Они были необыкновенно развиты в Николае I.
Говорят, что после неожиданного отречения Константина он почти на целый час покинул сановников, принесших ему это известие. Но когда снова вышел к ним, даже в походке, в движениях произошли перемены. Это был уже не юноша, а император, принявший на себя ответственность за державу…
Так же решительно он и ушел из жизни.
Смерть его была самым удачным выходом для России. Не подрывая основ государственного устройства, она позволила совершить крутой поворот во внешней и внутренней политике. Император пожертвовал собой ради страны…
Рассказывают, что в 1797 году Николай уже танцевал на придворном балу. Было ему тогда от роду один год и четыре месяца…
В три года Николай надел малиновый лейб-гвардии конного полка мундир…
Но из первых лет жизни запомнилось немногое и совсем не главное…
Смутно и неясно остался в памяти шведский король Густав Адольф, который «подарил фарфоровую тарелку с фруктами из бисквита»; желтые сапоги гусар венгерской дворянской гвардии; лагерь Финляндской дивизии, пришедшей в Гатчину на осенние маневры.
Лучше запомнилась встреча с Суворовым…
Однако Суворов запомнился не великим полководцем, а просто спасителем няни, которую Николай очень любил и которая научила его и русской азбуке, и молитве «Отче наш»… Войска Суворова спасли няню из плена в Варшаве.
Но лучше всех запомнился отец…
Ясно запечатлелось в памяти: калитка малого сада в Павловске… Голые ветки деревьев… Он, Николай, бежит по аллее навстречу отцу, и тот обнимает его.
— Поздравляю, Николаша, с новым полком, — говорит он. — Я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк в обмен с братом…
Было тогда будущему императору три с небольшим года, но с тех пор зеленый с золотыми петлицами мундир с нашитыми на него звездами Андрея Первозванного и святого Иоанна Иерусалимского и стал навсегда его мундиром…
Запомнилась и первая игрушка — деревянное ружьецо, купленное за полтора рубля. Потом появились в детской литавры, деревянные шпаги, алебарды, гренадерские шапки, трубы, пушечки, зарядные ящики…
Николай I сам записал свои детские воспоминания, изданные потом тиражом в пятьдесят экземпляров. Несколько страниц в них отведено событиям трагической ночи на 11 марта 1801 года…
Здесь, в Михайловском замке, где, чтобы спастись от сырости, клали на подоконник свежеиспеченный хлеб, Николай и его младший брат Михаил играли по утрам на ковре в кабинете отца, а старшие братья…
Впрочем, раскроем лучше сами «Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно».
«Однажды вечером был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел… потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил (младший сын императора Павла. — Н. К.), которому было тогда три года, играл в углу один, в стороне от нас, англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он, не колеблясь, отвечал: „Я хороню своего отца!“ Как ни малозначуши должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он… продолжал ее, заменяя слово „отец“ — Семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало. То, что я здесь говорю, есть действительный факт.
События этого печального дня сохранились в моей памяти, как смутный сон; я был разбужен и увидел перед собою графиню Ливен.
Когда меня одели, мы заметили в окно, на подъемном мосту перед церковью, караулы, которых не было накануне; тут был весь Семеновский полк в крайне небрежном виде. Никто из нас и не подозревал, что мы лишились отца; нас повели вниз к моей матушке и вскоре оттуда мы отправились с нею, сестрами, Михаилом и графиней Ливен в Зимний дворец…
Матушка моя лежала в глубине комнаты, когда вошел император Александр в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова; он бросился перед матушкой на колени; и я до сих пор еще слышу его рыдания. Ему принесли воды, а нас увели. Для нас было счастье опять увидеть наши комнаты и, должен сказать по правде, наших деревянных лошадок, которых мы там позабыли».
Они были необыкновенно развиты в Николае I.
Говорят, что после неожиданного отречения Константина он почти на целый час покинул сановников, принесших ему это известие. Но когда снова вышел к ним, даже в походке, в движениях произошли перемены. Это был уже не юноша, а император, принявший на себя ответственность за державу…
Так же решительно он и ушел из жизни.
Смерть его была самым удачным выходом для России. Не подрывая основ государственного устройства, она позволила совершить крутой поворот во внешней и внутренней политике. Император пожертвовал собой ради страны…
Рассказывают, что в 1797 году Николай уже танцевал на придворном балу. Было ему тогда от роду один год и четыре месяца…
В три года Николай надел малиновый лейб-гвардии конного полка мундир…
Но из первых лет жизни запомнилось немногое и совсем не главное…
Смутно и неясно остался в памяти шведский король Густав Адольф, который «подарил фарфоровую тарелку с фруктами из бисквита»; желтые сапоги гусар венгерской дворянской гвардии; лагерь Финляндской дивизии, пришедшей в Гатчину на осенние маневры.
Лучше запомнилась встреча с Суворовым…
Однако Суворов запомнился не великим полководцем, а просто спасителем няни, которую Николай очень любил и которая научила его и русской азбуке, и молитве «Отче наш»… Войска Суворова спасли няню из плена в Варшаве.
Но лучше всех запомнился отец…
Ясно запечатлелось в памяти: калитка малого сада в Павловске… Голые ветки деревьев… Он, Николай, бежит по аллее навстречу отцу, и тот обнимает его.
— Поздравляю, Николаша, с новым полком, — говорит он. — Я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк в обмен с братом…
Было тогда будущему императору три с небольшим года, но с тех пор зеленый с золотыми петлицами мундир с нашитыми на него звездами Андрея Первозванного и святого Иоанна Иерусалимского и стал навсегда его мундиром…
Запомнилась и первая игрушка — деревянное ружьецо, купленное за полтора рубля. Потом появились в детской литавры, деревянные шпаги, алебарды, гренадерские шапки, трубы, пушечки, зарядные ящики…
Николай I сам записал свои детские воспоминания, изданные потом тиражом в пятьдесят экземпляров. Несколько страниц в них отведено событиям трагической ночи на 11 марта 1801 года…
Здесь, в Михайловском замке, где, чтобы спастись от сырости, клали на подоконник свежеиспеченный хлеб, Николай и его младший брат Михаил играли по утрам на ковре в кабинете отца, а старшие братья…
Впрочем, раскроем лучше сами «Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно».
«Однажды вечером был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел… потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил (младший сын императора Павла. — Н. К.), которому было тогда три года, играл в углу один, в стороне от нас, англичанки, удивленные тем, что он не принимает участия в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он, не колеблясь, отвечал: „Я хороню своего отца!“ Как ни малозначуши должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он… продолжал ее, заменяя слово „отец“ — Семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало. То, что я здесь говорю, есть действительный факт.
События этого печального дня сохранились в моей памяти, как смутный сон; я был разбужен и увидел перед собою графиню Ливен.
Когда меня одели, мы заметили в окно, на подъемном мосту перед церковью, караулы, которых не было накануне; тут был весь Семеновский полк в крайне небрежном виде. Никто из нас и не подозревал, что мы лишились отца; нас повели вниз к моей матушке и вскоре оттуда мы отправились с нею, сестрами, Михаилом и графиней Ливен в Зимний дворец…
Матушка моя лежала в глубине комнаты, когда вошел император Александр в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова; он бросился перед матушкой на колени; и я до сих пор еще слышу его рыдания. Ему принесли воды, а нас увели. Для нас было счастье опять увидеть наши комнаты и, должен сказать по правде, наших деревянных лошадок, которых мы там позабыли».