Кудя закричал:
— Что это с ним?
— Громов! Громов!
Они ничего не понимали, а мне и не хотелось объяснять.
Я шёл вдоль воды, и песок скрипел у меня под ногами, так что в ушах трещало. Я шёл долго. Потом сел возле самой воды и стал глядеть на воду. Просто на воду. Я увидел неожиданно маленькую рыбку в воде. Она ничего не делала, просто валяла дурака, резвилась. Я хотел дать ей хлеба, но в кармане крошек не оказалось, и я кинул ей стиральную резинку, но она её даже и нюхать не стала, уплыла.
Я поглядел назад, туда, откуда я пришёл: никто уже не играл в футбол, все сидели на песке. Смотрели они в мою сторону, или нет — я не мог разглядеть, все отсюда были такие маленькие. В общем, Бома меня толкал не так уж сильно, да я и не боялся его, — я не поэтому ушёл. Просто, мне всё это было неприятно, вот что. Неприятно, понимаете? Противно.
Неужели они смотрят в мою сторону? Очень возможно, что и так. Вид у меня, чёрт возьми, наверное, грустный и одинокий. И до того мне противно от этого стало, когда я так подумал, что я сразу же вскочил и пошёл — через пляж, мимо деревьев, через какой-то пустырь, через садик и подворотню в незнакомый переулок. Он был узенький и кривой, по нему я вышел на такой же, похожий, но чуть пошире. «Баня», — прочёл я, потом дальше — «Флюорографический пункт», потом — «Почта». Я зашёл на почту, купил у седой тётеньки в окошечке лотерейный билет и конверт, быстро написал письмо, кинул его в ящик, билет аккуратно сложил и спрятал в куртку, в карман, и после снова вышел на улицу.
— Громов! — крикнули сзади.
Обернулся.
Евгения Максимовна бежала ко мне.
Она никак не могла отдышаться. У неё были совсем чёрные глаза.
— Зачем ты ушёл? — спросила она.
Я молчал.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, — сказали.
— Пошли, — сказала она и взяла меня за руку, как малыша. — Зачем ты меня подводишь? Мне пришлось бежать за тобой и бросить класс.
— Зачем за мной бежать? — сказал я. — Да и с классом ничего не случится.
— Неизвестно, — сказала она. — Может, они там уже все купаются.
— Вряд ли, — сказал я. — Холодно.
— Ты не знаешь детей, — сказала она. — Вот в прошлом году на «дне здоровья» в лесу знаешь что было? Цыплаков потерялся, и мы его дотемна не могли найти. Я отправила класс в город с вожатой, а сама пошла дальше искать. И нашла. Он на дереве висел, на огромной сосне. Зацепился брюками и висел и не мог отцепиться и молчал, когда мы его кричали. Ложный стыд, понимаешь? Я сама на сосну лазила его отцеплять. Еле отцепила.
Я стоял и глядел на неё. Она улыбалась, а глаза её — просто потрясающе! — из чёрных постепенно стали серыми, потом зелёными и, наконец, голубыми.
— Пошли быстренько, — сказала она. — Почти уверена, что они там купаются.
Кудя закричал:
— Что это с ним?
— Громов! Громов!
Они ничего не понимали, а мне и не хотелось объяснять.
Я шёл вдоль воды, и песок скрипел у меня под ногами, так что в ушах трещало. Я шёл долго. Потом сел возле самой воды и стал глядеть на воду. Просто на воду. Я увидел неожиданно маленькую рыбку в воде. Она ничего не делала, просто валяла дурака, резвилась. Я хотел дать ей хлеба, но в кармане крошек не оказалось, и я кинул ей стиральную резинку, но она её даже и нюхать не стала, уплыла.
Я поглядел назад, туда, откуда я пришёл: никто уже не играл в футбол, все сидели на песке. Смотрели они в мою сторону, или нет — я не мог разглядеть, все отсюда были такие маленькие. В общем, Бома меня толкал не так уж сильно, да я и не боялся его, — я не поэтому ушёл. Просто, мне всё это было неприятно, вот что. Неприятно, понимаете? Противно.
Неужели они смотрят в мою сторону? Очень возможно, что и так. Вид у меня, чёрт возьми, наверное, грустный и одинокий. И до того мне противно от этого стало, когда я так подумал, что я сразу же вскочил и пошёл — через пляж, мимо деревьев, через какой-то пустырь, через садик и подворотню в незнакомый переулок. Он был узенький и кривой, по нему я вышел на такой же, похожий, но чуть пошире. «Баня», — прочёл я, потом дальше — «Флюорографический пункт», потом — «Почта». Я зашёл на почту, купил у седой тётеньки в окошечке лотерейный билет и конверт, быстро написал письмо, кинул его в ящик, билет аккуратно сложил и спрятал в куртку, в карман, и после снова вышел на улицу.
— Громов! — крикнули сзади.
Обернулся.
Евгения Максимовна бежала ко мне.
Она никак не могла отдышаться. У неё были совсем чёрные глаза.
— Зачем ты ушёл? — спросила она.
Я молчал.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, — сказали.
— Пошли, — сказала она и взяла меня за руку, как малыша. — Зачем ты меня подводишь? Мне пришлось бежать за тобой и бросить класс.
— Зачем за мной бежать? — сказал я. — Да и с классом ничего не случится.
— Неизвестно, — сказала она. — Может, они там уже все купаются.
— Вряд ли, — сказал я. — Холодно.
— Ты не знаешь детей, — сказала она. — Вот в прошлом году на «дне здоровья» в лесу знаешь что было? Цыплаков потерялся, и мы его дотемна не могли найти. Я отправила класс в город с вожатой, а сама пошла дальше искать. И нашла. Он на дереве висел, на огромной сосне. Зацепился брюками и висел и не мог отцепиться и молчал, когда мы его кричали. Ложный стыд, понимаешь? Я сама на сосну лазила его отцеплять. Еле отцепила.
Я стоял и глядел на неё. Она улыбалась, а глаза её — просто потрясающе! — из чёрных постепенно стали серыми, потом зелёными и, наконец, голубыми.
— Пошли быстренько, — сказала она. — Почти уверена, что они там купаются.