным заревом комнату и головки девушек, то потрескивало и переливалось синим огоньком, и тогда на нем ясно обозначались ровненькие квадратики. Надя вглядывалась в причудливые очертания, которые рисовал огненный вихрь: они напоминали ей разные фигурки. Надя показывала на них Лизе, но Лиза с трудом улавливала эти рисунки, и, пока старалась их увидеть, они уже меняли свою форму.
А Надя еще в далеком детстве, лежа в кровати в крохотной сосновой комнатке, любила рассматривать сучки на бревенчатых стенках, и в каждом ей что-то мерещилось: то Красная Шапочка, то смешная головка гнома в колпачке, то кудрявые рога оленя, то дивный цветок.
Позже, в институте, в одинокие долгие часы ночи, чтобы заглушить тоску по дому, она силилась представить себе и увидеть, что́ в это время делает мать, как она сидит над тетрадками, как около материнских ног спит, нервно вздрагивая во сне, щенок Кадо, как печально стоит на замерзшем пруду весь занесенный снегом «Золотой Василек».
Воображение влекло ее далее. Она вспоминала рассказы дяди Романа о Цейлоне, перед ее взором возникали картины тропического леса, зеленая змея ползла по дереву, сверкал под солнцем далекий океан. И в тишине ночи она вдруг явственно ощущала, как бесшумно летит в необъятном пространстве огромная круглая Земля. Становилось страшно, и в ужасе Надя закрывалась с головой одеялом.
И сейчас, глядя на тлеющие угли, Надя унеслась далеко в мир детских грез, впервые смутно улавливая всю прелесть воспоминаний, которые сглаживают горечь пережитого и поселяют в душе тихую печаль о прошедшем. Грезы! Они всегда украшают нашу жизнь!
— Зачем ты обидела Павла Георгиевича? — прервала молчание Лиза.
Надя вздрогнула, услышав голос подруги. Опустила глаза и переложила из одной руки в другую кремни, в которые они недавно играли.
— Я была виновата. Мне не хочется об этом говорить.
— Можешь не говорить, — ответила Лиза, — я сама знаю все.
— Ты? — с изумлением спросила Надя и, быстро сообразив, что этим выдала себя, тут же спохватилась и насмешливо спросила: — Однако что же ты знаешь?
— Знаю, знаю. Все. Сама убедилась, — торопливо заговорила Лиза, опасаясь, чтобы Надя своей насмешкой не спугнула откровенность, к которой располагал полумрак и тихое потрескиванье углей.
Павел Георгиевич не сразу ответил. Помолчал. Отодвинул серебряный подстаканник с чаем. Задумался, как будто всматривался в свою душу, и очень серьезно сказал:
— Надю я отличаю от других.
— Почему? — спросила Лиза, и ее бледное лицо залилось краской.
— Потому, — ответил тихо Курбатов, — что вас таких двуногих много ходит по земле, а Надя обладает чудесным свойством приковывать к себе сердца. А в глазах ее всегда видишь мысль. Возьмите мою Людку. Ведь она влюблена в нее. А вы сами? Не правда ли?
И Лиза удивилась, сколько нежности было в его голосе и на его лице.
Между тем за столом никто не обратил на слова Павла Георгиевича внимания. Все шумели, смеялись, Мария Гавриловна разливала чай, угощала, предлагала пирожки с черемухой.
И вспомнила еще Лиза, как осенью Надя пришла заниматься к Люде логикой — наука эта с трудом давалась и Лизе.
Надя терпеливо разъясняла подругам закон исключенного третьего и разницу между законом противоположности и законом противоречия.
Она собралась уже домой. Семья, провожая ее, вышла на большую незастекленную веранду. Был погожий осенний день. Надя уже в сотый раз кивала на прощанье головой, когда Лиза почему-то почувствовала неодолимое желание обернуться. Она действительно обернулась. Взглянула в окно кабинета Курбатова. И в изумлении увидела, что он стоит у окна за тяжелой бархатной гардиной и в щелку смотрит на Надю.
Случай после толстовского вечера рассеял ее сомнения.
Та минута, когда Лиза поняла, что Курбатов любит Надю, раскрыла и ей самой правду о себе. Боль, которую вдруг ощутила Лиза, ужаснула ее и прояснила то, что было до сих пор в тумане. Странные чувства волновали теперь Лизу. Ей было и страшно, и радостно, и горько. Страшно за Павла Георгиевича, за Надю, горько и обидно за себя. Она страдала, видя борьбу Павла Георгиевича с Надей, и сердилась на нее.
В один из вечеров Лиза с Надей сидели перед камельком в маминой гостиной. Горящее березовое полено то меркло, то вдруг вспыхивало и обливало красным заревом комнату и головки девушек, то потрескивало и переливалось синим огоньком, и тогда на нем ясно обозначались ровненькие квадратики. Надя вглядывалась в причудливые очертания, которые рисовал огненный вихрь: они напоминали ей разные фигурки. Надя показывала на них Лизе, но Лиза с трудом улавливала эти рисунки, и, пока старалась их увидеть, они уже меняли свою форму.
А Надя еще в далеком детстве, лежа в кровати в крохотной сосновой комнатке, любила рассматривать сучки на бревенчатых стенках, и в каждом ей что-то мерещилось: то Красная Шапочка, то смешная головка гнома в колпачке, то кудрявые рога оленя, то дивный цветок.
Позже, в институте, в одинокие долгие часы ночи, чтобы заглушить тоску по дому, она силилась представить себе и увидеть, что́ в это время делает мать, как она сидит над тетрадками, как около материнских ног спит, нервно вздрагивая во сне, щенок Кадо, как печально стоит на замерзшем пруду весь занесенный снегом «Золотой Василек».
Воображение влекло ее далее. Она вспоминала рассказы дяди Романа о Цейлоне, перед ее взором возникали картины тропического леса, зеленая змея ползла по дереву, сверкал под солнцем далекий океан. И в тишине ночи она вдруг явственно ощущала, как бесшумно летит в необъятном пространстве огромная круглая Земля. Становилось страшно, и в ужасе Надя закрывалась с головой одеялом.
И сейчас, глядя на тлеющие угли, Надя унеслась далеко в мир детских грез, впервые смутно улавливая всю прелесть воспоминаний, которые сглаживают горечь пережитого и поселяют в душе тихую печаль о прошедшем. Грезы! Они всегда украшают нашу жизнь!
— Зачем ты обидела Павла Георгиевича? — прервала молчание Лиза.
Надя вздрогнула, услышав голос подруги. Опустила глаза и переложила из одной руки в другую кремни, в которые они недавно играли.
— Я была виновата. Мне не хочется об этом говорить.
— Можешь не говорить, — ответила Лиза, — я сама знаю все.
— Ты? — с изумлением спросила Надя и, быстро сообразив, что этим выдала себя, тут же спохватилась и насмешливо спросила: — Однако что же ты знаешь?
— Знаю, знаю. Все. Сама убедилась, — торопливо заговорила Лиза, опасаясь, чтобы Надя своей насмешкой не спугнула откровенность, к которой располагал полумрак и тихое потрескиванье углей.