А там без воздуха и света излученья,
Страдают бедные Даная и Персей,
Нет в их тюрьме ни окон, ни дверей,
И только вечное бессмысленное бденье.
Их жажда мучает, и голод их терзает,
В коробке тесно, места нет движенью,
— Терпи, сынок, в том наше искупленье,
Такая доля наша непростая.
— А почему? — вдруг робкий голосок, —
Чем заслужили мы такие меры?
— Молчи, родной, а то услышат Керы,
И сократят нам в этой жизни срок.
Пускай Эреб не тронет светлый лик,
Мегера твое сердце не смутит,
Держи достойный, величавый вид,
Ты — Зевса сын, а, значит, ты велик…
Уже надежды превратились в прах,
Спасенья нет, конец не за горою,
И лишь иллюзия, гонимая мечтою,
Незримо теплится в измученных телах…
Прибрежный ветер берег обдувает,
Струей соленой здравствуя рассвет,
А там без воздуха и света излученья,
Страдают бедные Даная и Персей,
Нет в их тюрьме ни окон, ни дверей,
И только вечное бессмысленное бденье.
Их жажда мучает, и голод их терзает,
В коробке тесно, места нет движенью,
— Терпи, сынок, в том наше искупленье,
Такая доля наша непростая.
— А почему? — вдруг робкий голосок, —
Чем заслужили мы такие меры?
— Молчи, родной, а то услышат Керы,
И сократят нам в этой жизни срок.
Пускай Эреб не тронет светлый лик,
Мегера твое сердце не смутит,
Держи достойный, величавый вид,
Ты — Зевса сын, а, значит, ты велик…
Уже надежды превратились в прах,
Спасенья нет, конец не за горою,
И лишь иллюзия, гонимая мечтою,
Незримо теплится в измученных телах…
Прибрежный ветер берег обдувает,
Струей соленой здравствуя рассвет,