Соскочил с ходу с дивана, бросился к тарелке, стал есть.
— Хор-роший! — Тимошкин говорит. — Представляете, только сырое ест.
...Представляем!
Тут еще птичка какая-то летает, с желтой грудкой.
Тимошкин говорит:
— Это синица. Скоро яйцо должна снести, надо срочно гнездо ей делать.
На телевизоре неподвижно ворон сидел, я подумал сначала, что чучело. Вдруг срывается с телевизора, крылом сбивает с меня фуражку, фуражка падает на пол.
— ...Что он у тебя, — говорю, — ненормальный?!
— Почему ненормальный? — Тимошкин говорит. — Просто не любит он, когда в комнату в шапках входят!
Тут тигренку вдруг показалось почему-то, что я с хозяином его резко говорю, обернулся. Даже мясо свое забыл — зарычал!
— Так! — говорю. — Уже и зверей своих натренировал!
— Ничего не тренировал! — Тимошкин говорит. — Просто он любит меня, и все!
— Хорошо — удава у тебя нет.
— Есть. Только маленький еще. Через год заходи. — Радушно так говорит. — Вот такой будет, через всю комнату!
Нагнулся я, чтобы фуражку с пола поднять, гляжу — и нет ее! Гляжу, она в прихожую уже ползет.
Догнал ее Тимошкин, поднял.
— Это ежик, — говорит. — В гнездо себе понес. Хитрющий!
Только фуражку я надел, сразу ворон опять ее сбил. Вскочил я, от возмущения, тут тигренок обернулся опять, зарычал.
— Вообще, — Тимошкин любовно говорит, — они у меня дружно живут между собой.
— Понятно, — говорю. — Между собой дружно живут и только на гостей дружно набрасываются.
— Почему же набрасываются? Кто нормально себя ведет — не набрасываются.
Тут Витька говорит:
Соскочил с ходу с дивана, бросился к тарелке, стал есть.
— Хор-роший! — Тимошкин говорит. — Представляете, только сырое ест.
...Представляем!
Тут еще птичка какая-то летает, с желтой грудкой.
Тимошкин говорит:
— Это синица. Скоро яйцо должна снести, надо срочно гнездо ей делать.
На телевизоре неподвижно ворон сидел, я подумал сначала, что чучело. Вдруг срывается с телевизора, крылом сбивает с меня фуражку, фуражка падает на пол.
— ...Что он у тебя, — говорю, — ненормальный?!
— Почему ненормальный? — Тимошкин говорит. — Просто не любит он, когда в комнату в шапках входят!
Тут тигренку вдруг показалось почему-то, что я с хозяином его резко говорю, обернулся. Даже мясо свое забыл — зарычал!
— Так! — говорю. — Уже и зверей своих натренировал!
— Ничего не тренировал! — Тимошкин говорит. — Просто он любит меня, и все!
— Хорошо — удава у тебя нет.
— Есть. Только маленький еще. Через год заходи. — Радушно так говорит. — Вот такой будет, через всю комнату!
Нагнулся я, чтобы фуражку с пола поднять, гляжу — и нет ее! Гляжу, она в прихожую уже ползет.
Догнал ее Тимошкин, поднял.
— Это ежик, — говорит. — В гнездо себе понес. Хитрющий!
Только фуражку я надел, сразу ворон опять ее сбил. Вскочил я, от возмущения, тут тигренок обернулся опять, зарычал.
— Вообще, — Тимошкин любовно говорит, — они у меня дружно живут между собой.
— Понятно, — говорю. — Между собой дружно живут и только на гостей дружно набрасываются.
— Почему же набрасываются? Кто нормально себя ведет — не набрасываются.
Тут Витька говорит: