Молодой человек, очень часто встречая девушку несколько легкого и вольного обращения, но очень красивую, разговаривал с ней однако настолько сдержанно, что Стеша скоро начала охладевать к «барину», видя, что от него никакого толку не добьешься.
Наконец третья хорошая знакомая Базанова была давнишнею полуприятельницей его матери. Вдова, лет уже тридцати, семи, по имени Лукерья Ивановна Рюмина, была женщина, очень не далекая, отчасти лукавая и крайне некрасивая собой.
Пелагея Степановна дорожила знакомством с Рюминой, так как вдова знала весь город и была повсюду принята, а одно время была даже приятельницей с одной из бывших губернаторш.
Она ненавидела свое имя, подписывалась и звала себя: Гликерией.
После Стурина молодой человек любил более всего беседовать с Рюминой, тем паче, что та благоговейно относилась к его любимым занятиям. Ее тоже с раннего детства, по её словам, влекло к философии.
Приехав однажды на три дня к Стурину, молодой человек встретил там и Рюмину, давно знакомую с помещиком спиритом. И эти три дня все трое провели очень приятно. Стурин одновременно обоих гостей обращал в свою веру. Разумеется прозелитизм Базанова более занимал его, нежели победа над «глупою и дурнорожею бабой», как звал он Рюмину. Изо всех проповедей Стурина только одна заинтересовала Базанова серьезно — учение о четвертом измерении.
— Ваша переписка или ваши личные беседы с умершими меня, признаюсь, мало трогают, сказал Базанов. — Блаженны верующие во что бы то ни было… безвредное им самим и их ближним. А вот это измерение ваше, несогласное с геометрическими аксиомами — мне по душе…
Так как Рюмина не могла быстро усвоить себе, что за четвертое такое измерение, то Стурин принялся ей «вколачивать в голову» это удобопонимаемое, но не понятное верование спиритов.
— На свете, Гликерия Ивановна, три измерения, три способа мерить пространство… Длина, ширина и вышина… Небось дрова покупали? Ну, вот… Мы говорим, что существует еще измерение четвертое, которое понять разуму человеческому по сие время не дано, но дастся. Вашими тремя измерениями нельзя даже объяснить простой симметрии. Ваши две руки одинаковы, равны… Математически равны! Так?! А наденьте правую перчатку на левую руку? — Нельзя. Поняли.
— Нет, не поняла, — созналась Рюмина.
— Слушайте далее… Два равные треугольника, обращенные равными углами в разные стороны, никогда не совпадут, если мы будем передвигать их на плоскости. А возьмитесь за третье измерение, подымем один, повернем да положим на другой — они войдут один в один, как точка в точку. Это не диво для нас, а было бы дивом для всякого существа, понимающего только два измерения. А мы за то, трехмерные существа, не можем понять, как на бесконечной нитке, то-есть такой, концы которой сшиты или скреплены, можно завязывать узлы. А духи, как существа четырехмерные, могут это делать так же, как могут поднять стол на воздух. Вот это четвертое измерение совершенно непонятно. А между тем в сеансах известных медиумов Европы завязываются узлы на бесконечной нитке. Это факт доказанный.
Разумеется изо всей лекции Стурина вдова только поняла, что медиумы очень искусные фокусники, но Базанов к удовольствию спирита отнесся к вопросу серьезно.
— Я готов допустить это… сказал он. — «Много есть в природе, друг Горацио, чего не снилось вашим мудрецам».
Константин Базанов, приехав на окончательное житье к матери, не загадывал теперь далеко, а мечтал исключительно о том, что было за последнее время его заветным желанием. Будучи еще в университете, он стал горячим поклонником Шопенгауэра. В свободное время он сам исписывал целые страницы и надеялся, что когда-нибудь они войдут в его философское сочинение.
В том, что думал и писал студент было много дарования, было много своего, но будучи от природы не самонадеян, Базанов относился к себе крайне строго. Когда он был уже на четвертом курсе, кто-то из товарищей передал ему вновь вышедшую книгу известного русского философа.
Этот ученый, имя которого было не только известно в России, но которого переводили на иностранные языки уже давно писал в журналах. Его статьи попадались Базанову и были ему симпатичны.
Теперь ученый, по фамилии Заквашин, издал свой большой долголетний труд. Книга произвела большое впечатление. Это был крупный вклад в науку, который мог сделать честь любой нации.
Базанов не прочел, а проглотил сочинение, затем, перечитал его несколько раз, и впечатление было настолько сильно, что он в продолжение месяца не мог ничем заниматься. Более всего поразило молодого человека то, что в этом сочинении он нашел несколько своих мыслей.
Это было и лестно, и страшно, как бывает оно страшно для всякой несамонадеянной натуры.
«Неужели я умнее, нежели думаю о себе? — повторял Базанов. — Неужели из меня что-нибудь со временем выйдет?»
Во всяком случае сочинение Заквашина сделалось настольною книгой молодого человека. Даже Шопенгауэр удалился на второй план. На первом плане был русский философ — Заквашин. Все, что читал Базанов в журналах и газетах о книге своего любимого автора, увеличивало его обожание к нему, доходившее до боготворения, так как отечественная критика, всегда строгая, всегда скупая на похвалы, ставила труд Заквашина чрезвычайно высоко.
Не прошло трех месяцев после появления книги, как Заквашин, уже давно известный читателям специалистам по предмету, стал известен массе читающей публики.
Молодой человек, очень часто встречая девушку несколько легкого и вольного обращения, но очень красивую, разговаривал с ней однако настолько сдержанно, что Стеша скоро начала охладевать к «барину», видя, что от него никакого толку не добьешься.
Наконец третья хорошая знакомая Базанова была давнишнею полуприятельницей его матери. Вдова, лет уже тридцати, семи, по имени Лукерья Ивановна Рюмина, была женщина, очень не далекая, отчасти лукавая и крайне некрасивая собой.
Пелагея Степановна дорожила знакомством с Рюминой, так как вдова знала весь город и была повсюду принята, а одно время была даже приятельницей с одной из бывших губернаторш.
Она ненавидела свое имя, подписывалась и звала себя: Гликерией.
После Стурина молодой человек любил более всего беседовать с Рюминой, тем паче, что та благоговейно относилась к его любимым занятиям. Ее тоже с раннего детства, по её словам, влекло к философии.
Приехав однажды на три дня к Стурину, молодой человек встретил там и Рюмину, давно знакомую с помещиком спиритом. И эти три дня все трое провели очень приятно. Стурин одновременно обоих гостей обращал в свою веру. Разумеется прозелитизм Базанова более занимал его, нежели победа над «глупою и дурнорожею бабой», как звал он Рюмину. Изо всех проповедей Стурина только одна заинтересовала Базанова серьезно — учение о четвертом измерении.
— Ваша переписка или ваши личные беседы с умершими меня, признаюсь, мало трогают, сказал Базанов. — Блаженны верующие во что бы то ни было… безвредное им самим и их ближним. А вот это измерение ваше, несогласное с геометрическими аксиомами — мне по душе…
Так как Рюмина не могла быстро усвоить себе, что за четвертое такое измерение, то Стурин принялся ей «вколачивать в голову» это удобопонимаемое, но не понятное верование спиритов.
— На свете, Гликерия Ивановна, три измерения, три способа мерить пространство… Длина, ширина и вышина… Небось дрова покупали? Ну, вот… Мы говорим, что существует еще измерение четвертое, которое понять разуму человеческому по сие время не дано, но дастся. Вашими тремя измерениями нельзя даже объяснить простой симметрии. Ваши две руки одинаковы, равны… Математически равны! Так?! А наденьте правую перчатку на левую руку? — Нельзя. Поняли.
— Нет, не поняла, — созналась Рюмина.
— Слушайте далее… Два равные треугольника, обращенные равными углами в разные стороны, никогда не совпадут, если мы будем передвигать их на плоскости. А возьмитесь за третье измерение, подымем один, повернем да положим на другой — они войдут один в один, как точка в точку. Это не диво для нас, а было бы дивом для всякого существа, понимающего только два измерения. А мы за то, трехмерные существа, не можем понять, как на бесконечной нитке, то-есть такой, концы которой сшиты или скреплены, можно завязывать узлы. А духи, как существа четырехмерные, могут это делать так же, как могут поднять стол на воздух. Вот это четвертое измерение совершенно непонятно. А между тем в сеансах известных медиумов Европы завязываются узлы на бесконечной нитке. Это факт доказанный.
Разумеется изо всей лекции Стурина вдова только поняла, что медиумы очень искусные фокусники, но Базанов к удовольствию спирита отнесся к вопросу серьезно.
— Я готов допустить это… сказал он. — «Много есть в природе, друг Горацио, чего не снилось вашим мудрецам».
Константин Базанов, приехав на окончательное житье к матери, не загадывал теперь далеко, а мечтал исключительно о том, что было за последнее время его заветным желанием. Будучи еще в университете, он стал горячим поклонником Шопенгауэра. В свободное время он сам исписывал целые страницы и надеялся, что когда-нибудь они войдут в его философское сочинение.
В том, что думал и писал студент было много дарования, было много своего, но будучи от природы не самонадеян, Базанов относился к себе крайне строго. Когда он был уже на четвертом курсе, кто-то из товарищей передал ему вновь вышедшую книгу известного русского философа.
Этот ученый, имя которого было не только известно в России, но которого переводили на иностранные языки уже давно писал в журналах. Его статьи попадались Базанову и были ему симпатичны.
Теперь ученый, по фамилии Заквашин, издал свой большой долголетний труд. Книга произвела большое впечатление. Это был крупный вклад в науку, который мог сделать честь любой нации.
Базанов не прочел, а проглотил сочинение, затем, перечитал его несколько раз, и впечатление было настолько сильно, что он в продолжение месяца не мог ничем заниматься. Более всего поразило молодого человека то, что в этом сочинении он нашел несколько своих мыслей.
Это было и лестно, и страшно, как бывает оно страшно для всякой несамонадеянной натуры.
«Неужели я умнее, нежели думаю о себе? — повторял Базанов. — Неужели из меня что-нибудь со временем выйдет?»
Во всяком случае сочинение Заквашина сделалось настольною книгой молодого человека. Даже Шопенгауэр удалился на второй план. На первом плане был русский философ — Заквашин. Все, что читал Базанов в журналах и газетах о книге своего любимого автора, увеличивало его обожание к нему, доходившее до боготворения, так как отечественная критика, всегда строгая, всегда скупая на похвалы, ставила труд Заквашина чрезвычайно высоко.
Не прошло трех месяцев после появления книги, как Заквашин, уже давно известный читателям специалистам по предмету, стал известен массе читающей публики.