- У них детей быть не могло, во всяком случае известных и признанных... - отец закрыл альбом и провел руками по лицу. - Мне повезло. Я не знаю, что делал бы, если бы остался здесь. Но... я уродился на редкость слабым, больным, и никто из целителей не давал мне и года жизни... кроме Одовецкой.
- Той самой?
- Княгиня у нас одна, Лешек... как тебе ее внучка?
- Пугает.
- Чем?
- Меня целители вообще пугают, - признался Лешек. - Есть в них что-то этакое... жуткое до невозможности. Вот, бывало, глядят и думаешь, то ли они лечить тебя хотят, то ли вскрывать...
- Твоя правда. Значит, не глянулась.
Лешек вздохнул.
Молодая Одовецкая пахла морской солью и еще сталью, а железо... оно было в камне, но все одно было чуждым камню.
- Она тогда не была столь известна. Разве что скандальным разводом, после которого от нее отреклась собственная семья. Кажется, некоторое время она жила при монастыре, а после уж ее пригласили и на меня глянуть. Мне повезло...
Отец замолчал, впрочем, ненадолго.
- С позволения матушки Одовецкая увезла меня к морю. И не знаю, что она сделала... знаю, стоило это ей немало, потому как не бывает бесплатных чудес, но я выжил. И прожил этот клятый год, а потом еще один и еще... до пятнадцати лет я жил, как будто каждый день мой был последним. И сам понимаешь, что, хотя матушка меня и навещала, но... никто, даже она, всерьез не рассчитывал, что я не только выживу, но и когда-нибудь примерю корону. Да, меня учили. Грамоте и счету, языкам немного и прочей малости, без которой и вовсе невозможно обойтись. А в остальном я был представлен сам себе. И не скажу, чтобы сие меня сильно расстраивало.
Глава 5
Он помнил берег моря.
Песчаную косу, которая вытянулась, раскинулась, подставляя белесый бок ветрам. Помнил само море, когда синее, когда сизое, порой спокойное, ластящееся. Бывало, подберется к самым ногам, лизнет кожу и отступит, играючи, маня за собой. А после брызнет соленой искрой и покатится, покатится, слизывая и песок, и ветки.
Море приносило дары.
Пустые раковины, куски досок и однажды даже бутылку, про которую цесаревич Александр сочинил целую историю. В ней было место пиратам, сокровищам и храброму юнге...
...о море он читал.
И слушал напевы его, часы проводя на берегу. И никто из челяди, которой полон был маленький их домик, не пытался помешать цесаревичу. Разве что Одовецкая имела обыкновение выходить с книгою. Она садилась на плетеное кресло, поправляла шляпку и книгу открывала, и делала вид, будто читает.
- О чем ты думаешь? - спросила она как-то, когда читать надоело. А может, дело было не в книге, но в письме, заставившем Одовецкую морщиться, будто бы у нее болело что-то. Письмо цесаревич видел, и то, как Одовецкая его читала... и гримаса ее ему не понравилась.
- О море. Что за его краем? - цесаревич бросил камушек, и тот ушел в воду, вместо того, чтобы прыгать.
- Смотря за каким краем.
- У них детей быть не могло, во всяком случае известных и признанных... - отец закрыл альбом и провел руками по лицу. - Мне повезло. Я не знаю, что делал бы, если бы остался здесь. Но... я уродился на редкость слабым, больным, и никто из целителей не давал мне и года жизни... кроме Одовецкой.
- Той самой?
- Княгиня у нас одна, Лешек... как тебе ее внучка?
- Пугает.
- Чем?
- Меня целители вообще пугают, - признался Лешек. - Есть в них что-то этакое... жуткое до невозможности. Вот, бывало, глядят и думаешь, то ли они лечить тебя хотят, то ли вскрывать...
- Твоя правда. Значит, не глянулась.
Лешек вздохнул.
Молодая Одовецкая пахла морской солью и еще сталью, а железо... оно было в камне, но все одно было чуждым камню.
- Она тогда не была столь известна. Разве что скандальным разводом, после которого от нее отреклась собственная семья. Кажется, некоторое время она жила при монастыре, а после уж ее пригласили и на меня глянуть. Мне повезло...
Отец замолчал, впрочем, ненадолго.
- С позволения матушки Одовецкая увезла меня к морю. И не знаю, что она сделала... знаю, стоило это ей немало, потому как не бывает бесплатных чудес, но я выжил. И прожил этот клятый год, а потом еще один и еще... до пятнадцати лет я жил, как будто каждый день мой был последним. И сам понимаешь, что, хотя матушка меня и навещала, но... никто, даже она, всерьез не рассчитывал, что я не только выживу, но и когда-нибудь примерю корону. Да, меня учили. Грамоте и счету, языкам немного и прочей малости, без которой и вовсе невозможно обойтись. А в остальном я был представлен сам себе. И не скажу, чтобы сие меня сильно расстраивало.
Глава 5
Он помнил берег моря.
Песчаную косу, которая вытянулась, раскинулась, подставляя белесый бок ветрам. Помнил само море, когда синее, когда сизое, порой спокойное, ластящееся. Бывало, подберется к самым ногам, лизнет кожу и отступит, играючи, маня за собой. А после брызнет соленой искрой и покатится, покатится, слизывая и песок, и ветки.
Море приносило дары.
Пустые раковины, куски досок и однажды даже бутылку, про которую цесаревич Александр сочинил целую историю. В ней было место пиратам, сокровищам и храброму юнге...
...о море он читал.
И слушал напевы его, часы проводя на берегу. И никто из челяди, которой полон был маленький их домик, не пытался помешать цесаревичу. Разве что Одовецкая имела обыкновение выходить с книгою. Она садилась на плетеное кресло, поправляла шляпку и книгу открывала, и делала вид, будто читает.
- О чем ты думаешь? - спросила она как-то, когда читать надоело. А может, дело было не в книге, но в письме, заставившем Одовецкую морщиться, будто бы у нее болело что-то. Письмо цесаревич видел, и то, как Одовецкая его читала... и гримаса ее ему не понравилась.
- О море. Что за его краем? - цесаревич бросил камушек, и тот ушел в воду, вместо того, чтобы прыгать.
- Смотря за каким краем.