В ту же минуту двери президентского кабинета распахиваются и из него не спеша выходят участники консилиума. Впереди высшие морские чины, сановники, несколько позади следуют офицеры и чиновники рангом пониже.
Один из офицеров, вышедший в числе последних, кинул рассеянный взгляд по сторонам и, увидев одиноко прохаживающегося моряка, на мгновение остановился, а затем бросился к нему с распростертыми объятиями.
— Харитон! — чуть ли не кричит он, обращая на себя внимание всех присутствующих. — Ты ли это, друг мой?
— Брат?! Дмитрий?! — произносит тот, замирая на месте. Губы его сами собой расплываются в радостную улыбку, а руки тянутся навстречу рукам брата.
Они обнимаются и троекратно целуются. Потом, держа друг друга за плечи, долго смотрят один на другого, не говоря ни слова.
Но вот Дмитрий берет брата под руку, и они не спеша прогуливаются по залу, увлеченные беседой, не обращая внимания на окружающих.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Дмитрий. — Почему не на корабле?
— Жду аудиенции. Адмирал назначил мне явиться сегодня. Но обо мне потом. Расскажи лучше о себе. Как ты? Давно ли из дальних краев? Успешны ли дела? Здоров ли?
— Здоров, здоров! Как видишь! — весело отвечает Дмитрий, но тут же лицо его становится серьезным. — А насчет дел… рассказывать долго… но, если хочешь…
— Конечно, очень хочу. Ты даже не подозреваешь, как для меня это важно. — Харитон нетерпеливо и в то же время просительно заглядывает в лицо брату. — Говори же!
— Ну что ж, изволь.
Дмитрий снова улыбается и пожимает плечами. Ему хорошо знакома манера брата добиваться своего во что бы то ни стало. Еще в юности он имел неоднократно случаи в этом убедиться.
— Так с чего ж начать? Впрочем, лучше начну с самого начала! — Он заразительно смеется каламбуру, и Харитон вторит ему. — Итак, тебе, наверное, известно, что по первоначальной диспозиции капитан-командора Беринга мне надлежало находиться в его отряде, который направлялся к берегам Америки, или же принять участие в плавании Шпанберга в Японию…
— Да, ты об этом меня известил письмом.
— Помню, помню… Но потом все переменилось. Пока я по поручению капитан-командора вел суда с имуществом экспедиции по рекам Алдану, Мае и Юлдоме как можно ближе к Охотскому морю и возвращался обратно в Якутск, произошли события, которые совершенно переменили мою фортуну.
Отряд под командованием лейтенанта Ласиниуса, посланный в 1735 году для описи побережья Ледовитого моря от устья Лены на восток, вскоре оказался в тяжелом положении. Тридцать семь человек умерло от цинги, и одним из первых сам Ласиниус. После смерти Ласиниуса отряд возглавил штурман Ртищев, но капитан-командор Беринг, будучи извещен об этом, а также о том, что и Ртищев, и его подчиненные пребывают в весьма плачевном состоянии, приказал им возвращаться в Якутск и поручил мне командование новым отрядом, с тем чтобы я продолжил работы, начатые лейтенантом Ласиниусом, упокой господь его душу.
— О смерти Ласиниуса я уж наслышан, — перебивает рассказчика Харитон. — Весть о его гибели, а также о смерти капитан-лейтенанта Прончищева опечалила всех нас весьма.
— Вот как?! Так, может быть, тебе известны и все прочие обстоятельства и нет нужды их пересказывать?
— Нет, пожалуйста, продолжай, я слушаю тебя с величайшим вниманием, потому что никаких подробностей не знаю.
— В мое распоряжение был отдан тот же бот «Иркутск», на котором плавал отряд Ласиниуса, — продолжает повествование Дмитрий. — До зимовки, где находились остатки отряда покойного лейтенанта, я добрался только в середине 1736 года, предварительно послав им на помощь несколько человек во главе со штурманом Щербининым. На зимовке в живых они застали всего десять человек. Да и те были очень плохи.
Только 11 августа нам удалось выйти в море, взяв курс на северо-восток, но уже на третьи сутки бот попал в сплошные льды, преградившие ему дальнейший путь. Еще сутки мы пытались найти какой-нибудь проход, однако усилия наши оказались тщетными, а льды сжимали бот все сильнее, так что порой управлять им становилось невозможно.
Я созвал, согласно инструкции, консилиум, и все участники консилиума высказались за то, чтобы возвратиться на зимовку, поскольку проход от устья Лены к Колыме представлялся немыслимым.
В ту же минуту двери президентского кабинета распахиваются и из него не спеша выходят участники консилиума. Впереди высшие морские чины, сановники, несколько позади следуют офицеры и чиновники рангом пониже.
Один из офицеров, вышедший в числе последних, кинул рассеянный взгляд по сторонам и, увидев одиноко прохаживающегося моряка, на мгновение остановился, а затем бросился к нему с распростертыми объятиями.
— Харитон! — чуть ли не кричит он, обращая на себя внимание всех присутствующих. — Ты ли это, друг мой?
— Брат?! Дмитрий?! — произносит тот, замирая на месте. Губы его сами собой расплываются в радостную улыбку, а руки тянутся навстречу рукам брата.
Они обнимаются и троекратно целуются. Потом, держа друг друга за плечи, долго смотрят один на другого, не говоря ни слова.
Но вот Дмитрий берет брата под руку, и они не спеша прогуливаются по залу, увлеченные беседой, не обращая внимания на окружающих.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Дмитрий. — Почему не на корабле?
— Жду аудиенции. Адмирал назначил мне явиться сегодня. Но обо мне потом. Расскажи лучше о себе. Как ты? Давно ли из дальних краев? Успешны ли дела? Здоров ли?
— Здоров, здоров! Как видишь! — весело отвечает Дмитрий, но тут же лицо его становится серьезным. — А насчет дел… рассказывать долго… но, если хочешь…
— Конечно, очень хочу. Ты даже не подозреваешь, как для меня это важно. — Харитон нетерпеливо и в то же время просительно заглядывает в лицо брату. — Говори же!
— Ну что ж, изволь.
Дмитрий снова улыбается и пожимает плечами. Ему хорошо знакома манера брата добиваться своего во что бы то ни стало. Еще в юности он имел неоднократно случаи в этом убедиться.
— Так с чего ж начать? Впрочем, лучше начну с самого начала! — Он заразительно смеется каламбуру, и Харитон вторит ему. — Итак, тебе, наверное, известно, что по первоначальной диспозиции капитан-командора Беринга мне надлежало находиться в его отряде, который направлялся к берегам Америки, или же принять участие в плавании Шпанберга в Японию…
— Да, ты об этом меня известил письмом.
— Помню, помню… Но потом все переменилось. Пока я по поручению капитан-командора вел суда с имуществом экспедиции по рекам Алдану, Мае и Юлдоме как можно ближе к Охотскому морю и возвращался обратно в Якутск, произошли события, которые совершенно переменили мою фортуну.
Отряд под командованием лейтенанта Ласиниуса, посланный в 1735 году для описи побережья Ледовитого моря от устья Лены на восток, вскоре оказался в тяжелом положении. Тридцать семь человек умерло от цинги, и одним из первых сам Ласиниус. После смерти Ласиниуса отряд возглавил штурман Ртищев, но капитан-командор Беринг, будучи извещен об этом, а также о том, что и Ртищев, и его подчиненные пребывают в весьма плачевном состоянии, приказал им возвращаться в Якутск и поручил мне командование новым отрядом, с тем чтобы я продолжил работы, начатые лейтенантом Ласиниусом, упокой господь его душу.
— О смерти Ласиниуса я уж наслышан, — перебивает рассказчика Харитон. — Весть о его гибели, а также о смерти капитан-лейтенанта Прончищева опечалила всех нас весьма.
— Вот как?! Так, может быть, тебе известны и все прочие обстоятельства и нет нужды их пересказывать?
— Нет, пожалуйста, продолжай, я слушаю тебя с величайшим вниманием, потому что никаких подробностей не знаю.
— В мое распоряжение был отдан тот же бот «Иркутск», на котором плавал отряд Ласиниуса, — продолжает повествование Дмитрий. — До зимовки, где находились остатки отряда покойного лейтенанта, я добрался только в середине 1736 года, предварительно послав им на помощь несколько человек во главе со штурманом Щербининым. На зимовке в живых они застали всего десять человек. Да и те были очень плохи.
Только 11 августа нам удалось выйти в море, взяв курс на северо-восток, но уже на третьи сутки бот попал в сплошные льды, преградившие ему дальнейший путь. Еще сутки мы пытались найти какой-нибудь проход, однако усилия наши оказались тщетными, а льды сжимали бот все сильнее, так что порой управлять им становилось невозможно.
Я созвал, согласно инструкции, консилиум, и все участники консилиума высказались за то, чтобы возвратиться на зимовку, поскольку проход от устья Лены к Колыме представлялся немыслимым.