— Возьми меня к себе, — сказал Маченга Гралю, которому тоже присвоили звание капрала.
Но командир взвода подпоручник Фуран не принадлежал к тем начальникам, которые спрашивают солдат, у кого они хотят служить, а распределял бойцов по своему усмотрению. Может, даже по росту, чтобы отделения выглядели одинаково.
До постройки землянок взводу выделили избу, в которой когда-то была школа. Сенк поместил Михала в углу, рядом с окном. Спали на полу вповалку, ночи были холодными, и наброшенная легкая куртка из тиковой ткани не согревала. Михал ежился, подтягивал ноги к подбородку.
— Ребята, — сказал как-то Сенк, — пока нам возведут в лесу дворцы, надо хотя бы как-то оборудовать наше логово. Не мешало бы раздобыть соломы. Кутрына! Маченга! — крикнул он. — Отправляйтесь в деревню, только не попадайтесь никому на глаза.
За деревней на опушке леса вырос ровный ряд землянок. Расчистили дорожки, выложили их камнями, вывесили на деревянных щитах стенгазеты, а у ворот поставили часового. Теперь уже нельзя было разгуливать по деревне, да и времени не было — весь день был заполнен занятиями. Маченга только вечерами выкраивал свободную минуту, чтобы отдохнуть немного и поглядеть на лес. Солдатам выдали оружие. Они разбирали и собирали винтовки. Михал запоминал трудные слова, по нескольку раз повторял их, лежа вечером на нарах, но они никак не лезли ему в голову. И все-таки больше всего он боялся строевой подготовки. Построят на лесной опушке в одну шеренгу, с оружием «на караул», а Фуран прохаживается взад и вперед вдоль строя, останавливается то перед одним бойцом, то перед другим, но чаще всего перед Михалом.
— Сенк!
— Слушаюсь, товарищ подпоручник!
— Подучи наконец этого Маченгу, черт побери!
И Сенк учил. Он уводил его за землянку, и там они повторяли бесчисленное количество раз эти проклятые ружейные приемы, пока у Михала не начинали деревенеть руки.
Маченга отрабатывал приемы, а Сенк вздыхал и иногда говорил беззлобно:
— Если бы вся наша армия состояла из таких растяп, вот это было бы войско!
Михал чувствовал, как желудок поднимается к самому сердцу, а внутри у него все обрывается от досады на себя. Поздно! В отделении он был старше всех, только еще Калете, крестьянину из-под Вильнюса, стукнуло тридцать. Но этот бывалый человек уже служил в армии и орудовал винтовкой, как косой. Где там Маченге до Калеты! Окопаться он еще умел, но бежать по полю, падать, ползти, кричать «ура» — не те годы.
— А что ты делал при немцах? — спросил как-то Маченгу Сенк.
— Сидел.
— У бабы под юбкой?
— Нет у меня бабы, — тихо сказал Маченга. — Неженатый.
— Нет бабы?! — рассмеялся Кутрына. — Чудеса!
— Не твое дело!
— А может, ты не поляк? — продолжал Сенк.
Маченга вскочил. Лицо его побагровело, глаза засверкали.
— Что ты сказал? Я не поляк?
— Ты мне не тычь, для тебя я — товарищ капрал.
— Возьми меня к себе, — сказал Маченга Гралю, которому тоже присвоили звание капрала.
Но командир взвода подпоручник Фуран не принадлежал к тем начальникам, которые спрашивают солдат, у кого они хотят служить, а распределял бойцов по своему усмотрению. Может, даже по росту, чтобы отделения выглядели одинаково.
До постройки землянок взводу выделили избу, в которой когда-то была школа. Сенк поместил Михала в углу, рядом с окном. Спали на полу вповалку, ночи были холодными, и наброшенная легкая куртка из тиковой ткани не согревала. Михал ежился, подтягивал ноги к подбородку.
— Ребята, — сказал как-то Сенк, — пока нам возведут в лесу дворцы, надо хотя бы как-то оборудовать наше логово. Не мешало бы раздобыть соломы. Кутрына! Маченга! — крикнул он. — Отправляйтесь в деревню, только не попадайтесь никому на глаза.
За деревней на опушке леса вырос ровный ряд землянок. Расчистили дорожки, выложили их камнями, вывесили на деревянных щитах стенгазеты, а у ворот поставили часового. Теперь уже нельзя было разгуливать по деревне, да и времени не было — весь день был заполнен занятиями. Маченга только вечерами выкраивал свободную минуту, чтобы отдохнуть немного и поглядеть на лес. Солдатам выдали оружие. Они разбирали и собирали винтовки. Михал запоминал трудные слова, по нескольку раз повторял их, лежа вечером на нарах, но они никак не лезли ему в голову. И все-таки больше всего он боялся строевой подготовки. Построят на лесной опушке в одну шеренгу, с оружием «на караул», а Фуран прохаживается взад и вперед вдоль строя, останавливается то перед одним бойцом, то перед другим, но чаще всего перед Михалом.
— Сенк!
— Слушаюсь, товарищ подпоручник!
— Подучи наконец этого Маченгу, черт побери!
И Сенк учил. Он уводил его за землянку, и там они повторяли бесчисленное количество раз эти проклятые ружейные приемы, пока у Михала не начинали деревенеть руки.
Маченга отрабатывал приемы, а Сенк вздыхал и иногда говорил беззлобно:
— Если бы вся наша армия состояла из таких растяп, вот это было бы войско!
Михал чувствовал, как желудок поднимается к самому сердцу, а внутри у него все обрывается от досады на себя. Поздно! В отделении он был старше всех, только еще Калете, крестьянину из-под Вильнюса, стукнуло тридцать. Но этот бывалый человек уже служил в армии и орудовал винтовкой, как косой. Где там Маченге до Калеты! Окопаться он еще умел, но бежать по полю, падать, ползти, кричать «ура» — не те годы.
— А что ты делал при немцах? — спросил как-то Маченгу Сенк.
— Сидел.
— У бабы под юбкой?
— Нет у меня бабы, — тихо сказал Маченга. — Неженатый.
— Нет бабы?! — рассмеялся Кутрына. — Чудеса!
— Не твое дело!
— А может, ты не поляк? — продолжал Сенк.
Маченга вскочил. Лицо его побагровело, глаза засверкали.
— Что ты сказал? Я не поляк?
— Ты мне не тычь, для тебя я — товарищ капрал.