О, как я бежала! Самое-самое было как раз здесь, в тёмных извилистых переулках по соседству с мастерскими, но как отсюда выскочить на парадную Ригшербан? Ворота в форме расходящихся ягодиц, через которые запускались посетители, тоже охранялись. Разве что через узкий двор, с радужным сиянием в дальнем конце? Там прошли две длинные девицы с серебряными волосами. Значит, туда! Я мчалась среди голых и полуголых, негритянок и таитянок, в стеклянных комнатках-витринах сидящих на стульях и если и закрывающих самое лучшее место на теле, то только ногой, положенной на ногу. С длинными мундштуками в накрашенных губках они обращались так трепетно и нежно, что каждому было ясно, что они немедленно и с большой охотой заменят их чем-то другим.
Ригшербан изгибался как-то не так, как я рассчитывала: всего пару раз я бывала здесь в это позднее время: работа, работа!
Я выскочила на перекрёсток, огляделась. «Ну! Соображай!»
Я ещё не говорила вам, что пишу стихи. Теперь говорю.
Хотя время, честно сказать, не совсем подходящее. Но когда стихи приходили вовремя?.. Направо или налево?
Я рванула налево и влупилась в огромный до бесконечности городок аттракционов. Всё сверкало, крутилось, перламутровые сияющие вагончики неслись вниз по ужасному виражу и вдруг ещё начинали вращаться вокруг своей оси! Я чуть сама не завизжала! С другой стороны по кривой неслись огромные разрисованные чашки в наклоне, выплёскивая визжащих людей. Время вроде не детское, но сколько восторга! Да, ну и заботы у них. Чистые дети! В другое время я тоже покувыркалась бы. Может быть. Но сейчас надо отсюда выбираться. Улица лотерей — расцвеченные трёхэтажные избушки со свисающими на три этажа суперпризами — то ярко-зелёным крокодилом, то розовой мартышкой... Не туда!
Ведь он же ясно сказал: на пирсе. Явно имея в виду причалы Сан-Паули, — если бы в другом конце Гамбурга, в котором повсюду море, то, наверное бы, уточнил?
Направо. Улица потише, хотя и многие витрины ещё светятся и продавцы оттуда уныло смотрят в ночь на выставленные на тротуаре стенды с обувью. Улица изгибается. Ага. Зелёная вывеска «Мастер Хаус» — пища без удобрений. Мой «колокольчик под дугой» заливался на бегу... колокольчик кое-где. Номер этот был придуман мною специально для морячков: колокольчики эти символизировали колокола страховой компании Ллойда, которые звонят по погибшим кораблям... Неужели мне скоро удастся с этим покончить и забыть? Звеня, как трамвай где-нибудь на Васильевском, я мчалась вперёд. По поднявшемуся ветру, пахнущему углём, я радостно чуяла, что бегу к Эльбе. Встреча на Эльбе! Вот! Я остановилась. Ножки затряслись. В конце улицы поднималась как рождественская ёлка, мачта корабля!
Теперь пожалуйте в стеклянную горизонтальную трубу высоко над землёй. По ней проходят на причалы мимо пограничников и таможенников пассажиры, и на приличных, солидных людей там даже не смотрят, особенно когда они бодрой толпой входят или выходят с известного судна... но для меня, я думаю, охранники сделают исключение: обязательно посмотрят!
Я пометалась под этой трубой у ограды, составленной из высоких решёток, за решётками до самой воды стояли рядами автомобили. Тут я увидела, что одна решётка стоит косо и юркнула в щель. Сердце прыгало, как никогда... Неужели получится?
Он ждал в отдалении от освещённого трапа — явно матерился, но ждал, при этом делая вид, что упорно возится с мотором своей тёмно-зелёной, слегка потрёпанной вольвочки. Известно, что наши моряки берут хлам и потом «доводят его до ума». Я поглядела в тёмную развёрстую пещеру кардека — автомобильной палубы. Перед въездом в нее гомонили наши морячки и немцы в мышиной форме: под эту обязательную выпивку иногда удаётся прогнать без пошлины лишнюю машину. Шнапс помогает слегка приглушить голоса совести и закона.
Он разогнулся и увидел меня. Не скажу, чтобы лицо его выразило восторг. Там, в борделе, ему, может, и приятно было ощущать мою округлую тяжесть у себя на коленях, но здесь...
— Привет, земляк! — хрипло проговорила я, подходя. — Что делаем?
Он молча обошёл машину, открыл багажник. Боже, чем только не пахло оттуда!
— Ложись! — сипло выговорил он.
Я отлично понимала, что плата за мой проезд — это тоже я. Даже если вдобавок ко мне он потребует с меня марки, что тоже логично. Однако в первую очередь, как требует производственная дисциплина, я должна предложить себя.
Поэтому я юркнула в багажник так, словно сладострастно стремилась туда всю жизнь, разбросав золотистые волосы и положив одну шелковистую ножку на другую с небольшим аппетитным сдвигом, — даже если умру, то смотрелась бы хорошо. Но желательно, чтобы ему захотелось лечь рядом со мной. Он лишь насмешливым взглядом оценил композицию и, подоткнув какую-то тряпочку для доступа воздуха, захлопнул багажник.
Пошла вибрация: мотор сипло заводился — ну что за тачка! Наконец меня качнуло, поволокло по этим тёмным просторам багажника, потом подкинуло — это мы перепрыгнули порожек. Всё! Я облегчённо расслабилась, повертела между пальчиками сосок — если уж хорошо сердцу, и телу, наверное, не помешает блаженство?
Потом всё затихло после некоторого грохота — закрепления на спардеке колёс. Посвистывая, он ушёл. Не забыл? А может, маньяк? Один держал меня в холодном подвале на своей вилле трое суток подряд. Бр-р! Я старалась обернуть ноги шубой — короткая, зараза!
Стала прислушиваться уже с отчаянием. Конечно, прокалываться для него равносильно гибели: какого чёрта ради какой-то б...и терять визу или даже Книжку моряка — может быть, самое приятное, что существует ещё в нашей стране?.. Ну так выпусти, а дальше уж я сама. Там, где ходят и плавают мужчины, уж как-нибудь разберусь!
Обидно было, что жизнь вокруг какая-то шла. Ещё въезжали машины, хлопали багажники, люди переговаривались. По-русски.
Вот кто-то подошел совсем близко, особенно гулко в этом помещении шаркнул спичкой. Закурил.
О, как я бежала! Самое-самое было как раз здесь, в тёмных извилистых переулках по соседству с мастерскими, но как отсюда выскочить на парадную Ригшербан? Ворота в форме расходящихся ягодиц, через которые запускались посетители, тоже охранялись. Разве что через узкий двор, с радужным сиянием в дальнем конце? Там прошли две длинные девицы с серебряными волосами. Значит, туда! Я мчалась среди голых и полуголых, негритянок и таитянок, в стеклянных комнатках-витринах сидящих на стульях и если и закрывающих самое лучшее место на теле, то только ногой, положенной на ногу. С длинными мундштуками в накрашенных губках они обращались так трепетно и нежно, что каждому было ясно, что они немедленно и с большой охотой заменят их чем-то другим.
Ригшербан изгибался как-то не так, как я рассчитывала: всего пару раз я бывала здесь в это позднее время: работа, работа!
Я выскочила на перекрёсток, огляделась. «Ну! Соображай!»
Я ещё не говорила вам, что пишу стихи. Теперь говорю.
Хотя время, честно сказать, не совсем подходящее. Но когда стихи приходили вовремя?.. Направо или налево?
Я рванула налево и влупилась в огромный до бесконечности городок аттракционов. Всё сверкало, крутилось, перламутровые сияющие вагончики неслись вниз по ужасному виражу и вдруг ещё начинали вращаться вокруг своей оси! Я чуть сама не завизжала! С другой стороны по кривой неслись огромные разрисованные чашки в наклоне, выплёскивая визжащих людей. Время вроде не детское, но сколько восторга! Да, ну и заботы у них. Чистые дети! В другое время я тоже покувыркалась бы. Может быть. Но сейчас надо отсюда выбираться. Улица лотерей — расцвеченные трёхэтажные избушки со свисающими на три этажа суперпризами — то ярко-зелёным крокодилом, то розовой мартышкой... Не туда!
Ведь он же ясно сказал: на пирсе. Явно имея в виду причалы Сан-Паули, — если бы в другом конце Гамбурга, в котором повсюду море, то, наверное бы, уточнил?
Направо. Улица потише, хотя и многие витрины ещё светятся и продавцы оттуда уныло смотрят в ночь на выставленные на тротуаре стенды с обувью. Улица изгибается. Ага. Зелёная вывеска «Мастер Хаус» — пища без удобрений. Мой «колокольчик под дугой» заливался на бегу... колокольчик кое-где. Номер этот был придуман мною специально для морячков: колокольчики эти символизировали колокола страховой компании Ллойда, которые звонят по погибшим кораблям... Неужели мне скоро удастся с этим покончить и забыть? Звеня, как трамвай где-нибудь на Васильевском, я мчалась вперёд. По поднявшемуся ветру, пахнущему углём, я радостно чуяла, что бегу к Эльбе. Встреча на Эльбе! Вот! Я остановилась. Ножки затряслись. В конце улицы поднималась как рождественская ёлка, мачта корабля!
Теперь пожалуйте в стеклянную горизонтальную трубу высоко над землёй. По ней проходят на причалы мимо пограничников и таможенников пассажиры, и на приличных, солидных людей там даже не смотрят, особенно когда они бодрой толпой входят или выходят с известного судна... но для меня, я думаю, охранники сделают исключение: обязательно посмотрят!
Я пометалась под этой трубой у ограды, составленной из высоких решёток, за решётками до самой воды стояли рядами автомобили. Тут я увидела, что одна решётка стоит косо и юркнула в щель. Сердце прыгало, как никогда... Неужели получится?
Он ждал в отдалении от освещённого трапа — явно матерился, но ждал, при этом делая вид, что упорно возится с мотором своей тёмно-зелёной, слегка потрёпанной вольвочки. Известно, что наши моряки берут хлам и потом «доводят его до ума». Я поглядела в тёмную развёрстую пещеру кардека — автомобильной палубы. Перед въездом в нее гомонили наши морячки и немцы в мышиной форме: под эту обязательную выпивку иногда удаётся прогнать без пошлины лишнюю машину. Шнапс помогает слегка приглушить голоса совести и закона.
Он разогнулся и увидел меня. Не скажу, чтобы лицо его выразило восторг. Там, в борделе, ему, может, и приятно было ощущать мою округлую тяжесть у себя на коленях, но здесь...
— Привет, земляк! — хрипло проговорила я, подходя. — Что делаем?
Он молча обошёл машину, открыл багажник. Боже, чем только не пахло оттуда!
— Ложись! — сипло выговорил он.
Я отлично понимала, что плата за мой проезд — это тоже я. Даже если вдобавок ко мне он потребует с меня марки, что тоже логично. Однако в первую очередь, как требует производственная дисциплина, я должна предложить себя.
Поэтому я юркнула в багажник так, словно сладострастно стремилась туда всю жизнь, разбросав золотистые волосы и положив одну шелковистую ножку на другую с небольшим аппетитным сдвигом, — даже если умру, то смотрелась бы хорошо. Но желательно, чтобы ему захотелось лечь рядом со мной. Он лишь насмешливым взглядом оценил композицию и, подоткнув какую-то тряпочку для доступа воздуха, захлопнул багажник.
Пошла вибрация: мотор сипло заводился — ну что за тачка! Наконец меня качнуло, поволокло по этим тёмным просторам багажника, потом подкинуло — это мы перепрыгнули порожек. Всё! Я облегчённо расслабилась, повертела между пальчиками сосок — если уж хорошо сердцу, и телу, наверное, не помешает блаженство?
Потом всё затихло после некоторого грохота — закрепления на спардеке колёс. Посвистывая, он ушёл. Не забыл? А может, маньяк? Один держал меня в холодном подвале на своей вилле трое суток подряд. Бр-р! Я старалась обернуть ноги шубой — короткая, зараза!
Стала прислушиваться уже с отчаянием. Конечно, прокалываться для него равносильно гибели: какого чёрта ради какой-то б...и терять визу или даже Книжку моряка — может быть, самое приятное, что существует ещё в нашей стране?.. Ну так выпусти, а дальше уж я сама. Там, где ходят и плавают мужчины, уж как-нибудь разберусь!
Обидно было, что жизнь вокруг какая-то шла. Ещё въезжали машины, хлопали багажники, люди переговаривались. По-русски.
Вот кто-то подошел совсем близко, особенно гулко в этом помещении шаркнул спичкой. Закурил.