— Они откроют ящики. А после этого ты отправишься в «Банду», а мы… а мы — в чертов Китай…
Даже спустя несколько дней после переезда в квартиру Лайнела Лэсси чувствовала себя потерянной и разбитой. Лайнел все время был рядом — теплый, ласковый, родной, — но этого было недостаточно. От ее души как будто оторвали большой кусок, и рана ныла, саднила, напоминая о себе даже в те моменты, когда все, казалось бы, было хорошо.
Она рассказала Лайнелу, и Карри, и Кристен о том, что случилось в доме, почему отец вышвырнул ее на улицу, как ненужного слепого щенка, но об одном упорно молчала — о разговоре между Лиамом и Брэдли, который подслушала у дверей столовой.
Что-то сдерживало ее. Что-то мешало ей раскрыть этот секрет.
Лэсси понимала: отец не хотел, чтобы кто-то знал о том, что он болен. Он и Лиаму наверняка рассказал это на волне какого-то особого эмоционального всплеска. Может, даже потом жалел об этом… Еще о болезни наверняка знала Алисия — как же без этого? Наверняка это именно она и потащила упрямого папашу к докторам — сам бы он до последнего никуда не пошел. Загибался бы и делал вид, что все окей. Корчился бы от боли, скрипел зубами и натянуто улыбался. Он всю жизнь так жил — скрывая от всех свои чувства, свои мысли и свою боль, — и никакой Паркинсон не стал бы исключением. Так что она даже понимала его отчасти. Она не обижалась, что он ничего не сказал им с Карри, или ребятам в клубе. И — невольно, неосознанно, — даже покрывала его.
Но ей все равно было страшно.
Пока Лайнела не было дома, она успела оползать не один десяток сайтов, где рассказывалось об этой болезни. Прогнозы были неутешительными: пять-десять лет — и отец переберется в инвалидное кресло, не сможет самостоятельно себя обслуживать, начнет забывать, как делаются элементарные вещи… К тому времени ему будет шестьдесят или шестьдесят пять лет, к этой болезни прибавятся возрастные проблемы со здоровьем, какой-нибудь сахарный диабет или проблемы с суставами, мочекаменная болезнь, катаракта… да что угодно, черт возьми. Отец станет слабым и беспомощным. Придется нанимать ему сиделку. Пичкать лекарствами. Постоянно следить за ним. И ждать с ужасом неизбежного — смерти. Потому что Паркинсон — это неизлечимо. Это постепенно захватывает и пожирает мозг, меняя человека до неузнаваемости.
Конечно, она любила отца. В семье Джонсонов она лучше всех обладала искусством любить. Карри любил слишком страстно и эмоционально, зачастую причиняя боль и себе, и тем, кто был ему дорог. Алисия любила слишком жертвенно — она отдала себя семье и клубу, но настоящей, взаимной любви в ее браке никогда не было. Кира была еще слишком мала. Лиам любил только себя. А Лэсси — она была единственной, кто хотел и давать, и получать, единственной, кто виртуозно улаживал конфликты, и сглаживал углы, и давал дельные советы, и всегда мчался на помощь в ночь, и холод, и дождь, и снег… Лэсси умела любить и хотела быть любимой. Она не была эгоисткой — но и не была жертвенницей и мученицей. Она знала себе цену. И не разбазаривала свою любовь. Всего несколько людей были ей по-настоящему дороги. И отец был среди этих немногих. То, что он неизлечимо болен, вызывало у нее почти панический страх.
И все-таки пока она молчала.
Тем более что Лайнел и сам в последние дни был мрачнее тучи. И вряд ли это было только из-за того, что ее выгнали из дома. Происходило что-то еще, и она не знала, что именно.
— Осталось три недели, — сообщила Кристен, невольно фиксируя на своем огромном животе взгляд новой участницы их йога-группы.
— И вы до сих пор занимаетесь? — восхитилась та. — Мне кажется, я уже в семь месяцев не смогу нормально двигаться…
— А сейчас у вас какой срок? — влезла в разговор Миранда.
— Пять с половиной, — сообщила девушка.
— Ясно, — Миранда кивнула.
— А у вас? — заинтересованно спросила собеседница.
— А я просто…
Прежде чем Миранда успела договорить, в зал вошла девушка-инструктор, и разговор пришлось приостановить до окончания занятия.
Миранде нравилось ходить на йогу вместе с Кристен. Во-первых, здесь ее нередко принимали за беременную девушку, а значит — замужнюю, счастливую, ведущую размеренный образ жизни в ожидании чуда… Пускай такое физическое и душевное состояние и не принадлежало ей на самом деле, ей нравилось хоть ненадолго вырываться из паутины своих страхов, сомнений и воспоминаний и чувствовать себя умиротворенной будущей мамочкой. А во-вторых, йога действительно помогала восстановить душевное равновесие, вернуть силы, расставить по полкам мысли. После каждого занятия Миранда чувствовала себя чуть более свободной и спокойной.
— Значит, Лэсси теперь живет у Лайнела? — спросила Миранда после занятия, продолжая разговор, начатый с Кристен еще час назад, в раздевалке.
— Ага, — кивнула Кристен.
— Неужели Джонсон-старший вот так просто взял и выгнал ее? — искренне удивилась девушка.
— Они откроют ящики. А после этого ты отправишься в «Банду», а мы… а мы — в чертов Китай…
Даже спустя несколько дней после переезда в квартиру Лайнела Лэсси чувствовала себя потерянной и разбитой. Лайнел все время был рядом — теплый, ласковый, родной, — но этого было недостаточно. От ее души как будто оторвали большой кусок, и рана ныла, саднила, напоминая о себе даже в те моменты, когда все, казалось бы, было хорошо.
Она рассказала Лайнелу, и Карри, и Кристен о том, что случилось в доме, почему отец вышвырнул ее на улицу, как ненужного слепого щенка, но об одном упорно молчала — о разговоре между Лиамом и Брэдли, который подслушала у дверей столовой.
Что-то сдерживало ее. Что-то мешало ей раскрыть этот секрет.
Лэсси понимала: отец не хотел, чтобы кто-то знал о том, что он болен. Он и Лиаму наверняка рассказал это на волне какого-то особого эмоционального всплеска. Может, даже потом жалел об этом… Еще о болезни наверняка знала Алисия — как же без этого? Наверняка это именно она и потащила упрямого папашу к докторам — сам бы он до последнего никуда не пошел. Загибался бы и делал вид, что все окей. Корчился бы от боли, скрипел зубами и натянуто улыбался. Он всю жизнь так жил — скрывая от всех свои чувства, свои мысли и свою боль, — и никакой Паркинсон не стал бы исключением. Так что она даже понимала его отчасти. Она не обижалась, что он ничего не сказал им с Карри, или ребятам в клубе. И — невольно, неосознанно, — даже покрывала его.
Но ей все равно было страшно.
Пока Лайнела не было дома, она успела оползать не один десяток сайтов, где рассказывалось об этой болезни. Прогнозы были неутешительными: пять-десять лет — и отец переберется в инвалидное кресло, не сможет самостоятельно себя обслуживать, начнет забывать, как делаются элементарные вещи… К тому времени ему будет шестьдесят или шестьдесят пять лет, к этой болезни прибавятся возрастные проблемы со здоровьем, какой-нибудь сахарный диабет или проблемы с суставами, мочекаменная болезнь, катаракта… да что угодно, черт возьми. Отец станет слабым и беспомощным. Придется нанимать ему сиделку. Пичкать лекарствами. Постоянно следить за ним. И ждать с ужасом неизбежного — смерти. Потому что Паркинсон — это неизлечимо. Это постепенно захватывает и пожирает мозг, меняя человека до неузнаваемости.
Конечно, она любила отца. В семье Джонсонов она лучше всех обладала искусством любить. Карри любил слишком страстно и эмоционально, зачастую причиняя боль и себе, и тем, кто был ему дорог. Алисия любила слишком жертвенно — она отдала себя семье и клубу, но настоящей, взаимной любви в ее браке никогда не было. Кира была еще слишком мала. Лиам любил только себя. А Лэсси — она была единственной, кто хотел и давать, и получать, единственной, кто виртуозно улаживал конфликты, и сглаживал углы, и давал дельные советы, и всегда мчался на помощь в ночь, и холод, и дождь, и снег… Лэсси умела любить и хотела быть любимой. Она не была эгоисткой — но и не была жертвенницей и мученицей. Она знала себе цену. И не разбазаривала свою любовь. Всего несколько людей были ей по-настоящему дороги. И отец был среди этих немногих. То, что он неизлечимо болен, вызывало у нее почти панический страх.
И все-таки пока она молчала.
Тем более что Лайнел и сам в последние дни был мрачнее тучи. И вряд ли это было только из-за того, что ее выгнали из дома. Происходило что-то еще, и она не знала, что именно.
— Осталось три недели, — сообщила Кристен, невольно фиксируя на своем огромном животе взгляд новой участницы их йога-группы.
— И вы до сих пор занимаетесь? — восхитилась та. — Мне кажется, я уже в семь месяцев не смогу нормально двигаться…
— А сейчас у вас какой срок? — влезла в разговор Миранда.
— Пять с половиной, — сообщила девушка.
— Ясно, — Миранда кивнула.
— А у вас? — заинтересованно спросила собеседница.
— А я просто…
Прежде чем Миранда успела договорить, в зал вошла девушка-инструктор, и разговор пришлось приостановить до окончания занятия.
Миранде нравилось ходить на йогу вместе с Кристен. Во-первых, здесь ее нередко принимали за беременную девушку, а значит — замужнюю, счастливую, ведущую размеренный образ жизни в ожидании чуда… Пускай такое физическое и душевное состояние и не принадлежало ей на самом деле, ей нравилось хоть ненадолго вырываться из паутины своих страхов, сомнений и воспоминаний и чувствовать себя умиротворенной будущей мамочкой. А во-вторых, йога действительно помогала восстановить душевное равновесие, вернуть силы, расставить по полкам мысли. После каждого занятия Миранда чувствовала себя чуть более свободной и спокойной.
— Значит, Лэсси теперь живет у Лайнела? — спросила Миранда после занятия, продолжая разговор, начатый с Кристен еще час назад, в раздевалке.
— Ага, — кивнула Кристен.
— Неужели Джонсон-старший вот так просто взял и выгнал ее? — искренне удивилась девушка.