— Видите ли, генерал, юристы разных стран по-разному трактуют понятие преступления. То, что считается таковым по законам одной страны, в другой — вынужденной необходимостью и наоборот. Насколько мне известно, ваши юристы не являются сторонниками крайних взглядов в этом вопросе.
— Я знаю, что вы когда-то учились на юридическом факультете Берлинского университета. Но расстрелы мирных жителей, организованные массовые грабежи населения и пытки военнопленных по законам любой страны есть преступление. А это именно то, чем вы занимались, господин штандартенфюрер, на Восточном фронте.
— Я не буду с вами спорить, генерал, о юридической квалификации действий, поставленных мне в вину. В первую очередь речь должна идти о подсудности. А судить меня могут только русские. Вы не можете предъявлять мне претензий!
— Не все ли равно, кто осудит вас на виселицу— наш или русский трибунал.
Уллас понял, что надо немного отступить. Он уже хорошо знал людей и понимал, что Ягвиц не из тех, кого можно запугать. Вместе с тем генералу все больше нравился этот невозмутимый умный собеседник. Это был именно тот человек, которого он искал. Но как его заставить подчиниться?
— Я не юрист, дорогой Ягвиц, но могу сказать, что русские не будут долго ломать голову над тем, по какой статье вас судить. И если они предъявят вам обвинение по всем статьям их Уголовного Кодекса, то они не очень ошибутся.
Ягвиц пожал плечами.
— Полагаю, что вы, генерал, не окажете им такой услуги.
— Почему же! — возразил Уллас. — Именно это мы и хотим сделать — передать вас русским. Это станет еще одним опровержением коммунистической пропаганды о том, что мы опекаем бывших нацистских преступников, и породит нужную для нас сенсацию.
Ягвиц вдруг поднялся и перегнулся через стол к Улласу:
— Не думаю, чтобы сенсация в связи с моим процессом, — тихо сказал он, — была бы для вас приятной, генерал. А вдруг на суде я припомню нашу встречу в Швейцарии. Ведь мы оба сопровождали тогда высокопоставленных представителей стран, воевавших друг с другом. И вспомню еще, о чем говорили или, точнее, пытались договориться за спиной у ваших союзников наши тогдашние патроны?
Уллас неожиданно засмеялся:
— Если бы тогда в Швейцарии я лучше присмотрелся к вам, то уже не потерял бы вас в 1944 году. Для нашей совместной выгоды. Но все поправимо.
Уллас успел заметить едва заметное движение черных бровей на каменном лице Ягвица. Кажется, на этот раз генерал был на верном пути. Надо было ковать железо, которое, кажется, начало нагреваться.
— Хотите кофе с бисквитом?
Когда лакей внес заказ, он обнаружил, что «доктор Реверс» и тот, которого привезли в закрытой машине, сидели рядом в креслах и, дымя сигарами, громко смеялись.
— Послушайте, Ягвиц. Когда руководство одной акционерной кампании, членом правления которой я являюсь, узнало, что я хочу провести отпуск в Западной Германии, оно дало мне небольшое поручение частного характера. Вы могли бы мне помочь в нем. Ведь мы с вами не просто коллеги, дорогой Ягвиц. Мы — и это главное — деловые люди, поэтому я буду говорить с вами откровенно. Правления моей кампании проявляет большой интерес к этому делу. В случае вашего согласия ваш гонорар может быть исчислен любой пятизначной цифрой. Кроме того, перед вами откроются определенные перспективы. Вы меня понимаете?
Ягвиц понял главное: он нужен Улласу, а их беседа — всего лишь разведка. Рано или поздно им должны были заинтересоваться. Но стоило ли опять все начинать с нуля?
— Не совсем.
— Я еще раз подчеркиваю, что разговариваю с вами, как частное лицо.
— Я это понял, как только люди полковника Гарта стащили меня с кровати и кинули в закрытую машину.
— Ну-ну, Ягвиц, не преувеличивайте. Вам же дали спокойно одеться?.. А Гарт просто невежа. Я попросил его тактично пригласить вас, а он… — Уллас безнадежно махнул рукой.
— Видите ли, генерал, юристы разных стран по-разному трактуют понятие преступления. То, что считается таковым по законам одной страны, в другой — вынужденной необходимостью и наоборот. Насколько мне известно, ваши юристы не являются сторонниками крайних взглядов в этом вопросе.
— Я знаю, что вы когда-то учились на юридическом факультете Берлинского университета. Но расстрелы мирных жителей, организованные массовые грабежи населения и пытки военнопленных по законам любой страны есть преступление. А это именно то, чем вы занимались, господин штандартенфюрер, на Восточном фронте.
— Я не буду с вами спорить, генерал, о юридической квалификации действий, поставленных мне в вину. В первую очередь речь должна идти о подсудности. А судить меня могут только русские. Вы не можете предъявлять мне претензий!
— Не все ли равно, кто осудит вас на виселицу— наш или русский трибунал.
Уллас понял, что надо немного отступить. Он уже хорошо знал людей и понимал, что Ягвиц не из тех, кого можно запугать. Вместе с тем генералу все больше нравился этот невозмутимый умный собеседник. Это был именно тот человек, которого он искал. Но как его заставить подчиниться?
— Я не юрист, дорогой Ягвиц, но могу сказать, что русские не будут долго ломать голову над тем, по какой статье вас судить. И если они предъявят вам обвинение по всем статьям их Уголовного Кодекса, то они не очень ошибутся.
Ягвиц пожал плечами.
— Полагаю, что вы, генерал, не окажете им такой услуги.
— Почему же! — возразил Уллас. — Именно это мы и хотим сделать — передать вас русским. Это станет еще одним опровержением коммунистической пропаганды о том, что мы опекаем бывших нацистских преступников, и породит нужную для нас сенсацию.
Ягвиц вдруг поднялся и перегнулся через стол к Улласу:
— Не думаю, чтобы сенсация в связи с моим процессом, — тихо сказал он, — была бы для вас приятной, генерал. А вдруг на суде я припомню нашу встречу в Швейцарии. Ведь мы оба сопровождали тогда высокопоставленных представителей стран, воевавших друг с другом. И вспомню еще, о чем говорили или, точнее, пытались договориться за спиной у ваших союзников наши тогдашние патроны?
Уллас неожиданно засмеялся:
— Если бы тогда в Швейцарии я лучше присмотрелся к вам, то уже не потерял бы вас в 1944 году. Для нашей совместной выгоды. Но все поправимо.
Уллас успел заметить едва заметное движение черных бровей на каменном лице Ягвица. Кажется, на этот раз генерал был на верном пути. Надо было ковать железо, которое, кажется, начало нагреваться.
— Хотите кофе с бисквитом?
Когда лакей внес заказ, он обнаружил, что «доктор Реверс» и тот, которого привезли в закрытой машине, сидели рядом в креслах и, дымя сигарами, громко смеялись.
— Послушайте, Ягвиц. Когда руководство одной акционерной кампании, членом правления которой я являюсь, узнало, что я хочу провести отпуск в Западной Германии, оно дало мне небольшое поручение частного характера. Вы могли бы мне помочь в нем. Ведь мы с вами не просто коллеги, дорогой Ягвиц. Мы — и это главное — деловые люди, поэтому я буду говорить с вами откровенно. Правления моей кампании проявляет большой интерес к этому делу. В случае вашего согласия ваш гонорар может быть исчислен любой пятизначной цифрой. Кроме того, перед вами откроются определенные перспективы. Вы меня понимаете?
Ягвиц понял главное: он нужен Улласу, а их беседа — всего лишь разведка. Рано или поздно им должны были заинтересоваться. Но стоило ли опять все начинать с нуля?
— Не совсем.
— Я еще раз подчеркиваю, что разговариваю с вами, как частное лицо.
— Я это понял, как только люди полковника Гарта стащили меня с кровати и кинули в закрытую машину.
— Ну-ну, Ягвиц, не преувеличивайте. Вам же дали спокойно одеться?.. А Гарт просто невежа. Я попросил его тактично пригласить вас, а он… — Уллас безнадежно махнул рукой.