Лекарь не высказал недовольства ни тоном, ни вопросом, и спокойно объяснил:
— Амир это алам, лакаб — Фахд. Сакхром назвали его вы, а Эль Мансура — это собственно то, где мы находимся.
Значит, все же тот… О да, господин Фоад не отменяет своих решений! Хотя, неужто было б лучше достаться сластолюбцу и ночи напролет тешить его пресыщенный вкус изощренными играми, пока не прискучит и эта игрушка… Впрочем, разве для игрушки вообще может иметь значение кто утолит ею похоть и каким способом!
Губы предательски дрогнули, но Амани привычно скрыл горечь за насмешкой:
— Твой господин наверное и правда колдун. Зачем обычному человеку столько имен.
— Вот у него вскоре и спросишь, — многообещающе ответил лекарь, взглянул сурово на юношу. — Ты пытался убить себя и едва не преуспел в подобном недостойном замысле…
— Недостойном?! — боль обратилась в ярость, найдя себе выход, Аман вскинулся атакующей змеей. — По-твоему, достойнее пойти по рукам и подставлять зад под каждый член, к которому прилагается нужная сумма в кошеле?! Ошейник не делает блядью! Я не признаю твоего господина и не лягу с ним, даже если он действительно обдерет с меня всю кожу своей плетью и выжжет клеймо на лбу!!!
Юноша задохнулся от бессильного гнева: на что он надеется?! Кто сказал, что у него есть выбор, он просто раб и ничего больше, а выздоровление — не более чем отсрочка! Пелена давно упала с его глаз и слезы северного мальчишки виделись сейчас немного иначе. А попользовавшись, его тоже вышвырнут, когда надоест!
Амани презирал себя за былую глупость, одновременно ненавидя пресловутую «Жемчужину» за то, его появление безжалостно разбудило от сладкого сна. Теперь же ему даже бежать некуда, да и незачем — побег тоже означает смерть, но и без того вполне возможно, что он вскоре окончит свои дни так, как сказал только что.
— Я не буду прыгать из окна и грызть себе вены зубами, если ты имел в виду это, — Аман величественно откинулся на подушки и демонстративно отвернулся. Унижение от того, что позволил себе сорваться перед взиравшим на него в немом изумлении лекарем, лишь добавляло остроты отчаянию, которому он упорно пытался не давать воли.
— Что ж, — произнес наконец Фархад, успешно скрывая смешанное с недоумением восхищение, — лишь это я и хотел выяснить.
Он оставил юношу в одиночестве, все еще качая головой — кажется, только что он понял, что так привлекло князя Амира в этом невольнике, предназначенном для утех плоти, и суть крылась вовсе не в броской красоте наложника, и скорее всего даже не в его танцах, как бы великолепны они не были! Возможно, что Амир не так уж безумен и все же нашел то, что безуспешно искал всю жизнь среди звездных карт и книжной премудрости… Помоги Создатель им обоим!
Дни ожидания пролетели куда быстрее, чем хотелось бы. Лекарь не обманул, и выздоровление юноши шло скорым шагом, рана совсем затянулась, хотя рубец еще беспокоил. Лекарь Фархад не слукавил и в другом: на следующий же день юношу перевели в новые комнаты, гораздо просторнее и богаче украшенные, где Амани без труда обнаружил несколько сундучков, в которых хранилось его «приданое». То есть то, что Васим счел необходимым отправить из его нарядов и туалетных принадлежностей, чтобы не позорить господина наместника предположением, что из-за его скупости наложники донашивают обноски друг друга и дерутся за расческу. Пожав плечами, юноша захлопнул крышки, не став переодевать простую галабею, что принес ему Тарик. К здешней обстановке она подходила куда больше.
Гаремом тут и не пахло, евнухи не дежурили у его дверей, а сами двери не запирались. Похоже, никому в голову не приходило как-то ограничивать его передвижения, и Аман беззастенчиво пользовался этим, выходя на площадку у ближайшей башни, откуда открывался вид на изъеденные ветром горные склоны и не только. Жизнь огромной крепости текла своим чередом, а юноша был занят, тщательно приводя себя в порядок и чередуя отдых с тренировками: танцевать не хотелось, новых движений и созвучий не теснилось в голове, но распустить себя значило унизиться еще больше! Его красота и искусство — единственное его достояние, с ним оно и останется столько, сколько возможно. Как только слабость прошла совсем, Амани вспомнил об упражнениях, чтобы вернуть телу после болезни и долгого перерыва былую легкость и пластику — тратить драгоценные минуты жизни, чтобы оплакивать свою горькую судьбину и сетовать на людскую низость, никогда не было в его характере.
А между тем, несмотря на все отличия от своего прежнего окружения, которые Аман встретил в Эль Мансуре, сомнений в нынешнем положении у юноши возникнуть не могло. Да, он не заперт в тесной половине сераля, которую покидают только для услад господина или для собственных похорон. Да, Тарик по-прежнему с ним, а на охранника и распорядителя мальчишка похож меньше всего, наоборот относясь к нему так, будто Амани сам был князем. Да, до сих пор никто не явился, чтобы надеть на раба ошейник с вязью имен его хозяина…
Однако Амир Фахд видел, кого требовал себе, и на пиру в темных глазах мужчины вспыхивал исступленный огонь жажды полного обладания. Широкое ложе словно манило к себе обещанием неги и любовных утех, а от господских покоев его отделяла лишь закрытая до поры дверь. Как скоро она распахнется, и свой невозможный и дерзкий выбор Амани придется повторить уже в лицо новому хозяину его тела, его жизни и смерти?
Скоро! Даже скорее, чем ожидалось и куда скорее, чем хотелось. Аман был на башне, и волнение у ворот ясно сказало ему о возвращении господина. Юноша различал высокую статную фигуру в черном, и хотя одеяние его, тем более с такого расстояния, ничем не отличалось от сопровождавших его воинов, почему-то кто из них князь Амани понял сразу. Он видел, как Издихар, возглавлявший цитадель на время отсутствия повелителя, что-то говорит тому. Амир Фахд поднял голову, и хотя этого не могло быть, юноше показалось, что он снова различил этот пронзительный жаждущий взгляд, которым мужчина точно пил его, желая осушить без остатка.
Не торопясь Аман вернулся в комнаты, сел на низкий диванчик и, прикрыв глаза стал ждать, как ждал не так давно утра своей казни.
В этот раз ждать ему тоже пришлось всего ничего — князь возник на пороге, даже не сменив запылившейся одежды и не умыв рук. С минуту он просто разглядывал невольника, который не подумал подняться при его появлении, не говоря уж о том, чтобы пасть ниц. Однако при мысли о юноше, простертом у его ног, к сердцу подступила лишь гадливость, а не удовлетворение. Амани нужен ему именно таким — смерчем, бурей страсти, негасимой звездой в небосводе.
Наложник сидел гордо расправив плечи, а такой посадке головы могли бы позавидовать императоры! Он не взглянул на своего нового хозяина, и за сплошным пологом ресниц угадать выражение черных глаз было невозможно. Не имело значения! На него хотелось смотреть не отрываясь, а новый образ — без красок, без узоров и хитростей — разил еще беспощаднее, обнажив красоту совершенно и придавая ей оттенок торжествующей недоступности. Мужчина безудержно любовался им, не желая отвлекаться на никчемные фразы, но видневшаяся в низко распахнутом вороте галабеи розовая полоска шрама заставила его нахмуриться.
— Почему ты сделал это? — резко бросил Амир, указав на рубец. — Я внушаю тебе такой ужас?
— Нет, — с искренним безразличием отозвался Аман. — Мне все равно.
Лекарь не высказал недовольства ни тоном, ни вопросом, и спокойно объяснил:
— Амир это алам, лакаб — Фахд. Сакхром назвали его вы, а Эль Мансура — это собственно то, где мы находимся.
Значит, все же тот… О да, господин Фоад не отменяет своих решений! Хотя, неужто было б лучше достаться сластолюбцу и ночи напролет тешить его пресыщенный вкус изощренными играми, пока не прискучит и эта игрушка… Впрочем, разве для игрушки вообще может иметь значение кто утолит ею похоть и каким способом!
Губы предательски дрогнули, но Амани привычно скрыл горечь за насмешкой:
— Твой господин наверное и правда колдун. Зачем обычному человеку столько имен.
— Вот у него вскоре и спросишь, — многообещающе ответил лекарь, взглянул сурово на юношу. — Ты пытался убить себя и едва не преуспел в подобном недостойном замысле…
— Недостойном?! — боль обратилась в ярость, найдя себе выход, Аман вскинулся атакующей змеей. — По-твоему, достойнее пойти по рукам и подставлять зад под каждый член, к которому прилагается нужная сумма в кошеле?! Ошейник не делает блядью! Я не признаю твоего господина и не лягу с ним, даже если он действительно обдерет с меня всю кожу своей плетью и выжжет клеймо на лбу!!!
Юноша задохнулся от бессильного гнева: на что он надеется?! Кто сказал, что у него есть выбор, он просто раб и ничего больше, а выздоровление — не более чем отсрочка! Пелена давно упала с его глаз и слезы северного мальчишки виделись сейчас немного иначе. А попользовавшись, его тоже вышвырнут, когда надоест!
Амани презирал себя за былую глупость, одновременно ненавидя пресловутую «Жемчужину» за то, его появление безжалостно разбудило от сладкого сна. Теперь же ему даже бежать некуда, да и незачем — побег тоже означает смерть, но и без того вполне возможно, что он вскоре окончит свои дни так, как сказал только что.
— Я не буду прыгать из окна и грызть себе вены зубами, если ты имел в виду это, — Аман величественно откинулся на подушки и демонстративно отвернулся. Унижение от того, что позволил себе сорваться перед взиравшим на него в немом изумлении лекарем, лишь добавляло остроты отчаянию, которому он упорно пытался не давать воли.
— Что ж, — произнес наконец Фархад, успешно скрывая смешанное с недоумением восхищение, — лишь это я и хотел выяснить.
Он оставил юношу в одиночестве, все еще качая головой — кажется, только что он понял, что так привлекло князя Амира в этом невольнике, предназначенном для утех плоти, и суть крылась вовсе не в броской красоте наложника, и скорее всего даже не в его танцах, как бы великолепны они не были! Возможно, что Амир не так уж безумен и все же нашел то, что безуспешно искал всю жизнь среди звездных карт и книжной премудрости… Помоги Создатель им обоим!
Дни ожидания пролетели куда быстрее, чем хотелось бы. Лекарь не обманул, и выздоровление юноши шло скорым шагом, рана совсем затянулась, хотя рубец еще беспокоил. Лекарь Фархад не слукавил и в другом: на следующий же день юношу перевели в новые комнаты, гораздо просторнее и богаче украшенные, где Амани без труда обнаружил несколько сундучков, в которых хранилось его «приданое». То есть то, что Васим счел необходимым отправить из его нарядов и туалетных принадлежностей, чтобы не позорить господина наместника предположением, что из-за его скупости наложники донашивают обноски друг друга и дерутся за расческу. Пожав плечами, юноша захлопнул крышки, не став переодевать простую галабею, что принес ему Тарик. К здешней обстановке она подходила куда больше.
Гаремом тут и не пахло, евнухи не дежурили у его дверей, а сами двери не запирались. Похоже, никому в голову не приходило как-то ограничивать его передвижения, и Аман беззастенчиво пользовался этим, выходя на площадку у ближайшей башни, откуда открывался вид на изъеденные ветром горные склоны и не только. Жизнь огромной крепости текла своим чередом, а юноша был занят, тщательно приводя себя в порядок и чередуя отдых с тренировками: танцевать не хотелось, новых движений и созвучий не теснилось в голове, но распустить себя значило унизиться еще больше! Его красота и искусство — единственное его достояние, с ним оно и останется столько, сколько возможно. Как только слабость прошла совсем, Амани вспомнил об упражнениях, чтобы вернуть телу после болезни и долгого перерыва былую легкость и пластику — тратить драгоценные минуты жизни, чтобы оплакивать свою горькую судьбину и сетовать на людскую низость, никогда не было в его характере.
А между тем, несмотря на все отличия от своего прежнего окружения, которые Аман встретил в Эль Мансуре, сомнений в нынешнем положении у юноши возникнуть не могло. Да, он не заперт в тесной половине сераля, которую покидают только для услад господина или для собственных похорон. Да, Тарик по-прежнему с ним, а на охранника и распорядителя мальчишка похож меньше всего, наоборот относясь к нему так, будто Амани сам был князем. Да, до сих пор никто не явился, чтобы надеть на раба ошейник с вязью имен его хозяина…
Однако Амир Фахд видел, кого требовал себе, и на пиру в темных глазах мужчины вспыхивал исступленный огонь жажды полного обладания. Широкое ложе словно манило к себе обещанием неги и любовных утех, а от господских покоев его отделяла лишь закрытая до поры дверь. Как скоро она распахнется, и свой невозможный и дерзкий выбор Амани придется повторить уже в лицо новому хозяину его тела, его жизни и смерти?
Скоро! Даже скорее, чем ожидалось и куда скорее, чем хотелось. Аман был на башне, и волнение у ворот ясно сказало ему о возвращении господина. Юноша различал высокую статную фигуру в черном, и хотя одеяние его, тем более с такого расстояния, ничем не отличалось от сопровождавших его воинов, почему-то кто из них князь Амани понял сразу. Он видел, как Издихар, возглавлявший цитадель на время отсутствия повелителя, что-то говорит тому. Амир Фахд поднял голову, и хотя этого не могло быть, юноше показалось, что он снова различил этот пронзительный жаждущий взгляд, которым мужчина точно пил его, желая осушить без остатка.
Не торопясь Аман вернулся в комнаты, сел на низкий диванчик и, прикрыв глаза стал ждать, как ждал не так давно утра своей казни.
В этот раз ждать ему тоже пришлось всего ничего — князь возник на пороге, даже не сменив запылившейся одежды и не умыв рук. С минуту он просто разглядывал невольника, который не подумал подняться при его появлении, не говоря уж о том, чтобы пасть ниц. Однако при мысли о юноше, простертом у его ног, к сердцу подступила лишь гадливость, а не удовлетворение. Амани нужен ему именно таким — смерчем, бурей страсти, негасимой звездой в небосводе.
Наложник сидел гордо расправив плечи, а такой посадке головы могли бы позавидовать императоры! Он не взглянул на своего нового хозяина, и за сплошным пологом ресниц угадать выражение черных глаз было невозможно. Не имело значения! На него хотелось смотреть не отрываясь, а новый образ — без красок, без узоров и хитростей — разил еще беспощаднее, обнажив красоту совершенно и придавая ей оттенок торжествующей недоступности. Мужчина безудержно любовался им, не желая отвлекаться на никчемные фразы, но видневшаяся в низко распахнутом вороте галабеи розовая полоска шрама заставила его нахмуриться.
— Почему ты сделал это? — резко бросил Амир, указав на рубец. — Я внушаю тебе такой ужас?
— Нет, — с искренним безразличием отозвался Аман. — Мне все равно.