— У меня задержка… — чуть слышно начала первой. Она несколько дней набиралась смелости, чтобы заговорить об этом.
— Что? — он переспросил, нахмурившись.
— Вы меня слышали…
Какое-то время он просто молчал, глядя на рабыню свою нахмуренно, словно слова её не доходили до него.
— Но я же всегда…
— Не всегда! — перебила его Рианн, хотя и знала, что он этого не любит, но ей хотелось кричать ему в лицо. «Да! Да, вот именно — не всегда! Может быть, несколько раз ты делал это, ты засевал меня… И теперь я беременна от тебя! Я ношу твоего ребёнка! Что теперь ты будешь делать? А?»
Но центурион молчал, глядя на неё, видно было, как он сжимает и разжимает зубы, переживая злость от происходящего. Что он сделает? Выйдет из себя?
— Я, может быть, всего-то пару раз… — голос его был сиплым, выдавая его.
— Хватит и одного… — снова перебила Рианн.
И тут вдруг римлянин взорвался, взлетел на ноги и одним махом гребанул со стола всё, что стояло перед ним, ударил стиснутыми кулаками по столешнице ещё и ещё.
— Проклятье! Проклятье! Проклятье!
Рианн сжалась, видя это всё, закрыла уши ладонями, медленно съехала по стене спиной. Хотелось стать маленькой, незаметной. Ведь она боялась именно вот этого, его реакции.
— Ты сама это всё… Я знал, что ты найдёшь способ мне отомстить… Именно сейчас… Я так и знал… Когда у меня совсем… да что там… Я так и знал, ты сможешь… Проклятье!
Он метался по маленькому пространству кухни, пинал стены, а под сандалиями его скрипела битая посуда.
— Ты понимаешь, что это такое? Родить ублюдка здесь? Сын рабыни? Что это?.. Нет, ты не понимаешь, что это значит! Кому это нужно… Ребёнок рабыни сам становится рабом… И что дальше?
Рианн расплакалась вдруг, обнимая себя за плечи. Рыдания сотрясали её, хотелось провалиться сквозь землю. Какой грех она совершила, чтобы терпеть такое наказание? В чём провинилась?
Она медленно поднялась на ноги и ушла к себе, ничего не видя перед собой от слёз и отчаяния. Легла на своё ложе, слушая, как центурион ругался и бушевал на кухне.
Ему не нужен был ребёнок рабыни, там, в Риме, у него рос сын, сын от законной жены, римской гражданки, ему не нужны были дети от рабыни, от свенки… Как он сказал? Ублюдки? Сейчас он проклинал всё и всех, и особенно её. Рианн плакала навзрыд, будто, в самом деле, была одна в чём-то виновата.
Она так и не вышла из своего угла, голодная, разбитая, уставшая от слёз, забылась тяжёлым сном до утра. Утром, когда встала, центуриона уже не было. Стараясь не думать, не вспоминать вечер прошедшего дня, она принялась наводить порядок на кухне, собирать осколки битой посуды (снова лишние расходы), разбросанные остатки еды, перевёрнутую мебель.
Вот, оказывается, как он тут бушевал. А виной всему не болезнь, не смерть близких, не какое другое несчастье, а ребёнок, мать которого рабыня, свенка.
Только подумала об этом, и от слёз опять защипало в глазах. Гад ползучий, хуже змея ядовитого. Зачем ему ребёнок от неё? Как он сказал, как назвал его? Ублюдок? Вот и всё. Вот, чего она стоит в его глазах, мать ублюдка. Конечно, свенка, варварка… Это всё его слова. А что хотеть? Она, и правда, его рабыня, он купил её, как покупают лошадь или собаку, хороший меч или плащ, как любую другую вещь. Она была нужна ему, как нужны нож или обувь. Этот римлянин регулярно насиловал её, когда ему хотелось, когда ему нужна была женщина. А когда плодом всего этого стал ребёнок, виноватой оказалась Рианн, кто же ещё?
Рианн порезала палец, собирая осколки, и неожиданная боль опять заставила расплакаться от жалости к себе. Ну что, что ей теперь делать? Ну почему всё так? В чём она провинилась перед богами? Что слелала не так?
— У меня задержка… — чуть слышно начала первой. Она несколько дней набиралась смелости, чтобы заговорить об этом.
— Что? — он переспросил, нахмурившись.
— Вы меня слышали…
Какое-то время он просто молчал, глядя на рабыню свою нахмуренно, словно слова её не доходили до него.
— Но я же всегда…
— Не всегда! — перебила его Рианн, хотя и знала, что он этого не любит, но ей хотелось кричать ему в лицо. «Да! Да, вот именно — не всегда! Может быть, несколько раз ты делал это, ты засевал меня… И теперь я беременна от тебя! Я ношу твоего ребёнка! Что теперь ты будешь делать? А?»
Но центурион молчал, глядя на неё, видно было, как он сжимает и разжимает зубы, переживая злость от происходящего. Что он сделает? Выйдет из себя?
— Я, может быть, всего-то пару раз… — голос его был сиплым, выдавая его.
— Хватит и одного… — снова перебила Рианн.
И тут вдруг римлянин взорвался, взлетел на ноги и одним махом гребанул со стола всё, что стояло перед ним, ударил стиснутыми кулаками по столешнице ещё и ещё.
— Проклятье! Проклятье! Проклятье!
Рианн сжалась, видя это всё, закрыла уши ладонями, медленно съехала по стене спиной. Хотелось стать маленькой, незаметной. Ведь она боялась именно вот этого, его реакции.
— Ты сама это всё… Я знал, что ты найдёшь способ мне отомстить… Именно сейчас… Я так и знал… Когда у меня совсем… да что там… Я так и знал, ты сможешь… Проклятье!
Он метался по маленькому пространству кухни, пинал стены, а под сандалиями его скрипела битая посуда.
— Ты понимаешь, что это такое? Родить ублюдка здесь? Сын рабыни? Что это?.. Нет, ты не понимаешь, что это значит! Кому это нужно… Ребёнок рабыни сам становится рабом… И что дальше?
Рианн расплакалась вдруг, обнимая себя за плечи. Рыдания сотрясали её, хотелось провалиться сквозь землю. Какой грех она совершила, чтобы терпеть такое наказание? В чём провинилась?
Она медленно поднялась на ноги и ушла к себе, ничего не видя перед собой от слёз и отчаяния. Легла на своё ложе, слушая, как центурион ругался и бушевал на кухне.
Ему не нужен был ребёнок рабыни, там, в Риме, у него рос сын, сын от законной жены, римской гражданки, ему не нужны были дети от рабыни, от свенки… Как он сказал? Ублюдки? Сейчас он проклинал всё и всех, и особенно её. Рианн плакала навзрыд, будто, в самом деле, была одна в чём-то виновата.
Она так и не вышла из своего угла, голодная, разбитая, уставшая от слёз, забылась тяжёлым сном до утра. Утром, когда встала, центуриона уже не было. Стараясь не думать, не вспоминать вечер прошедшего дня, она принялась наводить порядок на кухне, собирать осколки битой посуды (снова лишние расходы), разбросанные остатки еды, перевёрнутую мебель.
Вот, оказывается, как он тут бушевал. А виной всему не болезнь, не смерть близких, не какое другое несчастье, а ребёнок, мать которого рабыня, свенка.
Только подумала об этом, и от слёз опять защипало в глазах. Гад ползучий, хуже змея ядовитого. Зачем ему ребёнок от неё? Как он сказал, как назвал его? Ублюдок? Вот и всё. Вот, чего она стоит в его глазах, мать ублюдка. Конечно, свенка, варварка… Это всё его слова. А что хотеть? Она, и правда, его рабыня, он купил её, как покупают лошадь или собаку, хороший меч или плащ, как любую другую вещь. Она была нужна ему, как нужны нож или обувь. Этот римлянин регулярно насиловал её, когда ему хотелось, когда ему нужна была женщина. А когда плодом всего этого стал ребёнок, виноватой оказалась Рианн, кто же ещё?
Рианн порезала палец, собирая осколки, и неожиданная боль опять заставила расплакаться от жалости к себе. Ну что, что ей теперь делать? Ну почему всё так? В чём она провинилась перед богами? Что слелала не так?