— Постой-ка! — Вите говорю. — Тут у меня, кажется, друг живет!
Поднялся с замиранием сердца, звоню.
Открывается медленно дверь... Он!
Но нет, видимо, изделия еще меньше делает. Смотрит на нас, моргает, никак фокус глазной перестроить не может.
Никак, видимо, не может понять: что это за великаны к нему пришли?
Перестраивался минут пять, потом узнал.
— А... это ты!
Стоит, смотрит.
— Да, — говорит, — как-то уже иначе я тебя представлял!
— Ну, извини, — говорю.
— Вас двое, что ли?
Вошли, стали снег стряхивать. Толик говорит изумленно:
— Неужели снег уже? Не может быть! Что значит «не может быть»? Что мы, притворяемся, что ли?
Вошли в комнату, он снова стал на меня глядеть.
— Неужели, — говорит, — у тебя такие длинные уже волосы?
Говорю:
— А по-твоему, какие же?
Сел он за стол, в микроскоп уставился. Потом из крохотной шкатулочки достал какой-то невидимый инструмент, стал под микроскопом что-то им делать.
Потом вспомнил про нас, от микроскопа отстранился, спрашивает:
— Ну как? — и на стол показывает. Витька посмотрел и простодушно говорит:
— Что — как? Ничего ведь и нет!
Вздрогнул я. Я знаю уж: для Толика это самая страшная обида!
— Постой-ка! — Вите говорю. — Тут у меня, кажется, друг живет!
Поднялся с замиранием сердца, звоню.
Открывается медленно дверь... Он!
Но нет, видимо, изделия еще меньше делает. Смотрит на нас, моргает, никак фокус глазной перестроить не может.
Никак, видимо, не может понять: что это за великаны к нему пришли?
Перестраивался минут пять, потом узнал.
— А... это ты!
Стоит, смотрит.
— Да, — говорит, — как-то уже иначе я тебя представлял!
— Ну, извини, — говорю.
— Вас двое, что ли?
Вошли, стали снег стряхивать. Толик говорит изумленно:
— Неужели снег уже? Не может быть! Что значит «не может быть»? Что мы, притворяемся, что ли?
Вошли в комнату, он снова стал на меня глядеть.
— Неужели, — говорит, — у тебя такие длинные уже волосы?
Говорю:
— А по-твоему, какие же?
Сел он за стол, в микроскоп уставился. Потом из крохотной шкатулочки достал какой-то невидимый инструмент, стал под микроскопом что-то им делать.
Потом вспомнил про нас, от микроскопа отстранился, спрашивает:
— Ну как? — и на стол показывает. Витька посмотрел и простодушно говорит:
— Что — как? Ничего ведь и нет!
Вздрогнул я. Я знаю уж: для Толика это самая страшная обида!