И так мы стояли до конца демонстрации, я замечал все самое интересное, говорил ему, а он обязательно показывал.
Когда демонстрация прошла и площадь опустела, мы собрались все вместе в автобусе.
— Ну и ветер там, на высоте, — весело говорил Калустьян, — зато все видно, все. Весь город. И Неву, и корабли, все, до самого конца. И не я один — зрители увидели. А у меня берет сдуло. Полетел он, полетел. Долго падал. Да, — думаю, — не дай бог мне так падать. Потом упал он в Неву и поплыл, как корабль.
— Да, здорово, здорово, — говорил Сергей Иванович, — а на следующую годовщину, я считаю, что нибудь еще поинтереснее придумаем. ...Как вы смотрите на то, чтобы Пэ-Тэ-Эс к вертолету подвесить?
Однажды, тридцатого декабря, вечером, я ходил по квартире и со всеми спорил. Бился об заклад.
— Тетя Шура, — говорил я, входя в кухню, — как вы думаете, это я пришел?
— Ты, а кто же еще? — удивлялась она.
— Точно?
— Конечно, точно.
— На всякий случай потрогайте!
Тетя Шура вытирала масляные руки тряпкой и трогала меня за плечо.
— Ну ты, а кто же еще? Сосед наш, Саша Горохов.
— Так, отлично. А теперь скажите, как по-вашему: дома я сейчас или нет?
— Дома, конечно, в своей квартире.
— Так. Значит, я дома?
— Дома. Дома.
— Ну так вот. Я сейчас буду по телевизору выступать.
— Э-э-э, брось, милый, мне голову морочить. Я на своем веку всякого повидала, меня не проведешь. Раз ты дома, — значит, ты и есть дома, и ни по какому телевизору выступать не будешь. Вот так.
Она отвернулась и стала лить из крана воду в чайник.
— Значит, не буду? А может, тогда поспорим?
Тетя Шура быстро обернулась. Уж спорить она любит, — это я знал.
— Ну давай, — сказала она. — Проспоришь — покупаешь мне новый чайник. А то у моего совсем уже ручка отвалилась.
И так мы стояли до конца демонстрации, я замечал все самое интересное, говорил ему, а он обязательно показывал.
Когда демонстрация прошла и площадь опустела, мы собрались все вместе в автобусе.
— Ну и ветер там, на высоте, — весело говорил Калустьян, — зато все видно, все. Весь город. И Неву, и корабли, все, до самого конца. И не я один — зрители увидели. А у меня берет сдуло. Полетел он, полетел. Долго падал. Да, — думаю, — не дай бог мне так падать. Потом упал он в Неву и поплыл, как корабль.
— Да, здорово, здорово, — говорил Сергей Иванович, — а на следующую годовщину, я считаю, что нибудь еще поинтереснее придумаем. ...Как вы смотрите на то, чтобы Пэ-Тэ-Эс к вертолету подвесить?
Однажды, тридцатого декабря, вечером, я ходил по квартире и со всеми спорил. Бился об заклад.
— Тетя Шура, — говорил я, входя в кухню, — как вы думаете, это я пришел?
— Ты, а кто же еще? — удивлялась она.
— Точно?
— Конечно, точно.
— На всякий случай потрогайте!
Тетя Шура вытирала масляные руки тряпкой и трогала меня за плечо.
— Ну ты, а кто же еще? Сосед наш, Саша Горохов.
— Так, отлично. А теперь скажите, как по-вашему: дома я сейчас или нет?
— Дома, конечно, в своей квартире.
— Так. Значит, я дома?
— Дома. Дома.
— Ну так вот. Я сейчас буду по телевизору выступать.
— Э-э-э, брось, милый, мне голову морочить. Я на своем веку всякого повидала, меня не проведешь. Раз ты дома, — значит, ты и есть дома, и ни по какому телевизору выступать не будешь. Вот так.
Она отвернулась и стала лить из крана воду в чайник.
— Значит, не буду? А может, тогда поспорим?
Тетя Шура быстро обернулась. Уж спорить она любит, — это я знал.
— Ну давай, — сказала она. — Проспоришь — покупаешь мне новый чайник. А то у моего совсем уже ручка отвалилась.