— Ну, вы же говорили, если жена не слушается или поступает не так…
— Просто подам на развод… Это не жизнь, она — там, я — тут. Так не должно быть, хочет жить со своими лавками, пусть живёт… Я не буду ей мешать…
— Наверное, это правильно… Я не знаю… — Она пожала плечами, не зная, что на всё это сказать. Ушла на кухню.
Центурион проводил её глазами. От лихорадки его знобило даже под тремя одеялами, зубы сами стучали, дрожал подбородок. Он обнял себя за плечи в попытке удержать остатки тепла.
Конечно, разве это жизнь? Он не видел жену уже два года. Она живёт там сама по себе, как хочет, он только высылает ей больше половины своего жалования. Она живёт там со своим Авлом, будто так и надо. Зачем эта ложь? В самом деле, если хотят, пусть женятся и живут правильно, по закону, одной семьёй. Зачем мучить её и самого себя? И пусть у Марка будет отец, настоящий отец, а не официальный, которого он не видит годами. А он проживёт и без этого, зачем ему фальшивая семья? Это же не семья, это так, одно слово…
В мыслях своих он всё же сумел заснуть и не видел, как свенка вернулась за работу. Руки её работали, а голова была занята раздумьями. Он изменился. Что это вдруг? Заговорил с ней «спасибо», «пожалуйста», стал чаще обращаться по имени, проговорился о своих проблемах с женой. Почему это? Испугался, что она бросит его одного, и ему даже некому будет подать воды? Что это вдруг случилось с ним?
Она вспоминала его лицо. Точно, что-то сломалось в нём. Не стало той былой жёсткости, неприятия, и смотрел он с болью во взгляде. Неужели это ранение в живот так изменило его? Это же у него не первая рана, если судить по шрамам, да и Дикс говорил, что ему и больше доставалось. Правда, рана эта у него большая, остальные шрамы мелкие и, наверное, не такие серьёзные, но всё же… Видать, сейчас он всё-таки натерпелся, что бы он теперь ни говорил, а вчера, да и сегодня, он сильно испугался её, он поверил, что Рианн может убить его. Она же — свенка, настоящая свенка. Но он прав в одном, страха в ней больше, чем ненависти оказалось. Может быть, если бы было наоборот, она смогла бы и убить его. А теперь, чем дальше от вчерашней ночи, тем маловероятно, что она ещё раз возьмётся за кинжал.
Рианн замерла, опустив руку на раму станка, задумалась. Вспоминались его поцелуи, его ладони на груди, прикосновения его кожи к обнажённому телу. Она никогда не задумывалась, что это так приятно. И поцелуи… Он целовал её губы, а она позволяла ему, а ведь думала, что никогда никому не позволит целовать себя после случившегося. Да… Сердце громче стало стучать в виски, аж где-то в груди заныло с болью. Как бы то ни было, но он подарил ей немало приятных моментов.
До него она боялась всех мужчин, с опаской глядела в их лица, на их руки. Сейчас былой страх стал намного меньше, наоборот, появился какой-то интерес, она стала рассматривать мужские лица, замечать что-то симпатичное в них. И всё из-за него! Потому что он показал ей на примерах, что мужчина может не только делать больно, не только применять силу, но и может быть нежным, ласковым, может вселить доверие. Может сделать очень приятно…
Как легко, как хорошо ощущаешь себя после близости с мужчиной, когда поёт каждая частичка твоего тела. И ты благодарна ему за подаренные ощущения, когда тебе и самой хочется что-нибудь сделать для него, тогда всё другое уходит на второй план и кажется неважным.
Рианн вздохнула. Чтобы достичь этого, чтобы понять это всё, ей пришлось пройти через многое и, в первую очередь, через себя, через страх, через боль, через насилие. Чтобы хоть немного забыть одно насилие, она прошла через другое. И это всётоже подарил ей он… Всё в одном лице. И боль, и радость, и страх, и доверие, и ненависть, и сострадание…
Она поднялась и медленно подошла к центуриону, всматриваясь в его лицо. Он спал, прижав подбородок к ключице, и в ознобе чуть вздрагивал всем телом. Это жар. Он не проходит. Рианн смотрела на него, рассматривая его лицо черта за чертой. Он не знал этого, не мог знать, кому бы понравился такой пристальный взгляд на себе?
Тёмные тени пролегли во впадинах глазниц, под носом, на шее и даже под скулами, настолько впали в болезни его щёки. Влажные волосы прилипли ко лбу. Он дышал носом, и грудь, укрытая одеялами, еле заметно поднималась. Он жив, и будет жить дальше, будет убивать свенов, приводить римских легионеров в посёлки, будет насиловать свенских девушек, так же, как делал это год назад, и два года назад. И ничего в его жизни не изменится с этой раной, он останется собой.
ушла на кухню. У жаровни нагрелась вода в бронзовом тазу. Надо помыться перед сном и ложиться. С горящими двумя жаровнями было теплее, поэтому она не боялась замёрзнуть и разделась, не торопясь, помылась и вытерлась полотенцем, потом снова накинула платье. Как бы то ни было, а зима пошла на убыль, днём, проходя по рынку, она поняла это по солнцу. Скоро станет теплее, или эти две жаровни разорят её. Деньги, что дал ей в своё время центурион, таяли буквально на глазах. Она и так стала больше работать, но продать пока было нечего.
Утром она поднялась рано, подложила угля в жаровни, проверила хозяина. Тот спал, чему-то улыбаясь во сне. Рианн коснулась его лба кончиками пальцев и поняла, что жар отступает, значит, лекарь римский правильно промыл его рану. Сегодня он должен придти и сам всё осмотреть. Придёт ли Дикс вместе с ним? Этот свен-полукровка чем-то нравился ей. Он, конечно, был уже на римский манер, и короткие волосы, и его форма, и его язык уже не свенский, но что-то было в нём располагающее, какая-то, может быть, мягкость, что ли. Не было в нём суровости её хозяина. Он всё время заступался за неё, не давал этому Марку бить её почём зря. Может быть, потому что она — свенка, как и его мать, как он сказал однажды «землячка».
Рианн позавтракала, принесла воды, снова села за работу. Скоро проснулся центурион. Лежал, щурясь от солнечного света, падающего через маленькие окна под потолком. Уже утро. Быстро. Третий день. Уже третий… Наблюдал за работающей свенкой, как двигались её руки, звенели браслеты, она что-то шептала сама себе. Склонённая к плечу светловоласая голова, он видел её висок. Интересно, она хоть спит по ночам? Вчера он заснул, она работала, проснулся — она уже сидит здесь же. Какая однообразная скучная работа! Как она может терпеть её?
Он только сейчас заметил, что из ушей её пропали серьги, она носила маленькие серебряные серёжки колечками, он их помнил, однажды он даже поймал её за одну из них зубами.
— Рианн? — позвал её.
Она обернулась к нему на триподе, глянула в лицо, вскинув тёмные брови. Удивительно, она была светлой и глаза у неё серые, а брови тёмные на светлой коже. Она хорошенькая свенка.
— Не спите уже?
— Куда ты дела свои серьги?
Она удивилась его вопросу, молчала какое-то время.
— Ну, вы же говорили, если жена не слушается или поступает не так…
— Просто подам на развод… Это не жизнь, она — там, я — тут. Так не должно быть, хочет жить со своими лавками, пусть живёт… Я не буду ей мешать…
— Наверное, это правильно… Я не знаю… — Она пожала плечами, не зная, что на всё это сказать. Ушла на кухню.
Центурион проводил её глазами. От лихорадки его знобило даже под тремя одеялами, зубы сами стучали, дрожал подбородок. Он обнял себя за плечи в попытке удержать остатки тепла.
Конечно, разве это жизнь? Он не видел жену уже два года. Она живёт там сама по себе, как хочет, он только высылает ей больше половины своего жалования. Она живёт там со своим Авлом, будто так и надо. Зачем эта ложь? В самом деле, если хотят, пусть женятся и живут правильно, по закону, одной семьёй. Зачем мучить её и самого себя? И пусть у Марка будет отец, настоящий отец, а не официальный, которого он не видит годами. А он проживёт и без этого, зачем ему фальшивая семья? Это же не семья, это так, одно слово…
В мыслях своих он всё же сумел заснуть и не видел, как свенка вернулась за работу. Руки её работали, а голова была занята раздумьями. Он изменился. Что это вдруг? Заговорил с ней «спасибо», «пожалуйста», стал чаще обращаться по имени, проговорился о своих проблемах с женой. Почему это? Испугался, что она бросит его одного, и ему даже некому будет подать воды? Что это вдруг случилось с ним?
Она вспоминала его лицо. Точно, что-то сломалось в нём. Не стало той былой жёсткости, неприятия, и смотрел он с болью во взгляде. Неужели это ранение в живот так изменило его? Это же у него не первая рана, если судить по шрамам, да и Дикс говорил, что ему и больше доставалось. Правда, рана эта у него большая, остальные шрамы мелкие и, наверное, не такие серьёзные, но всё же… Видать, сейчас он всё-таки натерпелся, что бы он теперь ни говорил, а вчера, да и сегодня, он сильно испугался её, он поверил, что Рианн может убить его. Она же — свенка, настоящая свенка. Но он прав в одном, страха в ней больше, чем ненависти оказалось. Может быть, если бы было наоборот, она смогла бы и убить его. А теперь, чем дальше от вчерашней ночи, тем маловероятно, что она ещё раз возьмётся за кинжал.
Рианн замерла, опустив руку на раму станка, задумалась. Вспоминались его поцелуи, его ладони на груди, прикосновения его кожи к обнажённому телу. Она никогда не задумывалась, что это так приятно. И поцелуи… Он целовал её губы, а она позволяла ему, а ведь думала, что никогда никому не позволит целовать себя после случившегося. Да… Сердце громче стало стучать в виски, аж где-то в груди заныло с болью. Как бы то ни было, но он подарил ей немало приятных моментов.
До него она боялась всех мужчин, с опаской глядела в их лица, на их руки. Сейчас былой страх стал намного меньше, наоборот, появился какой-то интерес, она стала рассматривать мужские лица, замечать что-то симпатичное в них. И всё из-за него! Потому что он показал ей на примерах, что мужчина может не только делать больно, не только применять силу, но и может быть нежным, ласковым, может вселить доверие. Может сделать очень приятно…
Как легко, как хорошо ощущаешь себя после близости с мужчиной, когда поёт каждая частичка твоего тела. И ты благодарна ему за подаренные ощущения, когда тебе и самой хочется что-нибудь сделать для него, тогда всё другое уходит на второй план и кажется неважным.
Рианн вздохнула. Чтобы достичь этого, чтобы понять это всё, ей пришлось пройти через многое и, в первую очередь, через себя, через страх, через боль, через насилие. Чтобы хоть немного забыть одно насилие, она прошла через другое. И это всётоже подарил ей он… Всё в одном лице. И боль, и радость, и страх, и доверие, и ненависть, и сострадание…
Она поднялась и медленно подошла к центуриону, всматриваясь в его лицо. Он спал, прижав подбородок к ключице, и в ознобе чуть вздрагивал всем телом. Это жар. Он не проходит. Рианн смотрела на него, рассматривая его лицо черта за чертой. Он не знал этого, не мог знать, кому бы понравился такой пристальный взгляд на себе?
Тёмные тени пролегли во впадинах глазниц, под носом, на шее и даже под скулами, настолько впали в болезни его щёки. Влажные волосы прилипли ко лбу. Он дышал носом, и грудь, укрытая одеялами, еле заметно поднималась. Он жив, и будет жить дальше, будет убивать свенов, приводить римских легионеров в посёлки, будет насиловать свенских девушек, так же, как делал это год назад, и два года назад. И ничего в его жизни не изменится с этой раной, он останется собой.
ушла на кухню. У жаровни нагрелась вода в бронзовом тазу. Надо помыться перед сном и ложиться. С горящими двумя жаровнями было теплее, поэтому она не боялась замёрзнуть и разделась, не торопясь, помылась и вытерлась полотенцем, потом снова накинула платье. Как бы то ни было, а зима пошла на убыль, днём, проходя по рынку, она поняла это по солнцу. Скоро станет теплее, или эти две жаровни разорят её. Деньги, что дал ей в своё время центурион, таяли буквально на глазах. Она и так стала больше работать, но продать пока было нечего.
Утром она поднялась рано, подложила угля в жаровни, проверила хозяина. Тот спал, чему-то улыбаясь во сне. Рианн коснулась его лба кончиками пальцев и поняла, что жар отступает, значит, лекарь римский правильно промыл его рану. Сегодня он должен придти и сам всё осмотреть. Придёт ли Дикс вместе с ним? Этот свен-полукровка чем-то нравился ей. Он, конечно, был уже на римский манер, и короткие волосы, и его форма, и его язык уже не свенский, но что-то было в нём располагающее, какая-то, может быть, мягкость, что ли. Не было в нём суровости её хозяина. Он всё время заступался за неё, не давал этому Марку бить её почём зря. Может быть, потому что она — свенка, как и его мать, как он сказал однажды «землячка».
Рианн позавтракала, принесла воды, снова села за работу. Скоро проснулся центурион. Лежал, щурясь от солнечного света, падающего через маленькие окна под потолком. Уже утро. Быстро. Третий день. Уже третий… Наблюдал за работающей свенкой, как двигались её руки, звенели браслеты, она что-то шептала сама себе. Склонённая к плечу светловоласая голова, он видел её висок. Интересно, она хоть спит по ночам? Вчера он заснул, она работала, проснулся — она уже сидит здесь же. Какая однообразная скучная работа! Как она может терпеть её?
Он только сейчас заметил, что из ушей её пропали серьги, она носила маленькие серебряные серёжки колечками, он их помнил, однажды он даже поймал её за одну из них зубами.
— Рианн? — позвал её.
Она обернулась к нему на триподе, глянула в лицо, вскинув тёмные брови. Удивительно, она была светлой и глаза у неё серые, а брови тёмные на светлой коже. Она хорошенькая свенка.
— Не спите уже?
— Куда ты дела свои серьги?
Она удивилась его вопросу, молчала какое-то время.