— Я позову их, — я уже собиралась крикнуть как на мои губы нежно легла её рука. Я поняла всё без слов, но она всё же сказала.
— Я не хочу, что бы они видели меня такой, это может их напугать, я должна встать и стереть кровь.
Бедное материнское сердце, если бы оно только знало что пришлось увидеть её детям. Оно разорвалось бы от горя. Как мучительно быть связанной такой любовью, заботится вопреки всему и не смотря ни на что, быть ответственной за тех кого выносила под сердцем, кому подарила жизнь вопреки нестерпимым мукам, которые исчезают словно сон с первыми криками того, кого не смотря ни на что будешь любить вечно.
Взглянув еще раз в мои глаза, она всё поняла, слова были уже не нужны. Они всё видели, и она это осознавала. Лицо женщины исказилось в гримасе глубокой душевной боли, из глаз градом хлынули слёзы, эта боль превозмогая физическую подняла её, предала сил. Отмахнувшись от предательских слёз, она твёрдой походкой пошла к ним, к своим мальчикам которые тут же кинулись в её объятья.
Я не могла сдержать слёз в эту минуту. На моих глазах материнская любовь совершила настоящее чудо.
Когда предаёт один человек,
Ты перестаёшь верить всему миру…
Последние дни ноября и его холодные ночи, напоминающие о неизбежной близости зимы, не позволяли долго рассиживаться на промёрзшем асфальте, опираясь на холодные камни торца чужого дома. Я оказалась словно между двух огней. С одной стороны — безумный шабаш топы, с другой — счастье воссоединившейся семьи, но ни в одной из них для меня не было места. Я робела, не зная куда мне податься и к кому примкнуть. Беснующаяся толпа уходила вниз по улице всё дальше и дальше, её голоса глушили дома.
В эту ночь с 22 на 23 ноября ещё никто не знал, во что выльется это праздничное патриотическое шествие. Заворожённая толпа воспевала самет «Восточного партнёрства» в Вильнюсе, возлагая огромные надежды на договор об ассоциации с Евросоюзом, которому так и не суждено было стать подписанным. Никто тогда и не мог подумать, что своими руками под чужую диктовку ввергает собственную стану в пучину бездонной экономической и политической бездны. Что именно они, здесь и сейчас вершат Оранжевую революцию, названную потом с легкой руки западных дирижеров политического оркестра «Революцией достоинства». Не осознавали они и того, что сценарий их, так называемой «Доброй воли» написан давно, без их участия и учёта интересов, а судьбу страны давно вершат очередные западные кукловоды. Но этого тогда не понимал никто, всё казалось немного иначе.
Я наконец поднялась с промёрзшего асфальта, было жутко холодно. Не зная куда идти и что делать дальше. Моя миссия была исполнена, она жива и она с ними, а что же делать мне… Выбор был не велик. Выбираться из этой чужой страны или плыть по течению её безумного потока, каплей вливаясь в эту толпу потерять себя, растворившись или бороться с ней, барахтаясь против её течения, уносясь в подземелье её хаос, но не сдаваясь или сдаться пропустив через себя эту грязь и ждать, но как жить дальше с этим.
Знакомый до боли голос окликнул меня, вырвав из пучины собственных мыслей, вернул в жестокую реальность. Ещё мгновение и я бы узнала в нём окрик матери, но её голос был знаком мне с колыбели, ни за что в жизни не перепутаю его с другим, уловлю его из тысячного потока других голосов, один, любимый, родной… Я бы никогда не посмела спутать его с другим, но они были так похожи. Я обернулась на зов, незнакомка жестом поманила меня к себе. У меня не было сил сопротивляться, ноги сами понесли меня в глубь темноты. Подсознательно я уже давно сделала этот выбор.
— Вам легче? — Произвольно вырвалось у меня как только я подошла ближе.
— Да. Я тебя вспомнила. Ты ехала с нами в одно купе, с парнем, где же он?
Руки затряслись. Слезы предательским потокам нахлынули на глаза, но я не могла позволить им вырваться наружу. Во мне заговорили боль и обида, спавшие где-то в глубине души, к своему стыду я не смогла их скрыть.
— Он дома, со своей семьёй. — Выдавив эти слова из себя я попыталась натянуть на лицо непринуждённую улыбку безразличия, но слёзы скрыть было уже невозможно. Еще минута этого гробового молчания и казалось, успокаивать придётся уже меня.
— Бедная моя девочка. — Руки пожилого мужчины укрыли меня в отцовских объятиях, словно пытаясь защитить от удушающей удавкой обиды.
— Я ушла сама, не хочу быть яблоком раздора в его семье. — Не послушные слёзы ливнем катились по щекам.
— Я живу тут недалеко, — неожиданно заговорил старик, — у меня редко бывают гости, но я был бы счастлив, если бы вы все вместе заглянули ко мне на огонёк.
И мы, словно большая и дружная семья, которую связали не кровные узы, а череда непредвиденных событий побрели по опустевшей улице, осквернённой потоком людского селя, оставившего после себя обрывки плакатов, бумажек и листовок, с которыми теперь весело играл холодный ноябрьский ветерок.
Кто не жалеет о распаде Советского Союза, у того нет сердца; кто хочет воссоздать его в прежнем виде, у того нет головы.
Владимир Владимирович Путин
Увлечённая речами старика мне вдруг стало казаться, что я знаю его всю свою жизнь. Он оказался таким же одиноким как и я. Нас отличало лишь то, что меня одиночество терзало несколько часов, а его мучительно испытывало на прочность долгие годы.
— Я позову их, — я уже собиралась крикнуть как на мои губы нежно легла её рука. Я поняла всё без слов, но она всё же сказала.
— Я не хочу, что бы они видели меня такой, это может их напугать, я должна встать и стереть кровь.
Бедное материнское сердце, если бы оно только знало что пришлось увидеть её детям. Оно разорвалось бы от горя. Как мучительно быть связанной такой любовью, заботится вопреки всему и не смотря ни на что, быть ответственной за тех кого выносила под сердцем, кому подарила жизнь вопреки нестерпимым мукам, которые исчезают словно сон с первыми криками того, кого не смотря ни на что будешь любить вечно.
Взглянув еще раз в мои глаза, она всё поняла, слова были уже не нужны. Они всё видели, и она это осознавала. Лицо женщины исказилось в гримасе глубокой душевной боли, из глаз градом хлынули слёзы, эта боль превозмогая физическую подняла её, предала сил. Отмахнувшись от предательских слёз, она твёрдой походкой пошла к ним, к своим мальчикам которые тут же кинулись в её объятья.
Я не могла сдержать слёз в эту минуту. На моих глазах материнская любовь совершила настоящее чудо.
Когда предаёт один человек,
Ты перестаёшь верить всему миру…
Последние дни ноября и его холодные ночи, напоминающие о неизбежной близости зимы, не позволяли долго рассиживаться на промёрзшем асфальте, опираясь на холодные камни торца чужого дома. Я оказалась словно между двух огней. С одной стороны — безумный шабаш топы, с другой — счастье воссоединившейся семьи, но ни в одной из них для меня не было места. Я робела, не зная куда мне податься и к кому примкнуть. Беснующаяся толпа уходила вниз по улице всё дальше и дальше, её голоса глушили дома.
В эту ночь с 22 на 23 ноября ещё никто не знал, во что выльется это праздничное патриотическое шествие. Заворожённая толпа воспевала самет «Восточного партнёрства» в Вильнюсе, возлагая огромные надежды на договор об ассоциации с Евросоюзом, которому так и не суждено было стать подписанным. Никто тогда и не мог подумать, что своими руками под чужую диктовку ввергает собственную стану в пучину бездонной экономической и политической бездны. Что именно они, здесь и сейчас вершат Оранжевую революцию, названную потом с легкой руки западных дирижеров политического оркестра «Революцией достоинства». Не осознавали они и того, что сценарий их, так называемой «Доброй воли» написан давно, без их участия и учёта интересов, а судьбу страны давно вершат очередные западные кукловоды. Но этого тогда не понимал никто, всё казалось немного иначе.
Я наконец поднялась с промёрзшего асфальта, было жутко холодно. Не зная куда идти и что делать дальше. Моя миссия была исполнена, она жива и она с ними, а что же делать мне… Выбор был не велик. Выбираться из этой чужой страны или плыть по течению её безумного потока, каплей вливаясь в эту толпу потерять себя, растворившись или бороться с ней, барахтаясь против её течения, уносясь в подземелье её хаос, но не сдаваясь или сдаться пропустив через себя эту грязь и ждать, но как жить дальше с этим.
Знакомый до боли голос окликнул меня, вырвав из пучины собственных мыслей, вернул в жестокую реальность. Ещё мгновение и я бы узнала в нём окрик матери, но её голос был знаком мне с колыбели, ни за что в жизни не перепутаю его с другим, уловлю его из тысячного потока других голосов, один, любимый, родной… Я бы никогда не посмела спутать его с другим, но они были так похожи. Я обернулась на зов, незнакомка жестом поманила меня к себе. У меня не было сил сопротивляться, ноги сами понесли меня в глубь темноты. Подсознательно я уже давно сделала этот выбор.
— Вам легче? — Произвольно вырвалось у меня как только я подошла ближе.
— Да. Я тебя вспомнила. Ты ехала с нами в одно купе, с парнем, где же он?
Руки затряслись. Слезы предательским потокам нахлынули на глаза, но я не могла позволить им вырваться наружу. Во мне заговорили боль и обида, спавшие где-то в глубине души, к своему стыду я не смогла их скрыть.
— Он дома, со своей семьёй. — Выдавив эти слова из себя я попыталась натянуть на лицо непринуждённую улыбку безразличия, но слёзы скрыть было уже невозможно. Еще минута этого гробового молчания и казалось, успокаивать придётся уже меня.
— Бедная моя девочка. — Руки пожилого мужчины укрыли меня в отцовских объятиях, словно пытаясь защитить от удушающей удавкой обиды.
— Я ушла сама, не хочу быть яблоком раздора в его семье. — Не послушные слёзы ливнем катились по щекам.
— Я живу тут недалеко, — неожиданно заговорил старик, — у меня редко бывают гости, но я был бы счастлив, если бы вы все вместе заглянули ко мне на огонёк.
И мы, словно большая и дружная семья, которую связали не кровные узы, а череда непредвиденных событий побрели по опустевшей улице, осквернённой потоком людского селя, оставившего после себя обрывки плакатов, бумажек и листовок, с которыми теперь весело играл холодный ноябрьский ветерок.
Кто не жалеет о распаде Советского Союза, у того нет сердца; кто хочет воссоздать его в прежнем виде, у того нет головы.
Владимир Владимирович Путин
Увлечённая речами старика мне вдруг стало казаться, что я знаю его всю свою жизнь. Он оказался таким же одиноким как и я. Нас отличало лишь то, что меня одиночество терзало несколько часов, а его мучительно испытывало на прочность долгие годы.