На следующей день Черчилль и Рузвельт вели переговоры на борту «Огасты». Вначале Черчилль говорил об опасности немецкого вторжения в Испанию и Португалию, в результате которого может быть захвачен Гибралтар. После этой дискуссии Черчилль поднял вопрос о «параллельных нотах» Токио. Рузвельт показал ему копии заявлений, переданных государственному секретарю Хэллу послом Номура пятью днями раньше.
Эти заявления изображали японскую оккупацию Индокитая как совершившийся факт, имеющий «совершенно мирный характер и преследующий цель самообороны». Выдвигались также предложения «быстрого урегулирования китайского инцидента». Черчилль и Рузвельт пришли к единому мнению о том, что японские предложения могли оказаться приемлемыми «только в случае, если Соединенные Штаты готовы были предать интересы Китая».
Тем не менее, сказал Рузвельт, «необходимо приложить все усилия, чтобы избежать возникновения войны с Японией». Однако вставал вечный вопрос: что лучше послужит этой цели — жесткая, средняя или мягкая политика? Рузвельт прекрасно сознавал значение престижа для японцев. Поэтому принять политику, которая не давала бы японцам возможности «спасти лицо», фактически означало бы неизбежность войны. С другой стороны, единственное умиротворение, которое японцы сочли бы удовлетворительным, подписало бы смертный приговор Китаю, было бы унизительным и оскорбительным для американского народа и могло бы повергнуть в уныние всех, кто вел военные действия против держав Оси. Рузвельт считал, что предупреждение Японии не должно касаться только юго-западной части Тихого океана, а должно быть достаточно широким, чтобы охватывать возможность новой японской агрессии против любой дружеской державы в Азии, в частности, против Советского Союза. Однако твердо пообещал Рузвельт только одно: по возвращении в Вашингтон он повидается с японским послом Номура, предложив по радио Хэллу организовать эту встречу.
Черчилль, разумеется, рассчитывал на большее, но Президент решил пока избрать более скромный курс.
17 августа, несмотря на то, что это было воскресенье, Рузвельт пригласил к себе японского посла. Президент был в очень хорошем настроении и заявил, что если Япония остановит свою экспансию и решит «проводить программу мира на Тихом океане», Соединенные Штаты с готовностью «возобновят неофициальные переговоры. прерванные в июле, и приложат все усилия, чтобы выбрать время и место для обмена мнениями». Рузвельту нравилась идея «тайной встречи», и он даже предложил место для подобных переговоров город Джуньс на Аляске, «где-нибудь в октябре». Номура немедленно телеграфировал в Токио: «Ответ должен последовать прежде, чем и эта возможность будет потеряна».
На следующий день, 18 августа, американский посол Джозеф Грю был вызван министром иностранных дел Японии Тсидзиро Тойода.
Адмирал («очень симпатичный человек», по воспоминаниям Грю) сразу заявил послу, что хочет говорить откровенно как морской офицер, а не как дипломат.
Японцы вошли в Индокитай, чтобы решить китайскую проблему, а не из-за нажима со стороны Германии. Замораживание активов за это стало «большим черным пятном в долгой истории мирных отношений» между Америкой и Японией. Будущие историки так и не поймут в чем тут дело.
Решение должно быть найдено на встрече лидеров двух наших стран, на которой все проблемы должны быть сняты «в спокойной и дружеской атмосфере на основе равноправия».
Грю, который не был информирован Государственным департаментом о предполагаемой встрече Коноэ и Рузвельта, начал импровизировать на ходу. Он понял, что если такая встреча произойдет, это будет венцом его собственной карьеры.
Стояла страшная жара. Адмирал приказал подать ледяные напитки и холодные мокрые полотенца, предложив раздеться. Когда они обмотались полотенцами, Грю сказал: «Адмирал, вам часто приходилось стоять на мостике боевого корабли и наблюдать бури, продолжавшиеся иногда несколько дней. Но после того, как вы поднялись на мостик министерства иностранных дел, вы наблюдаете непрекращающийся шторм, который свирепствует без всякого перерыва. Мы с вами должны вылить масло на эти бушующие волны».
Встреча японского министра и американского мосла продолжалась полтора часа. Вернувшись в Посольство, Грю немедленно телеграфировал Хэллу: «…во имя предотвращения неумолимо надвигающейся войны между Японией и Соединенными Штатами крайне необходимо, чтобы беспрецедентное в японской истории предложение о встрече лидеров наших стран не было проигнорировано. Это предложение наверняка одобрено Императором и первыми лицами японского государства. Пользу от встречи принца Коноэ и президента Рузвельта невозможно переоценить…»
За несколько недель до этого полковник Ивакура и банкир Икава, вложившие столько труда в составление проекта «Взаимопонимания», поняли, что их попытка проводить, «независимую» дипломатию провалилась.
31 июля они покинули Вашингтон и через две недели прибыли домой. Ивакура был потрясен той воинственностью, которая царила на всех уровнях в Токио. Все буквально полыхало ненавистью к Америке и Британии, которые, по общему мнению, «окружили Японию и душат ее». В Америке, хотя общественное мнение было настроено против стран Оси, доминировало желание сохранить мир. Антивоенные группы пикетировали Белый дом, а «изоляционисты» шумно протестовали против помощи Рузвельта Британии и Китаю. Закон о частичной воинской повинности прошел в Конгрессе США с перевесом в один голос.
Ивакура прочел несколько докладов военным, политикам и промышленникам, призывая их решить все проблемы с Соединенными Штатами путем переговоров. Потенциал Америки, подчеркнул полковник, гораздо выше японского, и любой вооруженный конфликт закончится для Японии Катастрофой. Но все слушатели более интересовались наступлением на юг, а в Морском штабе один из офицеров сказал полковнику: «Они душат нашу страну, оставив нам единственный выход сражаться».
Но Ивакура не сдавался, продолжая отстаивать свой доводы, хотя и ему самому стало казаться, что он «забивает гвозди в помои».
В конце августа, выступая на очередном совещании военно-политического руководства, Ивакура снова подчеркнул угрожающую разницу между потенциалами Америки и Японии. По производству стали, сказал полковник, соотношение было двадцать к одному, по производству нефти и нефтепродуктов сто к одному, угля десять к одному, по выпуску самолетов пять к одному, кораблей и судов два к одному, по ресурсу квалифицированной рабочей силы пять к одному. Средний потенциал был десять к одному. В таких условиях японцы никогда не смогут победить в будущей войне, несмотря на «Ямато дамаши» боевой дух Японии.
Впервые это произвело впечатление на слушателей, и генерал Тодзио приказал полковнику представить ему все сказанное в письменном виде. На следующий день, когда Ивакура прибыл на свое рабочее место в Военном министерстве, то узнал, что его переводят в одну из воинских частей, находившихся в Камбодже. «Вы можете не писать доклад, о котором я просил вас вчера», — сказал полковнику на прощание генерал Тодзио. Когда Ивакура садился на поезд, чтобы начать первый этап своей долгой поездки на юг, он сказал провожающим его друзьям: «Смотрите, как много вас собралось, что бы попрощаться со мной. Когда я вернусь в Токио если останусь жив, конечно, то боюсь, что буду стоять совсем один на руинах токийского вокзала».
«Миссионерская» деятельность полковника Ивакура хотя и закончилась его изгнанием, тем не менее, не пропала даром. До многих представителей военного руководства дошло сказанное полковником, и генералы после продолжительных споров, согласились, что следует избежать войны с Соединенными Штатами, даже если для этого придется пойти на крупные уступки. В тот день, когда Ивакура покинул Токио — 28 августа — президенту Рузвельту были направлены два сообщения. Одним из них было письмо от принца Коноэ, снова просившего о встрече, а второе — содержало официальное предложение японского правительства о готовности вывести войска из Индокитая после разрешения «китайской проблемы и установления справедливого мира в Азии». Япония также обещала не предпринимать более никаких военных мер против соседних стран, включая и Советский Союз, если тот останется «верным Советско-японскому договору о нейтралитете и не будет представлять угрозы японским интересам в Маньчжурии». И что наиболее важно, Япония соглашалась принять четыре предварительных условия Хэлла. которые уже стали официальными условиями правительства США.
Получив эти послания, Рузвельт преисполнился оптимизма и стал планировать, «провести три дни или около этого» с принцем Коноэ.
Но доктор Стенли Хорнбек не поверил в искренность этих японских предложений, а когда Xэлл по линии «Мэджик» получил данные о наращивании японского военного присутствия в Юго-Восточной Азии, то и он тоже наполнился подозрениями. Поэтому неудивительно, что Рузвельт, который еще «планировал встречу с Коноэ», был легко убежден не делать, этого без заключения какого-нибудь «предвари тельного соглашения, удовлетворяющею Соединенные Штаты».
В Токио американский посол Грю и его сотрудники, напротив, искренне верили в японские предложения и были убеждены, что Коноэ согласиться «на постепенный вывод войск не только из Индокитая, по и с территории всего Китая, если ему дадут возможность «сохранить лицо», разрешив временно оставить часть японских сил в северном Китае и Внутренней Монголии». Поэтому Грю продолжал настаивать на том, чтобы встреча президента Рузвельта и принца Коноэ состоялась, «пока на это еще есть время». Грю предупреждал Вашингтон, что японские вооруженные силы «способны предпринять внезапные и отчаянные действия, не считаясь ни с каким риском. Такие действия традиционно заложены в японской национальной психологии».
На следующей день Черчилль и Рузвельт вели переговоры на борту «Огасты». Вначале Черчилль говорил об опасности немецкого вторжения в Испанию и Португалию, в результате которого может быть захвачен Гибралтар. После этой дискуссии Черчилль поднял вопрос о «параллельных нотах» Токио. Рузвельт показал ему копии заявлений, переданных государственному секретарю Хэллу послом Номура пятью днями раньше.
Эти заявления изображали японскую оккупацию Индокитая как совершившийся факт, имеющий «совершенно мирный характер и преследующий цель самообороны». Выдвигались также предложения «быстрого урегулирования китайского инцидента». Черчилль и Рузвельт пришли к единому мнению о том, что японские предложения могли оказаться приемлемыми «только в случае, если Соединенные Штаты готовы были предать интересы Китая».
Тем не менее, сказал Рузвельт, «необходимо приложить все усилия, чтобы избежать возникновения войны с Японией». Однако вставал вечный вопрос: что лучше послужит этой цели — жесткая, средняя или мягкая политика? Рузвельт прекрасно сознавал значение престижа для японцев. Поэтому принять политику, которая не давала бы японцам возможности «спасти лицо», фактически означало бы неизбежность войны. С другой стороны, единственное умиротворение, которое японцы сочли бы удовлетворительным, подписало бы смертный приговор Китаю, было бы унизительным и оскорбительным для американского народа и могло бы повергнуть в уныние всех, кто вел военные действия против держав Оси. Рузвельт считал, что предупреждение Японии не должно касаться только юго-западной части Тихого океана, а должно быть достаточно широким, чтобы охватывать возможность новой японской агрессии против любой дружеской державы в Азии, в частности, против Советского Союза. Однако твердо пообещал Рузвельт только одно: по возвращении в Вашингтон он повидается с японским послом Номура, предложив по радио Хэллу организовать эту встречу.
Черчилль, разумеется, рассчитывал на большее, но Президент решил пока избрать более скромный курс.
17 августа, несмотря на то, что это было воскресенье, Рузвельт пригласил к себе японского посла. Президент был в очень хорошем настроении и заявил, что если Япония остановит свою экспансию и решит «проводить программу мира на Тихом океане», Соединенные Штаты с готовностью «возобновят неофициальные переговоры. прерванные в июле, и приложат все усилия, чтобы выбрать время и место для обмена мнениями». Рузвельту нравилась идея «тайной встречи», и он даже предложил место для подобных переговоров город Джуньс на Аляске, «где-нибудь в октябре». Номура немедленно телеграфировал в Токио: «Ответ должен последовать прежде, чем и эта возможность будет потеряна».
На следующий день, 18 августа, американский посол Джозеф Грю был вызван министром иностранных дел Японии Тсидзиро Тойода.
Адмирал («очень симпатичный человек», по воспоминаниям Грю) сразу заявил послу, что хочет говорить откровенно как морской офицер, а не как дипломат.
Японцы вошли в Индокитай, чтобы решить китайскую проблему, а не из-за нажима со стороны Германии. Замораживание активов за это стало «большим черным пятном в долгой истории мирных отношений» между Америкой и Японией. Будущие историки так и не поймут в чем тут дело.
Решение должно быть найдено на встрече лидеров двух наших стран, на которой все проблемы должны быть сняты «в спокойной и дружеской атмосфере на основе равноправия».
Грю, который не был информирован Государственным департаментом о предполагаемой встрече Коноэ и Рузвельта, начал импровизировать на ходу. Он понял, что если такая встреча произойдет, это будет венцом его собственной карьеры.
Стояла страшная жара. Адмирал приказал подать ледяные напитки и холодные мокрые полотенца, предложив раздеться. Когда они обмотались полотенцами, Грю сказал: «Адмирал, вам часто приходилось стоять на мостике боевого корабли и наблюдать бури, продолжавшиеся иногда несколько дней. Но после того, как вы поднялись на мостик министерства иностранных дел, вы наблюдаете непрекращающийся шторм, который свирепствует без всякого перерыва. Мы с вами должны вылить масло на эти бушующие волны».
Встреча японского министра и американского мосла продолжалась полтора часа. Вернувшись в Посольство, Грю немедленно телеграфировал Хэллу: «…во имя предотвращения неумолимо надвигающейся войны между Японией и Соединенными Штатами крайне необходимо, чтобы беспрецедентное в японской истории предложение о встрече лидеров наших стран не было проигнорировано. Это предложение наверняка одобрено Императором и первыми лицами японского государства. Пользу от встречи принца Коноэ и президента Рузвельта невозможно переоценить…»
За несколько недель до этого полковник Ивакура и банкир Икава, вложившие столько труда в составление проекта «Взаимопонимания», поняли, что их попытка проводить, «независимую» дипломатию провалилась.
31 июля они покинули Вашингтон и через две недели прибыли домой. Ивакура был потрясен той воинственностью, которая царила на всех уровнях в Токио. Все буквально полыхало ненавистью к Америке и Британии, которые, по общему мнению, «окружили Японию и душат ее». В Америке, хотя общественное мнение было настроено против стран Оси, доминировало желание сохранить мир. Антивоенные группы пикетировали Белый дом, а «изоляционисты» шумно протестовали против помощи Рузвельта Британии и Китаю. Закон о частичной воинской повинности прошел в Конгрессе США с перевесом в один голос.
Ивакура прочел несколько докладов военным, политикам и промышленникам, призывая их решить все проблемы с Соединенными Штатами путем переговоров. Потенциал Америки, подчеркнул полковник, гораздо выше японского, и любой вооруженный конфликт закончится для Японии Катастрофой. Но все слушатели более интересовались наступлением на юг, а в Морском штабе один из офицеров сказал полковнику: «Они душат нашу страну, оставив нам единственный выход сражаться».
Но Ивакура не сдавался, продолжая отстаивать свой доводы, хотя и ему самому стало казаться, что он «забивает гвозди в помои».
В конце августа, выступая на очередном совещании военно-политического руководства, Ивакура снова подчеркнул угрожающую разницу между потенциалами Америки и Японии. По производству стали, сказал полковник, соотношение было двадцать к одному, по производству нефти и нефтепродуктов сто к одному, угля десять к одному, по выпуску самолетов пять к одному, кораблей и судов два к одному, по ресурсу квалифицированной рабочей силы пять к одному. Средний потенциал был десять к одному. В таких условиях японцы никогда не смогут победить в будущей войне, несмотря на «Ямато дамаши» боевой дух Японии.
Впервые это произвело впечатление на слушателей, и генерал Тодзио приказал полковнику представить ему все сказанное в письменном виде. На следующий день, когда Ивакура прибыл на свое рабочее место в Военном министерстве, то узнал, что его переводят в одну из воинских частей, находившихся в Камбодже. «Вы можете не писать доклад, о котором я просил вас вчера», — сказал полковнику на прощание генерал Тодзио. Когда Ивакура садился на поезд, чтобы начать первый этап своей долгой поездки на юг, он сказал провожающим его друзьям: «Смотрите, как много вас собралось, что бы попрощаться со мной. Когда я вернусь в Токио если останусь жив, конечно, то боюсь, что буду стоять совсем один на руинах токийского вокзала».
«Миссионерская» деятельность полковника Ивакура хотя и закончилась его изгнанием, тем не менее, не пропала даром. До многих представителей военного руководства дошло сказанное полковником, и генералы после продолжительных споров, согласились, что следует избежать войны с Соединенными Штатами, даже если для этого придется пойти на крупные уступки. В тот день, когда Ивакура покинул Токио — 28 августа — президенту Рузвельту были направлены два сообщения. Одним из них было письмо от принца Коноэ, снова просившего о встрече, а второе — содержало официальное предложение японского правительства о готовности вывести войска из Индокитая после разрешения «китайской проблемы и установления справедливого мира в Азии». Япония также обещала не предпринимать более никаких военных мер против соседних стран, включая и Советский Союз, если тот останется «верным Советско-японскому договору о нейтралитете и не будет представлять угрозы японским интересам в Маньчжурии». И что наиболее важно, Япония соглашалась принять четыре предварительных условия Хэлла. которые уже стали официальными условиями правительства США.
Получив эти послания, Рузвельт преисполнился оптимизма и стал планировать, «провести три дни или около этого» с принцем Коноэ.
Но доктор Стенли Хорнбек не поверил в искренность этих японских предложений, а когда Xэлл по линии «Мэджик» получил данные о наращивании японского военного присутствия в Юго-Восточной Азии, то и он тоже наполнился подозрениями. Поэтому неудивительно, что Рузвельт, который еще «планировал встречу с Коноэ», был легко убежден не делать, этого без заключения какого-нибудь «предвари тельного соглашения, удовлетворяющею Соединенные Штаты».
В Токио американский посол Грю и его сотрудники, напротив, искренне верили в японские предложения и были убеждены, что Коноэ согласиться «на постепенный вывод войск не только из Индокитая, по и с территории всего Китая, если ему дадут возможность «сохранить лицо», разрешив временно оставить часть японских сил в северном Китае и Внутренней Монголии». Поэтому Грю продолжал настаивать на том, чтобы встреча президента Рузвельта и принца Коноэ состоялась, «пока на это еще есть время». Грю предупреждал Вашингтон, что японские вооруженные силы «способны предпринять внезапные и отчаянные действия, не считаясь ни с каким риском. Такие действия традиционно заложены в японской национальной психологии».