- Учти, что на тебя пацаны теперь зуб имеют.
- Как-нибудь, - сказал Гешка. Он еще что-то хотел сказать, но не сказал.
Гешка шёл какой-то сумрачный. Видно было, что ему не по себе. Да и мне сегодняшнее наше геройство уже не казалось чем-то замечательным, лучше бы набили морду Кугуту.
Я сидел во дворе и смотрел на велосипед. На свой собственный велосипед. Он мне нравился. Все больше и больше. Моим он стал пять минут тому назад. Парень, который продал нам этот велосипед, наверное, еще не дошёл до угла нашего квартала. В кармане гимнастёрки он уносил тридцать зелёненьких десяток. Он хотел сорок, но сошлись на тридцати.
- Ну что? Нравится?
Я посмотрел на маму. Она улыбалась, но улыбка была у неё не очень весёлая.
- Спрашиваешь! - сказал я бодро. - Пойду покатаюсь.
Мама кивнула головой.
На улице никого не было. Я подумал, не свистнуть ли мне Котьке? Нет. Надо сначала покататься самому. Я вскочил на велосипед и нажал на педали. Я с трудом разогнал велосипед, хотя жал на педали с такой злостью, что выпрыгивал из седла. Ничего удивительного в этом не было. Вместо камер под покрышками были противогазные трубки. Зато потом я долго катил, поставив ноги на раму, отдыхал.
Я помчался в сторону крепости, где дорога не так была побита снарядами. На повороте у бывшей голубиной почты я обогнал парня, продавшего велосипед. Он помахал мне рукой. На нем была застиранная гимнастёрка и галифе. Продавая велосипед, он говорил:
- Мы его вдвоём с корешом собирали. Не скупитесь, всего по двести на брата приходится...
Но на триста он все же согласился. Правда, мама отдала ему еще кусок сала, потому что денег больше не хватило. Он нёс еще и это сало, завёрнутое в газету.
Я сделал круг и поехал обратно. Попробовал без рук, но чуть не влетел в стену. В последнюю секунду я вывернул, задев стенку рулём. Руль был немецкий - перекидной. Его можно было поставить, как на гоночном, рукоятками вниз, а можно было наоборот. Но за рукоятки никто не держался, разве только девчонки. Руки надо было держать у самой рамы. Рама была нашей, от «Украинки». Рама и переднее колесо. Заднее колесо было немецким, чуть поменьше нашего. А крыльев не было вовсе. И багажника тоже.
«А, достанем!» - подумал я и увидел Вовку Дорофеева.
Он склонился над своим поставленным на попа полувзрослым велосипедом с одной педалью. Второй педали у велосипеда не было, даже шатуна не было.
Именно на этом велосипеде все наши мальчишки и научились кататься. С одной педалью тоже можно было кататься, а сам Вовка ездил даже без рук.
Проехать на Вовкином велосипеде до стадиона и обратно стоило двадцать копеек. По десять копеек два квартала.
- Кто хочет без рук, - говорил Вовка, - пусть платит по тридцать копеек.
Кататься можно было и в долг. Но только три ездки. На большее Вовка не соглашался.
Деньги он собирал на новый велосипед.
- А-а... - увидел он меня. - Ты, значит, купил этот драндулет.
- У тебя у самого драндулет, - сказал я. - Даже еще хуже... Калека, одним словом.
- Учти, что на тебя пацаны теперь зуб имеют.
- Как-нибудь, - сказал Гешка. Он еще что-то хотел сказать, но не сказал.
Гешка шёл какой-то сумрачный. Видно было, что ему не по себе. Да и мне сегодняшнее наше геройство уже не казалось чем-то замечательным, лучше бы набили морду Кугуту.
Я сидел во дворе и смотрел на велосипед. На свой собственный велосипед. Он мне нравился. Все больше и больше. Моим он стал пять минут тому назад. Парень, который продал нам этот велосипед, наверное, еще не дошёл до угла нашего квартала. В кармане гимнастёрки он уносил тридцать зелёненьких десяток. Он хотел сорок, но сошлись на тридцати.
- Ну что? Нравится?
Я посмотрел на маму. Она улыбалась, но улыбка была у неё не очень весёлая.
- Спрашиваешь! - сказал я бодро. - Пойду покатаюсь.
Мама кивнула головой.
На улице никого не было. Я подумал, не свистнуть ли мне Котьке? Нет. Надо сначала покататься самому. Я вскочил на велосипед и нажал на педали. Я с трудом разогнал велосипед, хотя жал на педали с такой злостью, что выпрыгивал из седла. Ничего удивительного в этом не было. Вместо камер под покрышками были противогазные трубки. Зато потом я долго катил, поставив ноги на раму, отдыхал.
Я помчался в сторону крепости, где дорога не так была побита снарядами. На повороте у бывшей голубиной почты я обогнал парня, продавшего велосипед. Он помахал мне рукой. На нем была застиранная гимнастёрка и галифе. Продавая велосипед, он говорил:
- Мы его вдвоём с корешом собирали. Не скупитесь, всего по двести на брата приходится...
Но на триста он все же согласился. Правда, мама отдала ему еще кусок сала, потому что денег больше не хватило. Он нёс еще и это сало, завёрнутое в газету.
Я сделал круг и поехал обратно. Попробовал без рук, но чуть не влетел в стену. В последнюю секунду я вывернул, задев стенку рулём. Руль был немецкий - перекидной. Его можно было поставить, как на гоночном, рукоятками вниз, а можно было наоборот. Но за рукоятки никто не держался, разве только девчонки. Руки надо было держать у самой рамы. Рама была нашей, от «Украинки». Рама и переднее колесо. Заднее колесо было немецким, чуть поменьше нашего. А крыльев не было вовсе. И багажника тоже.
«А, достанем!» - подумал я и увидел Вовку Дорофеева.
Он склонился над своим поставленным на попа полувзрослым велосипедом с одной педалью. Второй педали у велосипеда не было, даже шатуна не было.
Именно на этом велосипеде все наши мальчишки и научились кататься. С одной педалью тоже можно было кататься, а сам Вовка ездил даже без рук.
Проехать на Вовкином велосипеде до стадиона и обратно стоило двадцать копеек. По десять копеек два квартала.
- Кто хочет без рук, - говорил Вовка, - пусть платит по тридцать копеек.
Кататься можно было и в долг. Но только три ездки. На большее Вовка не соглашался.
Деньги он собирал на новый велосипед.
- А-а... - увидел он меня. - Ты, значит, купил этот драндулет.
- У тебя у самого драндулет, - сказал я. - Даже еще хуже... Калека, одним словом.