Нет, я не собираюсь представлять Екатерину Великую этакой скопидомкой, экономящей на собственном внуке…
Конечно, и мыслей таких у нее не было. Ее борьба с младенчеством внука преследовала другую, куда более важную цель.
Больше всего не хотела Екатерина, чтобы русский престол достался Павлу. Известно, что она даже предпринимала определенные шаги, чтобы в обход сына передать престол внуку…
И может быть, бессознательно, но она как бы торопила Александра поскорее взрослеть.
«Не оставлять Их Высочеств никогда в праздности. Буде не играют и не учатся, тогда начать с ними какой ни есть разговор, сходственный их летам и понятию, через который получили бы умножение знаний».
В пять лет у великого князя Александра начинают появляться игрушки, явно рассчитанные на старший возраст.
«Прошу вас… — пишет Екатерина в Германию, — купите для господина Александра карманную книгопечатную машину; надо также, чтобы были буквы и несколько дюжин дощечек для печатания картинок. Это будет славное угощение для господина Александра, который и без того все рыскает по фабрикам, где только об оных прослышит».
Александр был родным внуком своей венценосной бабушки, и очень скоро ее принцип «Быть таким или делать вид, что ты такой, одно и то же» оказался усвоен им.
Бабушка хотела, чтобы он был взрослым. Повзрослеть Александр не мог, но мог сделать вид, что он взрослый…
И непонятно, что больше умиляло Екатерину — чудесное исполнение несбыточных мечтаний и торжество ее педагогики или понимание, что Александр притворяется взрослым, чтобы угодить ей…
«Если б вы видели… — захлебываясь от восторга, сообщала она в Германию, — как господин Александр копает землю, сеет горох, пашет сохою… боронит, потом весь в поту идет мыться в ручье, после чего берет свою снасть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы!»
Екатерина не замечала (или не хотела замечать?), что Александр прекрасно уживается и с отцом в Гатчине.
Точно так же, как с ней в Царском Селе…
Она не обращала внимания на удивительное свойство Александра «быть изнеженным в Афинах и суровым спартанцем в Спарте» — так называли тогда гатчинский двор, — то свойство, которое так точно определил А. С. Пушкин, назвав русского императора «лукавым щеголем».
По уверениям самой Екатерины, Александр уже в четыре года делал необыкновенные успехи в учебе:
«Намедни господин Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою… до формы земли… Я принуждена была послать в Эрмитажную библиотеку за глобусом. Но когда он его получил, то принялся усердно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер пережевывал со мной в продолжение нескольких лет».
Мнения преподавателей Александра о его успехах в учебе заметно разнятся с мнением императрицы.
«Замечается в Александре Павловиче… — писал о своем пятнадцатилетием воспитаннике А. Я. Протасов, — много остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать, ведать о внутреннем положении дел… но даже удаление читать публичные ведомости и знать происходящее в Европе».
Еще более категоричны в оценке собственноручные записи Александра. В двенадцать лет он послушно записывал под диктовку преподавателя французского языка Лаграпа:
«После того, как меня учили читать шесть лет сряду, пришлось снова учить меня складам подобно шестилетнему ребенку. И так, в продолжении всего этого времени, я не научился ничему не по недостатку в способностях, а потому что я беспечен, ленив и не забочусь быть лучшим…»
Диктовки эти тоже в духе педагогики, поощряемой Екатериной. Цель их, как и остальных педагогических новаций, не исправление недостатков характера, а изображение, представление такого исправления.
Покорно и бездумно записывал двенадцатилетний Александр под диктовку Лаграпа унылые фразы: «…и так в шесть лет я не успел ничего и меня придется снова учить азбуке. Если проживу 60 лет, то, может быть, научусь тому, что другие знают в 10».
Нет, я не собираюсь представлять Екатерину Великую этакой скопидомкой, экономящей на собственном внуке…
Конечно, и мыслей таких у нее не было. Ее борьба с младенчеством внука преследовала другую, куда более важную цель.
Больше всего не хотела Екатерина, чтобы русский престол достался Павлу. Известно, что она даже предпринимала определенные шаги, чтобы в обход сына передать престол внуку…
И может быть, бессознательно, но она как бы торопила Александра поскорее взрослеть.
«Не оставлять Их Высочеств никогда в праздности. Буде не играют и не учатся, тогда начать с ними какой ни есть разговор, сходственный их летам и понятию, через который получили бы умножение знаний».
В пять лет у великого князя Александра начинают появляться игрушки, явно рассчитанные на старший возраст.
«Прошу вас… — пишет Екатерина в Германию, — купите для господина Александра карманную книгопечатную машину; надо также, чтобы были буквы и несколько дюжин дощечек для печатания картинок. Это будет славное угощение для господина Александра, который и без того все рыскает по фабрикам, где только об оных прослышит».
Александр был родным внуком своей венценосной бабушки, и очень скоро ее принцип «Быть таким или делать вид, что ты такой, одно и то же» оказался усвоен им.
Бабушка хотела, чтобы он был взрослым. Повзрослеть Александр не мог, но мог сделать вид, что он взрослый…
И непонятно, что больше умиляло Екатерину — чудесное исполнение несбыточных мечтаний и торжество ее педагогики или понимание, что Александр притворяется взрослым, чтобы угодить ей…
«Если б вы видели… — захлебываясь от восторга, сообщала она в Германию, — как господин Александр копает землю, сеет горох, пашет сохою… боронит, потом весь в поту идет мыться в ручье, после чего берет свою снасть и с помощью сударя Константина принимается за ловлю рыбы!»
Екатерина не замечала (или не хотела замечать?), что Александр прекрасно уживается и с отцом в Гатчине.
Точно так же, как с ней в Царском Селе…
Она не обращала внимания на удивительное свойство Александра «быть изнеженным в Афинах и суровым спартанцем в Спарте» — так называли тогда гатчинский двор, — то свойство, которое так точно определил А. С. Пушкин, назвав русского императора «лукавым щеголем».
По уверениям самой Екатерины, Александр уже в четыре года делал необыкновенные успехи в учебе:
«Намедни господин Александр начал с ковра моей комнаты и довел мысль свою… до формы земли… Я принуждена была послать в Эрмитажную библиотеку за глобусом. Но когда он его получил, то принялся усердно путешествовать по земному шару и через полчаса, если не ошибаюсь, он знал почти столько же, сколько покойный г. Вагнер пережевывал со мной в продолжение нескольких лет».
Мнения преподавателей Александра о его успехах в учебе заметно разнятся с мнением императрицы.
«Замечается в Александре Павловиче… — писал о своем пятнадцатилетием воспитаннике А. Я. Протасов, — много остроумия и способностей, но совершенная лень и нерадение узнавать о вещах, и не только чтоб желать, ведать о внутреннем положении дел… но даже удаление читать публичные ведомости и знать происходящее в Европе».
Еще более категоричны в оценке собственноручные записи Александра. В двенадцать лет он послушно записывал под диктовку преподавателя французского языка Лаграпа:
«После того, как меня учили читать шесть лет сряду, пришлось снова учить меня складам подобно шестилетнему ребенку. И так, в продолжении всего этого времени, я не научился ничему не по недостатку в способностях, а потому что я беспечен, ленив и не забочусь быть лучшим…»
Диктовки эти тоже в духе педагогики, поощряемой Екатериной. Цель их, как и остальных педагогических новаций, не исправление недостатков характера, а изображение, представление такого исправления.
Покорно и бездумно записывал двенадцатилетний Александр под диктовку Лаграпа унылые фразы: «…и так в шесть лет я не успел ничего и меня придется снова учить азбуке. Если проживу 60 лет, то, может быть, научусь тому, что другие знают в 10».