— При Сталине? Вот ты, дядя Семен, работал при Сталине у наркома вооружений Ванникова. Скажи, Сталин готов был к войне? А может, сам собирался на Гитлера напасть?
Мысли о книге Некрича и ее обсуждении, на которое он попал случайно, не оставляли Петра.
Инженер в отставке ответил не сразу, он еще пребывал в плену событий совсем недавних.
— Хрущев, в шестидесятом определил программу на двадцать лет. Заверил, что мы очень скоро будем жить при коммунизме. С чего это, спрашивается, он обещал? Это потому, что они там, в Кремле, уже жили «при коммунизме», а что творилось в стране, их не касалось. Однако того, о чем любопытствуешь, я никогда и никому не говорил, — дядя Семен залпом осушил рюмку горилки, отер усы тыльной стороной ладони. — Начну вот с чего. Среди ближайшего окружения Бориса Львовича Ванникова был один умный еврей, бывший чекист. Пришел в наркомат через месяц после начала войны. Борис Львович его так уважал, что часто не вызывал к себе, а сам шел в кабинет Исаака Моисеевича. Особенно перед тем, как ехать к Сталину. Хоть и чекист, а Исаак Моисеевич пить толком не умел. Быстро косел. Не знаю, как уж он там у них держался, может, из-за того и ушел. После второй рюмки становился чересчур болтлив. Я многое от него слышал. Например, о том, как за неделю до внезапного нападения Гитлера наши пограничники уходили с некоторых участков границы с Германией и их место занимали мотострелковые и танковые полки. Чекисты твердо знали, что скоро Сталин начнет войну против Гитлера. Однако эта бестия упредила нашего вождя. Исаак Моисеевич не объяснял, каким образом.
— Хорошо, а наркомат производил вооружения?
— Еще как! Мы получали премии за премиями. Ванников по три раза, а то и больше на неделе бывал у Сталина. Закавыка вышла потому, что, когда Гитлер напал на нас, у самых наших границ его армии захватили огромнейшие военные, продовольственные и топливные запасы, — дядя Семен наполнил пустую рюмку и одним махом опрокинул ее содержимое в рот. — Это, елки-палки, помогло армиям Гитлера дойти до Москвы. Гитлер знал, что Сталин готовит против него войну, но не имел сведений и не располагал достаточной фантазией, чтобы представить себе размах и степень ее подготовки с нашей стороны. Потому у него и не получился блицкриг.
— Но мы так позорно отступали…
— Да! Уже в конце войны Исаак Моисеевич говорил, что мы использовали в боях лишь семнадцать процентов довоенной мощности наркомата боеприпасов. Остальное оказалось в руках врага или было потеряно в самом начале войны. Ты представляешь, Петро, — дядя Семен оживился, — если б Сталин опередил Гитлера? Он бы использовал против него все сто процентов мощности, созданной нашим наркоматом. А это была огромная сила!
Петр сжал кулаки, у него заходили скулы. Теперь на многое открылись глаза. Правду не спрячешь ни в какие архивы. Вон сколько ее уже вылезло наружу. Сколько народу зря положили. Не думают о нем вожди. Ни раньше, ни сейчас.
— Зачем ты это мне, дядя, говоришь?
— А затем, что я тебя, стервеца, люблю! Сидишь там, далеко от Москвы… И черт знает чем занимаешься. Мне часто снишься… повешенным, расстрелянным.
— Там нет высшей меры наказания… — Петр осекся.
Они были в кино, смотрели старый фильм «Иваново детство» режиссера Андрея Тарковского. Любе картина не понравилась, она сказала, что безумно любит «Большой вальс» с Милицей Корьюс и вообще все зарубежные фильмы. В первый же вечер Люба охотно целовалась со своим московским ухажером, но в дом не пустила, сославшись на то, что у нее ночует подруга. Договорились на следующий вечер пойти в ресторан и… тогда!
Это «тогда» произвело впечатление на Петра. Он отметил, что его соотечественницы кое-чего добились в области секса. Они не спали всю ночь. Кое в чем русская Люба превзошла мексиканку Глорию. Потом подруга Любы — Бог знает, почему так устроены женщины, — сообщила ему по секрету, что Люба часто в свободные дни ездит в Харьков, где теперь много иностранных студентов. «Она охоча до них. Мечтает замуж выскочить да уехать с Украины».
Это оставило неприятный осадок. Поразмыслив, он без труда догадался, что Люба и на него, такого «импортного», не зря положила глаз. Прилетел, мол, на побывку из дальних краев, понравлюсь ему, глядишь — замуж возьмет, за кордон увезет.
Петр сказал девушке, что приехал из Канады ненадолго, имеет семью и детей, но Любу Марченко, которой при всем желании никак помочь не может, он не вычеркнет из памяти, пока будет жить. Когда же спросил, отчего она так стремится попасть в страну «загнивающего капитала», славная Любочка, закручинившись, ответила, что все ее сверстницы мечтают только об этом.
Завтра, 2 марта предстоял отъезд на лесную дачу под Балашихой, и полковник Серко решил погулять по Москве. Солнце погожего зимнего дня еще не село, когда Петр вышел с проспекта Маркса на улицу Горького, любимый им с первых дней знакомства участок от Манежа до площади Маяковского. Особенно мило было его сердцу «Кафе-мороженое», что находилось наискосок от Центрального телеграфа и где подавали, в бедные во всех отношениях послевоенные годы, диковинный коктейль: яичный желток в рюмке с коньяком.
Оставив позади «Кафе-мороженое», ресторан «Арагви» — не менее привлекательное заведение для молодого советского офицера — и памятник Юрию Долгорукому, полковник ступил на широкий тротуар перед домом, занимавшим целый квартал, где внизу расположился книжный магазин, а наверху жили, как он знал, главный маршал бронетанковых войск Ротмистров, впавший в опалу зять Хрущева — бывший главный редактор «Известий» Аджубей, писатель Эренбург и, когда-то, любимец Сталина поэт Демьян Бедный.
Тут его внимание привлекла вышедшая из-за угла парочка хорошеньких женщин. Незаметно разглядывая их, он услышал короткий диалог:
— Так, значит, летишь на Кубу, Вика! Еще раз поздравляю. Жаль, что молчала. Моя мама давно бы могла помочь тебе через КГБ.
— Спасибо, Ляля. Теперь все в порядке. Юра написал в Москву: или выпустят его жену, или он возвращается. А у него там успех!
Тут подъехал на шикарной машине то ли азербайджанец, то ли грузин, то ли испанец, и явно светские московские дамы укатили с ним по своим делам.
— При Сталине? Вот ты, дядя Семен, работал при Сталине у наркома вооружений Ванникова. Скажи, Сталин готов был к войне? А может, сам собирался на Гитлера напасть?
Мысли о книге Некрича и ее обсуждении, на которое он попал случайно, не оставляли Петра.
Инженер в отставке ответил не сразу, он еще пребывал в плену событий совсем недавних.
— Хрущев, в шестидесятом определил программу на двадцать лет. Заверил, что мы очень скоро будем жить при коммунизме. С чего это, спрашивается, он обещал? Это потому, что они там, в Кремле, уже жили «при коммунизме», а что творилось в стране, их не касалось. Однако того, о чем любопытствуешь, я никогда и никому не говорил, — дядя Семен залпом осушил рюмку горилки, отер усы тыльной стороной ладони. — Начну вот с чего. Среди ближайшего окружения Бориса Львовича Ванникова был один умный еврей, бывший чекист. Пришел в наркомат через месяц после начала войны. Борис Львович его так уважал, что часто не вызывал к себе, а сам шел в кабинет Исаака Моисеевича. Особенно перед тем, как ехать к Сталину. Хоть и чекист, а Исаак Моисеевич пить толком не умел. Быстро косел. Не знаю, как уж он там у них держался, может, из-за того и ушел. После второй рюмки становился чересчур болтлив. Я многое от него слышал. Например, о том, как за неделю до внезапного нападения Гитлера наши пограничники уходили с некоторых участков границы с Германией и их место занимали мотострелковые и танковые полки. Чекисты твердо знали, что скоро Сталин начнет войну против Гитлера. Однако эта бестия упредила нашего вождя. Исаак Моисеевич не объяснял, каким образом.
— Хорошо, а наркомат производил вооружения?
— Еще как! Мы получали премии за премиями. Ванников по три раза, а то и больше на неделе бывал у Сталина. Закавыка вышла потому, что, когда Гитлер напал на нас, у самых наших границ его армии захватили огромнейшие военные, продовольственные и топливные запасы, — дядя Семен наполнил пустую рюмку и одним махом опрокинул ее содержимое в рот. — Это, елки-палки, помогло армиям Гитлера дойти до Москвы. Гитлер знал, что Сталин готовит против него войну, но не имел сведений и не располагал достаточной фантазией, чтобы представить себе размах и степень ее подготовки с нашей стороны. Потому у него и не получился блицкриг.
— Но мы так позорно отступали…
— Да! Уже в конце войны Исаак Моисеевич говорил, что мы использовали в боях лишь семнадцать процентов довоенной мощности наркомата боеприпасов. Остальное оказалось в руках врага или было потеряно в самом начале войны. Ты представляешь, Петро, — дядя Семен оживился, — если б Сталин опередил Гитлера? Он бы использовал против него все сто процентов мощности, созданной нашим наркоматом. А это была огромная сила!
Петр сжал кулаки, у него заходили скулы. Теперь на многое открылись глаза. Правду не спрячешь ни в какие архивы. Вон сколько ее уже вылезло наружу. Сколько народу зря положили. Не думают о нем вожди. Ни раньше, ни сейчас.
— Зачем ты это мне, дядя, говоришь?
— А затем, что я тебя, стервеца, люблю! Сидишь там, далеко от Москвы… И черт знает чем занимаешься. Мне часто снишься… повешенным, расстрелянным.
— Там нет высшей меры наказания… — Петр осекся.
Они были в кино, смотрели старый фильм «Иваново детство» режиссера Андрея Тарковского. Любе картина не понравилась, она сказала, что безумно любит «Большой вальс» с Милицей Корьюс и вообще все зарубежные фильмы. В первый же вечер Люба охотно целовалась со своим московским ухажером, но в дом не пустила, сославшись на то, что у нее ночует подруга. Договорились на следующий вечер пойти в ресторан и… тогда!
Это «тогда» произвело впечатление на Петра. Он отметил, что его соотечественницы кое-чего добились в области секса. Они не спали всю ночь. Кое в чем русская Люба превзошла мексиканку Глорию. Потом подруга Любы — Бог знает, почему так устроены женщины, — сообщила ему по секрету, что Люба часто в свободные дни ездит в Харьков, где теперь много иностранных студентов. «Она охоча до них. Мечтает замуж выскочить да уехать с Украины».
Это оставило неприятный осадок. Поразмыслив, он без труда догадался, что Люба и на него, такого «импортного», не зря положила глаз. Прилетел, мол, на побывку из дальних краев, понравлюсь ему, глядишь — замуж возьмет, за кордон увезет.
Петр сказал девушке, что приехал из Канады ненадолго, имеет семью и детей, но Любу Марченко, которой при всем желании никак помочь не может, он не вычеркнет из памяти, пока будет жить. Когда же спросил, отчего она так стремится попасть в страну «загнивающего капитала», славная Любочка, закручинившись, ответила, что все ее сверстницы мечтают только об этом.
Завтра, 2 марта предстоял отъезд на лесную дачу под Балашихой, и полковник Серко решил погулять по Москве. Солнце погожего зимнего дня еще не село, когда Петр вышел с проспекта Маркса на улицу Горького, любимый им с первых дней знакомства участок от Манежа до площади Маяковского. Особенно мило было его сердцу «Кафе-мороженое», что находилось наискосок от Центрального телеграфа и где подавали, в бедные во всех отношениях послевоенные годы, диковинный коктейль: яичный желток в рюмке с коньяком.
Оставив позади «Кафе-мороженое», ресторан «Арагви» — не менее привлекательное заведение для молодого советского офицера — и памятник Юрию Долгорукому, полковник ступил на широкий тротуар перед домом, занимавшим целый квартал, где внизу расположился книжный магазин, а наверху жили, как он знал, главный маршал бронетанковых войск Ротмистров, впавший в опалу зять Хрущева — бывший главный редактор «Известий» Аджубей, писатель Эренбург и, когда-то, любимец Сталина поэт Демьян Бедный.
Тут его внимание привлекла вышедшая из-за угла парочка хорошеньких женщин. Незаметно разглядывая их, он услышал короткий диалог:
— Так, значит, летишь на Кубу, Вика! Еще раз поздравляю. Жаль, что молчала. Моя мама давно бы могла помочь тебе через КГБ.
— Спасибо, Ляля. Теперь все в порядке. Юра написал в Москву: или выпустят его жену, или он возвращается. А у него там успех!
Тут подъехал на шикарной машине то ли азербайджанец, то ли грузин, то ли испанец, и явно светские московские дамы укатили с ним по своим делам.