- Пока, - сказал Гешка и поставил Лёку на место. Лёка улыбнулся:
- А у тебя это неплохо получилось.
Гешка тоже улыбнулся.
- Пошли, - сказал он.
- Ну, попадись нам! - крикнул Кугут.
- Заткнись, - сказал Лёка.
Мы спустились с Владимирской горки. Я задыхался от какого-то не знакомого мне чувства... Я чувствовал себя самым смелым, самым сильным человек ком. Я обожал Гешку. Я жалел, что никто не видел нашей победы.
- Здорово ты этого вора разделал, - сказал я, глядя на Гешку. Гешка остановился.
- Вора, - повторил он и посмотрел на меня. Он смотрел на меня, и я понял, что сказал что-то не то.
- Вора, - сказал он еще раз и вздохнул. - Ты видел, как он живёт?
Я отрицательно мотнул головой.
- Сегодня вечером пойдём, посмотришь, - сказал он.
Лёка жил недалеко от стадиона. Мы прошли через отверстие в стене, над которым красной краской было написано:
«Мин нет. Проверил сержант Еремеев. 15. 05. 44».
Гешка шёл впереди, я за ним. Стены дома сохранились, и на них еще держалась побеленная штукатурка.
- Вот здесь их накрыло, - шёпотом сказал мне Гешка. - Его мать, отца и бабку. А ему оторвало ногу. Еще в сорок первом.
У одной стены стояли ржавые остатки кровати. В углу торчала ручка самоката. Лёкиного самоката. Она торчала из-под земли и камней, и, наверное, самокат можно было откопать.
- Это была небольшая бомба, - сказал Гешка. - Просто прямое попадание.
Мы вошли во двор. За кустами сирени стояло что-то вроде сарая. Какая-то халабуда, сложенная без глины. Дверь была открыта, но вход был завешен немецким мешком.
- Можно? - крикнул Гешка.
- Заходи, - донеслось изнутри, и мы вошли.
Лёка лежал на кровати, подложив руку под голову, и курил. На днище перевёрнутой бочки лежал кусок хлеба и в газетной бумаге хамса. На земле стояло ведро с водой.
- Пока, - сказал Гешка и поставил Лёку на место. Лёка улыбнулся:
- А у тебя это неплохо получилось.
Гешка тоже улыбнулся.
- Пошли, - сказал он.
- Ну, попадись нам! - крикнул Кугут.
- Заткнись, - сказал Лёка.
Мы спустились с Владимирской горки. Я задыхался от какого-то не знакомого мне чувства... Я чувствовал себя самым смелым, самым сильным человек ком. Я обожал Гешку. Я жалел, что никто не видел нашей победы.
- Здорово ты этого вора разделал, - сказал я, глядя на Гешку. Гешка остановился.
- Вора, - повторил он и посмотрел на меня. Он смотрел на меня, и я понял, что сказал что-то не то.
- Вора, - сказал он еще раз и вздохнул. - Ты видел, как он живёт?
Я отрицательно мотнул головой.
- Сегодня вечером пойдём, посмотришь, - сказал он.
Лёка жил недалеко от стадиона. Мы прошли через отверстие в стене, над которым красной краской было написано:
«Мин нет. Проверил сержант Еремеев. 15. 05. 44».
Гешка шёл впереди, я за ним. Стены дома сохранились, и на них еще держалась побеленная штукатурка.
- Вот здесь их накрыло, - шёпотом сказал мне Гешка. - Его мать, отца и бабку. А ему оторвало ногу. Еще в сорок первом.
У одной стены стояли ржавые остатки кровати. В углу торчала ручка самоката. Лёкиного самоката. Она торчала из-под земли и камней, и, наверное, самокат можно было откопать.
- Это была небольшая бомба, - сказал Гешка. - Просто прямое попадание.
Мы вошли во двор. За кустами сирени стояло что-то вроде сарая. Какая-то халабуда, сложенная без глины. Дверь была открыта, но вход был завешен немецким мешком.
- Можно? - крикнул Гешка.
- Заходи, - донеслось изнутри, и мы вошли.
Лёка лежал на кровати, подложив руку под голову, и курил. На днище перевёрнутой бочки лежал кусок хлеба и в газетной бумаге хамса. На земле стояло ведро с водой.