— Пейте, пейте, — сказал поляк. — Ночь-то не спали.
«Откуда он знает, что ночь не спал?» — насторожился Александр. Хотя догадаться об этом было нетрудно: все знают, что при пересечении стольких границ пассажирам не до сна.
— А вы? — спросил он.
— И мы с удовольствием, нам тоже досталось.
После вина и кофе словно бы стало теплее в вагоне, и Александр, сказав свое «энтшульдиген» — «извините», вышел. Не терпелось поглядеть на немцев, дремавших за стеклянными стенами и дверями купе, и вообще посмотреть, что это такое — немецкий вагон. Да и требовалось заглянуть в одно место: мало ли какие передряги предстоят, не дай бог, не вовремя приспичит.
Потом он долго стоял в коридоре, смотрел в мелькание теней и огней за окном и перебирал в памяти впечатления первых часов, чтобы ничего не забыть. Похоже было, что ему повезло: сразу же увидел и наркомана, и проститутку, и алкоголика. Он не был уверен, отвечают ли увиденные им люди этим определениям, но ему хотелось так считать: дома придется рассказывать о поездке, и фраза «не успел сойти с поезда, как увидел», дополненная этими образами, будет звучать. Жена, конечно, тут же скажет: «Я так и знала!» Друзья на работе будут ахать и ерничать. Только Борька, пожалуй, поймет, пожалеет несчастных немцев и немок. И тут же сделает вывод, что наши бабы лучше и если он до сих пор не женился, то виноват только сам.
Резко распахнулась дверь, и в коридор вошли два железнодорожника, все в черном, шумные, уверенные и какие-то оба чересчур уж крупные, они разом разбудили весь вагон, наполнили его движением. Тот, у которого висел через плечо красный ремень, решительно отодвинул дверь крайнего купе и сухо потребовал предъявить билеты.
Александр поспешил к себе, чтобы если уж беседовать с представителями железнодорожной власти, то не в одиночку. Билет от Ганновера до Ольденбурга был куплен еще в Москве, и он не знал, какие вопросы могут возникнуть у контролеров в связи с этим.
Вопросов никаких не было. Даже не взглянув на Александра, контролер прощелкнул на билете дату проезда и занялся другими пассажирами.
Когда контролеры ушли, пьяненький господин достал еще одну бутылку вина, отпил из горлышка, уже никому больше не предлагая, и принялся рассказывать что-то недорассказанное о себе. Обращался он к женщине, сидевшей рядом, говорил, мешая немецкие и польские слова, и Александр понимал только общий смысл. Человеку этому было восемь лет, когда убили на войне его отца. Господин вскакивал с места показывал, как русские стреляли из автомата и как пуля попала отцу прямо в лоб. Заканчивал, отпивал глоток из бутылки и начинал рассказывать то же самое сначала. Женщина внимательно слушала, скороговоркой вставляя что-то свое. Поляк, сидевший напротив, откровенно дремал. Александра тоже тянуло в дремоту, но он боролся с ней, все ждал, когда немец накалит себя рассказом и начнет приставать к нему, русскому.
Он так и задремал, не дождавшись вопросов. Очнулся от шума в купе. Поезд стоял. Соседи собирали вещи.
— Бремен, — сказал поляк. — Нам сходить.
Он остался один во всем вагоне. Сидел тихо, забившись в угол, смотрел в окно на россыпи огней просыпающегося города, на темные провалы все еще не отступившей ночи, на освещенные пятна чужой земли, белесой, тронутой изморозью. Сидел и боялся задремать, проспать Ольденбург. Знал уже, что поезда стоят тут одну-две минуты и, если заранее не подтащить вещи к выходу, то можно и не успеть выйти.
Ольденбургский перрон был пуст: всего несколько человек топтались в отдалении, когда он сошел, встречали кого-то. Он искал глазами Саскию, такую, какой видел ее в Москве, и не находил. Вспомнил, что она и не может быть такой, поскольку тогда было лето, начал присматриваться к круглым, закутанным в пальто фигурам, и опять не находил. Потом увидел бегущую по перрону женщину и узнал: Луиза.
Она целовала его как родного, порывисто и смущенно обнимала, прижимая к своей плоской груди, отпускала, снова прижимала и все морщилась, готовая заплакать.
Он наклонился, чтобы взять вещи. Луиза опередила его, схватила чемодан, самый тяжелый. Он вежливо отобрал чемодан: старая, а туда же. Тогда она вцепилась в сумку и уж не отпускала, заявив, что непременно хочет что-то понести. В конце концов от отдал ей коробку с электрическим самоваром, легкую, но неудобную, больше всего мучившую его дорогой.
Быстро прошли через пустой, но ярко освещенный вокзал, вышли на площадь. Увидев их, от шеренги машин, прихрамывая, побежал навстречу худощавый человек, и он догадался: Ульрих, муж Луизы, которого она называла ласково — Уле. Но Александр не знал, как ему называть этого человека и, неловко ткнувшись, обнимаясь, ему в плечо, заторопился подхватить свои вещи, поскольку Ульрих-Уле уже наклонялся, чтобы взять их и нести к машине.
Такой горячей встречи Александр не ожидал, и, расслабившийся, отогревшийся то ли от того, что в машине было тепло, то ли от этой сердечности, он сидел, отвалившись на заднем сиденье, и мечтал о том, что вот так же встретит его и Саския.
Улицы были уже прозрачны от сумерек, но фонари все горели, и бесконечные ряды витрин светились пестрым разноцветьем. Витрины привлекали внимание, и Александр то и дело оглядывался, стараясь рассмотреть, что там на них. И почти в каждой было нечто нужное ему. И уже теперь, в свои первые часы, Александр ощутил смутное неудовольствие от того, что сувениров тут так много, а денег у него так мало. Вспомнил, как жена и дочь составляли для него длинные списки желаемых вещей с указанием размеров, ростов, даже сантиметров. «Денег-то у меня и на десятую часть этого списка не хватит», — возмущался Александр. «Ничего, сколько хватит, — успокаивали его. — Это чтобы ты знал и не покупал ненужного». Ненужным, надо полагать, было то, что хотел бы купить он сам для себя и для многочисленных друзей своих. Каждый, напутствуя, считал нужным напомнить: «Ты уж привези чего-нибудь на память». Он всем обещал. Но, когда получил в банке обменные небольшие свои марки, призадумался: как их делить? А в поезде, наслушавшись наставлений от толстой соседки по купе, которой все за границей казалось страшно дорогим, он и вовсе приуныл. Теперь ему все товары казались доступными, но все возвращалась мысль о крайней скудности кошелька. И если Луиза и Саския, как обещали, не возьмут его на полный пансион, то останется сходить только в «Bierhalle», или, по-русски, в пивную и скоренько ехать домой. Благо билет на обратную дорогу лежал в кармане, купленный еще в Москве на русские рубли. Правда, частично занятые у Бориса. Но дома-то он — дома…
— Вы не слушаете? — спросила Луиза, до этого что-то говорившая ему. И тут же начала его оправдывать: — Устали, конечно, ночь бессонная. Ну да сейчас немного поспите. А там за дела, за дела.
Он удивился: никакими делами заниматься тут не собирается. Решил, что она это просто так сказала, к слову.
Уле ловко ввел машину в узкий переулок и остановился возле трехэтажного кирпичного дома.
— Пейте, пейте, — сказал поляк. — Ночь-то не спали.
«Откуда он знает, что ночь не спал?» — насторожился Александр. Хотя догадаться об этом было нетрудно: все знают, что при пересечении стольких границ пассажирам не до сна.
— А вы? — спросил он.
— И мы с удовольствием, нам тоже досталось.
После вина и кофе словно бы стало теплее в вагоне, и Александр, сказав свое «энтшульдиген» — «извините», вышел. Не терпелось поглядеть на немцев, дремавших за стеклянными стенами и дверями купе, и вообще посмотреть, что это такое — немецкий вагон. Да и требовалось заглянуть в одно место: мало ли какие передряги предстоят, не дай бог, не вовремя приспичит.
Потом он долго стоял в коридоре, смотрел в мелькание теней и огней за окном и перебирал в памяти впечатления первых часов, чтобы ничего не забыть. Похоже было, что ему повезло: сразу же увидел и наркомана, и проститутку, и алкоголика. Он не был уверен, отвечают ли увиденные им люди этим определениям, но ему хотелось так считать: дома придется рассказывать о поездке, и фраза «не успел сойти с поезда, как увидел», дополненная этими образами, будет звучать. Жена, конечно, тут же скажет: «Я так и знала!» Друзья на работе будут ахать и ерничать. Только Борька, пожалуй, поймет, пожалеет несчастных немцев и немок. И тут же сделает вывод, что наши бабы лучше и если он до сих пор не женился, то виноват только сам.
Резко распахнулась дверь, и в коридор вошли два железнодорожника, все в черном, шумные, уверенные и какие-то оба чересчур уж крупные, они разом разбудили весь вагон, наполнили его движением. Тот, у которого висел через плечо красный ремень, решительно отодвинул дверь крайнего купе и сухо потребовал предъявить билеты.
Александр поспешил к себе, чтобы если уж беседовать с представителями железнодорожной власти, то не в одиночку. Билет от Ганновера до Ольденбурга был куплен еще в Москве, и он не знал, какие вопросы могут возникнуть у контролеров в связи с этим.
Вопросов никаких не было. Даже не взглянув на Александра, контролер прощелкнул на билете дату проезда и занялся другими пассажирами.
Когда контролеры ушли, пьяненький господин достал еще одну бутылку вина, отпил из горлышка, уже никому больше не предлагая, и принялся рассказывать что-то недорассказанное о себе. Обращался он к женщине, сидевшей рядом, говорил, мешая немецкие и польские слова, и Александр понимал только общий смысл. Человеку этому было восемь лет, когда убили на войне его отца. Господин вскакивал с места показывал, как русские стреляли из автомата и как пуля попала отцу прямо в лоб. Заканчивал, отпивал глоток из бутылки и начинал рассказывать то же самое сначала. Женщина внимательно слушала, скороговоркой вставляя что-то свое. Поляк, сидевший напротив, откровенно дремал. Александра тоже тянуло в дремоту, но он боролся с ней, все ждал, когда немец накалит себя рассказом и начнет приставать к нему, русскому.
Он так и задремал, не дождавшись вопросов. Очнулся от шума в купе. Поезд стоял. Соседи собирали вещи.
— Бремен, — сказал поляк. — Нам сходить.
Он остался один во всем вагоне. Сидел тихо, забившись в угол, смотрел в окно на россыпи огней просыпающегося города, на темные провалы все еще не отступившей ночи, на освещенные пятна чужой земли, белесой, тронутой изморозью. Сидел и боялся задремать, проспать Ольденбург. Знал уже, что поезда стоят тут одну-две минуты и, если заранее не подтащить вещи к выходу, то можно и не успеть выйти.
Ольденбургский перрон был пуст: всего несколько человек топтались в отдалении, когда он сошел, встречали кого-то. Он искал глазами Саскию, такую, какой видел ее в Москве, и не находил. Вспомнил, что она и не может быть такой, поскольку тогда было лето, начал присматриваться к круглым, закутанным в пальто фигурам, и опять не находил. Потом увидел бегущую по перрону женщину и узнал: Луиза.
Она целовала его как родного, порывисто и смущенно обнимала, прижимая к своей плоской груди, отпускала, снова прижимала и все морщилась, готовая заплакать.
Он наклонился, чтобы взять вещи. Луиза опередила его, схватила чемодан, самый тяжелый. Он вежливо отобрал чемодан: старая, а туда же. Тогда она вцепилась в сумку и уж не отпускала, заявив, что непременно хочет что-то понести. В конце концов от отдал ей коробку с электрическим самоваром, легкую, но неудобную, больше всего мучившую его дорогой.
Быстро прошли через пустой, но ярко освещенный вокзал, вышли на площадь. Увидев их, от шеренги машин, прихрамывая, побежал навстречу худощавый человек, и он догадался: Ульрих, муж Луизы, которого она называла ласково — Уле. Но Александр не знал, как ему называть этого человека и, неловко ткнувшись, обнимаясь, ему в плечо, заторопился подхватить свои вещи, поскольку Ульрих-Уле уже наклонялся, чтобы взять их и нести к машине.
Такой горячей встречи Александр не ожидал, и, расслабившийся, отогревшийся то ли от того, что в машине было тепло, то ли от этой сердечности, он сидел, отвалившись на заднем сиденье, и мечтал о том, что вот так же встретит его и Саския.
Улицы были уже прозрачны от сумерек, но фонари все горели, и бесконечные ряды витрин светились пестрым разноцветьем. Витрины привлекали внимание, и Александр то и дело оглядывался, стараясь рассмотреть, что там на них. И почти в каждой было нечто нужное ему. И уже теперь, в свои первые часы, Александр ощутил смутное неудовольствие от того, что сувениров тут так много, а денег у него так мало. Вспомнил, как жена и дочь составляли для него длинные списки желаемых вещей с указанием размеров, ростов, даже сантиметров. «Денег-то у меня и на десятую часть этого списка не хватит», — возмущался Александр. «Ничего, сколько хватит, — успокаивали его. — Это чтобы ты знал и не покупал ненужного». Ненужным, надо полагать, было то, что хотел бы купить он сам для себя и для многочисленных друзей своих. Каждый, напутствуя, считал нужным напомнить: «Ты уж привези чего-нибудь на память». Он всем обещал. Но, когда получил в банке обменные небольшие свои марки, призадумался: как их делить? А в поезде, наслушавшись наставлений от толстой соседки по купе, которой все за границей казалось страшно дорогим, он и вовсе приуныл. Теперь ему все товары казались доступными, но все возвращалась мысль о крайней скудности кошелька. И если Луиза и Саския, как обещали, не возьмут его на полный пансион, то останется сходить только в «Bierhalle», или, по-русски, в пивную и скоренько ехать домой. Благо билет на обратную дорогу лежал в кармане, купленный еще в Москве на русские рубли. Правда, частично занятые у Бориса. Но дома-то он — дома…
— Вы не слушаете? — спросила Луиза, до этого что-то говорившая ему. И тут же начала его оправдывать: — Устали, конечно, ночь бессонная. Ну да сейчас немного поспите. А там за дела, за дела.
Он удивился: никакими делами заниматься тут не собирается. Решил, что она это просто так сказала, к слову.
Уле ловко ввел машину в узкий переулок и остановился возле трехэтажного кирпичного дома.