Кузя опять становится самим собой, к нему возвращается его обычное спокойствие. Вот и загнул вроде насчет договора, а все равно с таким человеком согласишься по любой трудной дороге шагать. По любой самой трудной, бесконечной дороге. Вроде этой вот, например, что к излучине Днепра ведет. Сколько дней уже, сколько ночей! И сколько еще осталось? Еще столько? Или полстолька?
— Четверть столечка нам топать еще, — смеется Кузя.
Смеется, сам еле стоит, а смеется так заразительно и легко, будто ноги не стерты в кровь, будто и в помине нет никакого ранения.
— Еще столько вот, полстолечка, четверть столечка еще!..
Это слышит и подхватывает Брага. Он вообще всегда все слышит и видит, что творится вокруг, на все мгновенно реагирует, а пропустить мимо ушей острое слово просто не в состоянии.
— Одним словом, ногой подать, хлопцы. А чтобы еще короче было, запевай любимую. Только про себя и не все сразу.
Шутка передается из уст в уста, докатывается до каждого самого отставшего, еле плетущегося в хвосте. Колонна двигается быстрей — дотягивает до следующего привала.
Вот он, привал. Как подкошенные, рухнули бойцы, где застала их команда. Даже Брага глубоко впечатался в высокую траву. Комара и то отогнать не может. Десять минут полнейшей тишины. Но как только поднялись, зашагали, Брага опять за свое:
— Так где же любимая, хлопцы? Или уши мне в болоте позаложило?
— Не заложило, товарищ старшина, — в тон ему отвечает Кузя.
— А шо ж тоди?
— Поем, как приказано, про себя и не все сразу.
— Но про махорочку?
— Про нее, конечно.
— Больше вопросов нет.
— А где бы, товарищ старшина, в самом деле махорочки?
— Это там, хлопцы, там! Все будет — и самосад, и крылышки, и бой настоящий, наш, прямо с неба в самую кашу!
— Вашими устами да мед бы пить!
— Почему моими? Мед можно любыми устами. Но я сейчас не о меде думаю — простой ключевой бы отведать, а то все кофе да кофе, — старшина занес надо ртом мятую-перемятую баклажку с черной болотной жижей, — харч невеселый. Но я знаю, кому жалобу писать.
— Кому?
— Мне и пишите: я старшина, за все в ответе.
Улыбнулся солдат, а улыбнулся — легче стало солдату, бойчее ноженьки зашагали.
Кузя опять становится самим собой, к нему возвращается его обычное спокойствие. Вот и загнул вроде насчет договора, а все равно с таким человеком согласишься по любой трудной дороге шагать. По любой самой трудной, бесконечной дороге. Вроде этой вот, например, что к излучине Днепра ведет. Сколько дней уже, сколько ночей! И сколько еще осталось? Еще столько? Или полстолька?
— Четверть столечка нам топать еще, — смеется Кузя.
Смеется, сам еле стоит, а смеется так заразительно и легко, будто ноги не стерты в кровь, будто и в помине нет никакого ранения.
— Еще столько вот, полстолечка, четверть столечка еще!..
Это слышит и подхватывает Брага. Он вообще всегда все слышит и видит, что творится вокруг, на все мгновенно реагирует, а пропустить мимо ушей острое слово просто не в состоянии.
— Одним словом, ногой подать, хлопцы. А чтобы еще короче было, запевай любимую. Только про себя и не все сразу.
Шутка передается из уст в уста, докатывается до каждого самого отставшего, еле плетущегося в хвосте. Колонна двигается быстрей — дотягивает до следующего привала.
Вот он, привал. Как подкошенные, рухнули бойцы, где застала их команда. Даже Брага глубоко впечатался в высокую траву. Комара и то отогнать не может. Десять минут полнейшей тишины. Но как только поднялись, зашагали, Брага опять за свое:
— Так где же любимая, хлопцы? Или уши мне в болоте позаложило?
— Не заложило, товарищ старшина, — в тон ему отвечает Кузя.
— А шо ж тоди?
— Поем, как приказано, про себя и не все сразу.
— Но про махорочку?
— Про нее, конечно.
— Больше вопросов нет.
— А где бы, товарищ старшина, в самом деле махорочки?
— Это там, хлопцы, там! Все будет — и самосад, и крылышки, и бой настоящий, наш, прямо с неба в самую кашу!
— Вашими устами да мед бы пить!
— Почему моими? Мед можно любыми устами. Но я сейчас не о меде думаю — простой ключевой бы отведать, а то все кофе да кофе, — старшина занес надо ртом мятую-перемятую баклажку с черной болотной жижей, — харч невеселый. Но я знаю, кому жалобу писать.
— Кому?
— Мне и пишите: я старшина, за все в ответе.
Улыбнулся солдат, а улыбнулся — легче стало солдату, бойчее ноженьки зашагали.