— Тимоха, да ты что? Мы же друзья были — ты забыл? Помнишь, как парты все с тобой чесноком натерли, контрольную даже отменить пришлось! Помнишь? Так друг ты или нет?
— Я-то друг, — говорит. — К тем, кто понимает меня!
Ну, тут, как говорят, больше добавлять уже нечего.
Взял я фуражку свою с пола, нахлобучил ее, и мы пошли.
Витя снова вдруг почему-то развеселился. Не успеваешь заметить, откуда он силы берет.
— Эх, — смеется, — ты! Чуть еж фуражку у тебя не украл! Эх ты, шляпа! — Шлепнул меня ладонью по фуражке. Вдруг, слышу, что-то хрустнуло у меня в голове!
Витька остановился, побледнел. Я тоже.
Потом Витя совсем уж белеть начал.
— Ты не волнуйся, — говорит, — все нормально. Только у тебя, по-моему, мозг течет!
Мазнул я рукой по щеке, к глазам поднес — что-то липкое!
Снял с ходу фуражку, гляжу: какая-то в ней масса и скорлупки. Голову быстро потрогал — вроде целая!
Ну, хорошо!
— А! — Витька захохотал. — Это синичка тебе в фуражку яйцо снесла! Ха-ха-ха!
— Ладно, — говорю, — спокойно! У некоторых, — говорю, — даже и фуражки нет, некуда даже яйцо снести бедной птице!
Но Витька — что в нем хорошо, то хорошо — и не обиделся даже, только говорит:
— Ну и что? Фуражки нет, шарфом голову повязал — нормально!
— Действительно, — говорю, — зато хоть разные ястребы с головы ее не срывают.
Обиделся на Тимошкина, честно говоря.
Все-таки звери зверьми, а люди-то людьми!
Идем уже молча. Вдруг снег начал идти!
— Да! — Витька говорит. — Зима уже наступила, пока мы с тобой шляемся!
И вдруг мысль пришла: раз уж так плохо все, может, к Толику надо зайти?
— Тимоха, да ты что? Мы же друзья были — ты забыл? Помнишь, как парты все с тобой чесноком натерли, контрольную даже отменить пришлось! Помнишь? Так друг ты или нет?
— Я-то друг, — говорит. — К тем, кто понимает меня!
Ну, тут, как говорят, больше добавлять уже нечего.
Взял я фуражку свою с пола, нахлобучил ее, и мы пошли.
Витя снова вдруг почему-то развеселился. Не успеваешь заметить, откуда он силы берет.
— Эх, — смеется, — ты! Чуть еж фуражку у тебя не украл! Эх ты, шляпа! — Шлепнул меня ладонью по фуражке. Вдруг, слышу, что-то хрустнуло у меня в голове!
Витька остановился, побледнел. Я тоже.
Потом Витя совсем уж белеть начал.
— Ты не волнуйся, — говорит, — все нормально. Только у тебя, по-моему, мозг течет!
Мазнул я рукой по щеке, к глазам поднес — что-то липкое!
Снял с ходу фуражку, гляжу: какая-то в ней масса и скорлупки. Голову быстро потрогал — вроде целая!
Ну, хорошо!
— А! — Витька захохотал. — Это синичка тебе в фуражку яйцо снесла! Ха-ха-ха!
— Ладно, — говорю, — спокойно! У некоторых, — говорю, — даже и фуражки нет, некуда даже яйцо снести бедной птице!
Но Витька — что в нем хорошо, то хорошо — и не обиделся даже, только говорит:
— Ну и что? Фуражки нет, шарфом голову повязал — нормально!
— Действительно, — говорю, — зато хоть разные ястребы с головы ее не срывают.
Обиделся на Тимошкина, честно говоря.
Все-таки звери зверьми, а люди-то людьми!
Идем уже молча. Вдруг снег начал идти!
— Да! — Витька говорит. — Зима уже наступила, пока мы с тобой шляемся!
И вдруг мысль пришла: раз уж так плохо все, может, к Толику надо зайти?